Золотой цветок одолень - Владилен Машковцев 23 стр.


Сеня, ты пишешь, что "Город солнца" обуквен печатно в 1623 году... Вышли мне одну книжицу, не жалей дукатов. И достань обязательно для Меркульева "Повесть о прихождении литовского короля Стефана Батория на великий и славный град Псков". Он не читал сию летопись. Она написана изографом псковским Василием в 1582 году. У князя Голицына два списка повести в библиотекии. Меркульев носится здесь, восхваляя участие баб в бою за речной брод. А псковские жены тогда "в мужскую крепость облеклись", брали штурмом башни, захваченные литовцами. Из ручниц бабы стреляли, с пиками и саблями шли яростно в битву. И так - всем городом! И победили они страшное, тысячепушечное войско литовское. А у Меркульева сто баб из пищалей по безоружным ордынцам стреляли... Атамана, однако, сие почему-то потрясло. Не знает Меркульев Руси! Посему вышли ему обязательно повесть о защите Пскова. Дабы он не молился на своих баб.

В казаки не рвись особо, Сеня! Свобода на Яике зашаталась. Ведь главное казацкое сокровище - это республикия. А Меркульев норовит устроить с царем и патриархом торг, присоединиться к Московии. Казацкий круг его, пожалуй, поддержит. Эх, казаки, казаки! Готовы они продать свою великую и независимую республикию за сытость, спокойствие и благополучие. Но если Яик присоединится к Московии, я уйду искать вольную землю Беловодье. А то подамся к запорожцам, там дружок мой атаман Тарас Трясила войско собирает для битвы с поляками. Передай, Сеня, низкий поклон келарю Авраамию Палицыну, если он жив. Да не позабудь сказать князю Голицыну, что я никогда не читал "Город солнца" у Кампанеллы... Обнимаю! Твой дед Охрим".

Цветь двадцать седьмая

Богудай Телегин бросал хворост под казан с ухой из пробной проруби, кутался в тулуп. Он вспоминал минувший Покров - начало осенней плавни на Яике, когда рыбу черпают ярыгами с двух лодок. Каждую сеть Телегин и Скоблов проверяли тогда с вечера. У всех ярыги были по сорок локтей. Но за ночь Гришка Злыдень, Ивашка Оглодай и Емельян Рябой подрастили свои черпалы, дабы поболе рыбы хапнуть. А он, атаман плавни - Богудай, заметил ухитрительную жадность. Лодки у рушителей сговора отобрали, сети изрубили в куски. Емельяна Рябого за непокорство сбросили в воду посеред реки; еле-еле выплыл он. Ивашку Оглодая избили, сорвали с него для сраму порты. Гришка Злыдень отмахался и сбежал. Остались осенью без рыбы также Сударь и Суедов. Они заворовались нонью: вышли на воду под утро одни, когда все спали. И на какие токмо преступы не толкают людей эти осетры и севрюги!

Но рыбы много было. За двенадцать ударов завалили весь берег возле устья. Обычно осенняя плавня длится месяц. А тут за две недели обогатились ловцы, загрузили корабли купца Гурьева и ушли сами тяжелыми от добычи. А многие и раньше оставили плавню, после седьмого удара. Нечай тогда в морской набег собирался, не прельщала его рыба. Илья Коровин и Хорунжий были на Магнит-горе. Казаки не очень-то любят осеннюю плавню. Бабы не участвуют в ней, детишки с берега не глядят, нет праздника! А все потому, что рубеж ловли далеко от городка: за двести верст в сторону моря. Ближе не можно начинать - там полоса двух зимних багрений.

Полковник Скоблов, Телегин и Устин Усатый сидели тогда в окончанье тоже возле такого казана с ухой.

- Жалко Емелю Рябого, пей мочу кобыл!

- Да, Злыдень, Сударь и Рябой остались у нас без рыбы и на весенней плавне! - сказал Богудай.

- Путаешь! - мешал уху черпалкой Скоблов. - На севрюжьей плавне заворовались Емеля Рябой, Мирончик и Белоносов.

Севрюжья плавня грядет в апреле, опосля ледохода. Раньше завсегда на эту добычу избирали атаманом Илью Коровина. У него на челне пушка, парус, шесть гребцов. А казаки-рыболовы токмо в малых одноместных ладьях. У каждого сеть-запута. Одно бросово с малыми ячеями, другое - с большими. Плавунец держит сдвоенную сеть на воде. А казак две верви в руках Трепетно сжимает, будто вожжи. Запутается севрюга в сети, запляшет плавунец, возрадуется рыболов. Но лодьицы у неумелых опрокидываются.

А по берегу - ликование, праздник. Не то, что в осеннюю плавню. Бабы платками машут, ребятишки визжат, на деревья карабкаются. Выстрелит пушка рыбного атамана, начинается севрюжья ловля. Вечером грохнет затинная пищаль - сворачивают сети у рубежа. Белуг и осетров не можно брать весной с лодок, урон будет в размножении рыбьего стада. Их добывают токмо на учуге - крупных. И на багрении. А кто нарушит разумный порядок, тот может пострадать. Рыбу отберут, побьют.

- Евсея Белоносова поймали с подлостью весной прошлой, - вспоминал тогда Скоблов. - Он трех осетрят и белужонка в коробе под севрюгой прятал. И в леднике у него раньше нашли сорок осетрят...

- А Илья Коровин треснул Евсея по голове. Ин так было. Опрокинулась лодка у жадного тогдась. И не всплыл Белонос, пей мочу кобыл.

- Таких и надобно убивать... Из-за них рыбы-то все меньше и меньше. На икромет даже не пущают! - дул на ложку с ухой Богудай. - А рыба - энто главное сокровище казачьего Яика.

Скоблов засмеялся, помнится, и начал пушить свою иисусовскую бородку.

- Кузнец говорит, что главное сокровище Яика - это Магнит-гора. Богудай рыбу возвеличивает. Охрим хрипит, будто самое ценное богатство у нас - республикия.

- Казачье сокровище - энто наша утайная казна: двенадцать бочек золотых, двадцать - серебра и золотой кувшин с драгоценными каменьями! - сопел в тех спорах Илья Коровин.

- Воля вольная! - возражал расстрига Овсей.

- Войско! - уверял Хорунжий.

- Хорошая и сытная жизнь народа: богатение избами, снедью, рухлядью и уверенность в спокойствии, неизменности! - настаивал Меркульев.

- Коровы, куры и жены должны быть общими! - петушился толмач.

- Покажи сначала мне свою корову, жену и курицу! - сердился Богудай. - Покажи, что ты жертвуешь в общий котел.

- Но у меня нема ни жены, ни коровы, ни кур.

- Почему же ты заришься, лысый уродец, на мою корову, на мой урожай? Ты сам не вырастил в жизни и единого колоса!

- Мысли - тоже богатство!

- А ты подумал, кому нужны твои мыслишки? Ты спросил мою жену Марью или Нюрку Коровину, пойдут ли они к тебе, сморчок, в общие жены?

Нюрка Коровина на протяжении последних трех лет один раз в месяц обязательно опрокидывала на голову Охрима ведро с помоями. Избавиться от этого бабьего глумления толмач не мог. Марья Телегина сбивала старикашку с ног одним ударом кулака, пинала его, плевалась:

- Ратуйте, люди добрые, аки я ласкаю мово общего мужа!

Маланья Левичева сбросила толмача зимой в поганый колодец. Еле спасли мудреца. Нюрка Коровина все время держала в тепле тридцать-сорок яиц, чтобы протухли. Девчата забрасывали старикашку тухлыми яйцами почти каждый день. Но больше всех боялся Охрим Дарью Меркульеву. Она просто не замечала старика, даже когда он приходил в ее избу на утайные советы старшин. Толмач понимал, что эта баба убьет его при первой возможности, хотя он давал бесплатно уроки грамоты Олеське и Дуняше. В последний раз Дарья говорила с толмачом года три-четыре назад:

- Ежли ты, плюгавец, обучишь дщерь пакости, привяжу к дереву, оболью дегтем, обросаю соломой и подожгу. А лысину острогой продолблю, мозги выковыряю и заполню череп твой собачьими говнами!

- У нее на изуверство рука не дрогнет! - вздыхал Охрим.

- И от Нюрки Коровиной, и от моей Марьи, и от, всех баб Яика не жди добра! - напоминал часто философу Богудай Телегин.

Он, рыбный атаман, и сейчас на снегу смотрел на толмача с презрением, отогнал его грубо от костра. Пригрел бедного у своего огонька Тихон Суедов. У толмача не было для багренья ни лошади, ни сбруи, ни саней. Раньше упряжку ему давал обычно Силантий Собакин. На этот раз Охрима пожалел Мучага. Улов сговорились разделить поровну. Немощный толмач хотел пустить вместо себя на лед Мучагу, но Телегин не позволил: мол, не можно заменять казака.

- Не к Мучаге, а ко мне у Богудая ненависть! - догадался Охрим.

В рыбной ловле на Яике пять главных добыч: учуг, севрюжья плавня, покровская осенняя плавня, предрождественское и крещенское багренья. Все остальное - мелочь. Первое багренье начинается точно за неделю до Рождества. Атаманы и казаки еще с осени высматривают ятовы. Так называются места, где рыба спать ложится на зиму в донные ямы. При восходе и закате солнца осенью осетры всплывают, играют плавниками. По кустам, деревьям, камням и кольям на берегу отмечаются на двести верст в сторону моря ятовы.

- Сколько саней выходит на лед? - спросил Телегин у писаря.

- Ровно две тысячи, - браво выпятил грудь Матвей Москвин.

- Оповести казаков, на сёдняшнюю ловлю рубеж - вон до той сосны на бугре.

- К чему оповещать? Где встанет рыбный атаман, там встанут линией ловцы.

- Оповести, дабы не жаждали большего!

На льду уже выстраивались поперек реки две тысячи заиндевелых лошадок, запряженных в сани. На каждой оглобле багры остриями вперед. У каждого ловца есть лопата, пешня и длинный шест. Но на подмогу в сани не можно брать никого, даже отроков. Управляйся один у проруби. В крайнем случае, зови на подмогу казака из соседних саней.

Обычно атаман багренья первым бросается в сани, подавая этим знак о начале скачки к линии ловли. С этого и начинается великая казацкая игра. Атаманы часто подходят к своим саням обманно, наклоняются, приседают, дергают вожжами, будто пускают коня в бег. У многих не хватает выдержки и терпения. Да и лошади рвутся, удержать их трудно. Прыгают казаки обманутые в сани, отпускают вожжи, скачут... И - беда! Атаман багренья стоит на месте! Верховая стража налетает на тех, кто вырвался вперед по ошибке и нетерпению. Рубят конники сбрую, отбирают багры и шесты, прогоняют провинившихся на берег. Нарушители уходят, ругаясь, извергая проклятия... Обливаются слезами на берегу их дети и жены. Тридцать-сорок казаков лишаются права на, багренье каждый раз.

- С какого раза прыгнешь в сани по-настоящему? - спросил шепотом у Богудая Меркульев.

- С пятого!

К атаманскому костру подбежал Вошка Белоносов, подослали казаки его подслушивать. Телегин и Меркульев перемигнулись.

- С четвертого раза прыгну в сани! - сказал нарочито погромче Богудай.

Вошка обрадовался, убежал. Телегин видел, как недоросль показывал Тихону Суедову четыре пальца.

- Вот и ты останешься без рыбы, Тихон! - ударил весело рукавицами атаман багренья.

Телегин жалел своих друзей - Хорунжего и кузнеца Кузьму. Им не можно было сказать об ухищренности, как Меркульеву. Хорунжий возмутится, может ударить. Кузьма обидится и уйдет. Так уже бывало.

- Честные! Ах, какие вы порядочные, Хорунжий и Кузьма! С такой святостью можно прожить и без осетрины! - усмехался Богудай.

Телегин не был по природе обманщиком. Он не взял бы, например, как и Меркульев, даже одного золотого из казны... Но обдурить Богудай мог многих и с легкостью, хотя не всегда это ему удавалось. Бобровую шубу у Ермошки и его соболью болярскую шапку Телегину не удалось выманить. Сел с парнишкой играть в кости на шубу его, а продул своих тридцать золотых.

Выстраивались казаки на льду для предрождественского багренья. Тихон Суедов шептал своим друзьям:

- Сговор есть у Телегина с Меркульевым. На четвертый подход прыгнет в сани Богудай. Так вот они всю жизню снимают сливки.

- Как ты разнюхал? - спросил Гришка Злыдень.

- Вошка Белоносов подслухал.

- Брехун ведь Вошка... Подлый! - засомневался Михай Балда.

- Ну, Тихон, не обмани! Я на тя буду глядеть. Как ты упадешь в сани, так и я свистну плетью, - затягивал подпругу Микита Бугай.

- А вы мне по рыбине выделите, чтобы по-божески, - маслился Тихон.

- Выделим, ежли не соврал, - согласился Емельян Рябой.

Дабы досталось в подать побольше осетров, Тихон одарил тайной также Ивашку Оглодая, Герасима Добряка, Гаврилу Козодоя, Богдана Обдиралу, Василия Гулевого и Дьяка - казака из нечаевской сотни.

- Я дам тебе два осетра, ежли все точно. Ну, а соврешь, выбью зубы! - заверил Суедова Добряк.

Тихон начал считать добычу...

- Раз, два, три... десять. Энто они дадут. Да сам, мабуть, выловлю двух-трех. Не увезти на одном возу.

- Что там губами шлепаешь? - спросила подошедшая Хевронья.

- Беги, запрягай ишо две подводы. Тута крупные рыбины. Каждая с бревно!

- Ты бы выловил...

- Беги, Хевронья! Не твоего ума дело!

На заснеженном берегу сновали сотни кошевок, горели сотни костров. В плетеных кошевках на санях сено, кошмы и тулупы. На железных полозьях бочкообразные медные греи с горящим углем. Соломон и Фарида огнят людей вином. Казаки, коим рыбу брать не можно, тешатся воспоминаниями, врут безбожно. Бабы хрустят снегу пимами, заправляют шали вязаные под шубы и полушубки овчинные. Старухам тепло в шушунах и дерюгах. Матери забыли о детях, смотрят на лед. Огольцам же того и надо: они разулись, носятся босиком по снегу на спор - кто дальше пробежит! Всех победил Федоска Меркульев, сбегал до городка и вернулся.

Ермошка стоял вместе с казаками на льду, в одной линии... Он вышел вместо Егория-пушкаря, по уговору. Телегин не пускал отрока на багренье, но Меркульев заступился.

- Я должен полжизни стоять на коленях перед атаманом, - опять прослезился Ермошка. - В морской набег он меня отпустил, сделал богатейным! На багренье тоже не попал бы без атамана.

"Может, сломает шею, задавят", - думал Меркульев, глядя на Ермошку.

Багренье никогда не обходилось без увечья и гибели казаков. Бешеная скачка в тесноте, хитрые подверты и удары обводами, треск сломанных и опрокинутых саней. Так было всегда... Никто не остановится, не поможет тебе, если ты упал под копыта.

Ермошка видел, как Меркульев и Телегин говорили о чем-то перед построением в линию.

- Ага! Все ясно! Богудай сказал ему, когда прыгнет в сани. А мы не дураки. Будем смотреть на Меркульева. Пустит он в бег лошадь, и мы поскачем. Так ведь? Чаленький мой! - угощал парнишка друга свежим хлебом.

Телегин снял шубенки, взял в руки вожжи. Конная стража выдвинулась впереди линии на триста сажен. На первое обманное движение Богудая никто и ухом не повел. Научены горьким опытом. Тогда атаман багренья слегка наклонился и поднял ногу, будто собираясь шагнуть в сани. Лошади у казаков храпели, вставали на дыбы. Они чуяли, что сейчас начнется скачка. Первыми не выдержали Хорунжий, Скоблов, Тимофей Смеющев и Василь Скворцов. Они бросились в сани и пустили коней в бег, поддавшись на обманное движение Телегина. Берег затрясло от рева, выстрелов и смеха. Оттуда хорошо было видно, как из всей волнующей линии вырвались всего четыре лошади. Конная стража расправилась с нарушителями мгновенно. И они, обескураженные, выбыли из багренья, ушли на берег. Один Хорунжий отбивался яростно от казаков, но его сбили пикой, выволокли с реки на аркане.

- Проиграл, так затихни! - успокаивала его Грунька Коровина.

Зрители на берегу и казаки на льду прониклись уважением к Богудаю Телегину. Раз уж влипли есаулы: Хорунжий, полковник Скоблов, Смеющев и Скворцов, - то это значит, что не было у них сговора с атаманом багренья. А на льду произошла задержка, убирали сани нарушителей. Напряжение нарастало. На третью обманку Богудая почти никто не клюнул, хотя такого изощренья не ожидали. Он быстро присел в свои сани, но не поехал, а снял валенок, начал перематывать портянку. Однако три рыбака не выдержали, сорвались и понеслись вскачь. И остановили их конники, порубили сбрую, погнали на берег ударами нагаек и тычками пик. Так выбыли из багренья Нечай, Федька Монах и Устин Усатый.

- Не можно так, пей мочу кобыл! Атаман сел в сани! Сел, потому знак всем ехать! - орал Устин, утирая слезы обиды.

Федька Монах зыркал затравленно своим единственным глазом, хватался за пистоль. Его сбили конем, отобрали оружие. Нечай не кричал, улыбался:

- Я завтра куплю всю вашу рыбу!

Колыхалась линия на льду, били копытами нетерпеливо кони. Все смотрели на атамана багренья.

"Люди и через тыщу лет будут требовать хлеба и зрелищ", - подумал Охрим.

Четвертая обманка Телегина была настолько коварна, неожиданна и непонятна, что едва не вызвала мятеж. Атаман багренья поправил вожжи, подпрыгнул, перевернулся в воздухе и вроде бы начал падать спиной в свои сани. В этот момент и ринулись десятки казаков, дав волю коням. Но Богудай, оказывается, перелетел через сани и присел на лед, начал плясать вприсядку. А Тихон Суедов ожег своего жеребца нагайкой. Полетели бешено Михайло Балда, Гришка Злыдень, Микита Бугай, Ивашка Оглодай. Скакали рядом с ними Герасим Добряк, Гаврила Козодой, Богдан Обдирала, Василь Гулевой и казак из нечаевской сотни - Дьяк. Не выдержал и Меркульев.

"Ах, свинья! Забыл Богудай, что надо на пятый раз падать в сани, а не на четвертый!" - подумал он, отпуская вожжи.

Меркульевского коня не надо было понужать. А вот остановить его было не так просто. Пустил в галоп своего Чалого и Ермошка. Берег захлестнуло неистовым воплем. А стража выгоняла с позором Меркульева, Ермошку, Суедова, Балду, Злыдня и всех остальных нарушителей.

- Вот она - суть республикии! - обливался слезами радости Охрим.

- Зачем же я, дурак, отпустил вожжи? - сокрушался Меркульев.

- Надобно всегда думать своей головой! - решил Ермошка.

Телегин смотрел с удивлением, как выпроваживают на берег Меркульева.

- Что же это он? Я же сказал ему: на пятый раз! Озверевшие от неудачи Герасим Добряк, Гаврила Козодой, Богдан Обдирала и Михай Балда избивали на берегу Тихона Суедова. Вошку Белоносова будто ветром сдуло.

- Не горюй, Ермоша! - подошла с Глашкой Дуня Меркульева.

- Тютюря! - презрительно бросила Олеська.

Отец Лаврентий успокаивал казаков. Его крестные знамения гасили озверелость, а шутки рассеивали напряженность.

- Проживем без осетра до следующего утра!

И действительно, переживания были напрасными. Нарушителей с багренья изгоняли всего на один день. Завтра снова все будут строиться на льду в линию. Снова найдутся нетерпеливые. Завтра будут удачливо смеяться те, кто сегодня так огорчен.

- Богудай Телегин - самый честный рыбный атаман! Он даже Меркульеву не сказал, с какого разу прыгнет в сани! - выкрикнул Матвей Москвин.

- Слава Богудаю! Исполать! - ревели казаки.

Назад Дальше