Цветь тридцатая
Гурьев был в казачьем городке впервые. Он отправил свои и казачьи обозы с рыбой в Астрахань, а сам остался погостить. Меркульев уговорил купца. Да и отец Лаврентий намекнул, что назревают большие события.
- Перемены грядут великие. Казаки требуют запретить винопитие!
Купец присматривался ко всему зорко. Подивился селитроварне. Дешево порох обходится. Домница кузнеца Кузьмы поразила его еще более. Как бы выведать их тайны? Булатом хвастались они своим зазря. Плохой булат, уступает дамасскому. Но клинки для боя добры, остры, годны даже для бритья. Крепость и городок построены с большим умом, но в низине. Место можно было выбрать получше. Учуг - сваи, забитые поперек реки, из мощных лиственниц. Вечный учуг. И поставлены реже, ледоходом их не сбивает, как у волжан.
- Большие льдины взрываем весной, однако, - пояснил Меркульев.
Это уж совсем ново! Как все просто и дешево! У яицких казаков есть чему поучиться. Вечный учуг придумали. Это же тысячи золотых сберегает.
Непонятно было токмо, как они заводят такие большие клети между свай весной для перегородки реки. На попа такую клеть не поставить и с двух кораблей. Меркульев не скрытничал:
- Клети подводим по воде. Опосля привязываем с лодок камни к торцу, который надобно погрузить ко дну. Или кули с песком.
- Сколько же камней потребно?
- Как ты мыслишь, так много. А мы клети заводим сверху течения. Они упираются в сваи. А противоположные торцы и надобно опускать. Их ведь чуть погрузи, а дале течение подопрет, начнет топить: ставить на попа.
Гурьев чуть не взвыл. У него на волжском учуге ставят клети сорок наемных умельцев-силачей. Платить приходится изрядно. А выходит, что щит между свай можно поставить легко с четырех лодок даже мальчишкам!
"Разгоню всю учужную ватагу! Набью морду управляющему! Безмозглые добытчики! Это какой же я понес урон? Господи!"
- Но иногда учуг не выдерживает, ломается, - заметил Телегин.
- Почему? Клети, вижу, на берегу дубовые, прочные.
- Клеть лопнет - не беда. Всегда запасные готовы. Сваи ломаются с треском, как прутики.
- Не поверю! - вздохнул Гурьев. - Такие сваи ничем не сломишь.
- Рыба ломает. Прет и прет с моря. Белуги-то в тридцать пудов идут, осетры - в девять пудов. Севрюги - тьма. Река закипает, из берегов выходит. Трижды учуг рыба сносила. Теперича мы весной из пушек бьем с берегу. В море обратно гоним излишки.
- Говорят, когда-то и Волга была такой рыбной, - пнул ледышку Меркульев.
- При царе Горохе! - нахмурился Гурьев. - Запоганили реку люди. Замусорили. У вас вот селитроварня в яму отходы сбрасывает. И от кожевни не вижу стока к Яику. А Волга, как помойка. Все в нее, бедную, валят.
- К реке не можно подпускать овец, - пояснил Телегин. - Овечьи говешки ядовиты. Где овечий водопой есть, там на сто верст рыбы нет.
- Где ж вы пасете баранов?
- В степи, у озер. Овцу к реке мы не подпущаем.
Гурьев ловил ухом каждое слово. Он заметил, что к нему относится враждебно лишь один шинкарь. Лебезит, кланяется, а в глазах искорки затаенного зла.
"Ах, недотепа я! - теребил рыжеватую бородку Гурьев. - Как же это я не догадался продавать вино? В рыбу вцепился, ничего боле не видел. Нет, я тебя выкурю с Яика, клещ проклятый! Я тебе не позволю обдирать моих братьев".
- Что-то волком ты глядишь, Гурьев, на Соломона? - вопросительно прищурился Меркульев.
- Так ить он шкуродер! Позволь мне поставить кабак. Я в четыре раза дешевле буду продавать вам зелье. И без мухоморной подмеси. По-божески!
- Ставь. Базар миром правит справедливо. Ежли торгаш один, то базара нет. Торговец становится обдирателем. Ставь, купец, кабак! Будет у нас три шинка! Токмо вот чую: казаки наши не любят шинок. Пьющих на Яике мало. Вино и табак за грех почитают.
- А кто еще охоч на торговлю?
- Суедов поставил лабаз. Не желает быть казаком, уходит в лавочники.
- У него есть хватка купецкая, знаю его по встречам в устье. Я бы взял его в пай. Управляющим на Яике.
- Бери, Гурьев. Суедов для войска казацкого без надобности.
- А как здоровье матушки? Жива? - поинтересовался Гурьев.
- Померла. Царствие ей небесное.
- Хорошая была хохлушка.
- Батя мой ее снял с турецкого корабля, везли юницу в полон.
- Так у тебя не чистая яицкая кровь...
- Господи, с кем токмо мы не перемешаны! У кузнеца Кузьмы бабка - княжна горская.
На всех торжествах побывал Гурьев. Богудай Телегин подарил гостю мерлушковую шубу с двойным мехом. Всем восторгался купец. Но потешное порханье Ермошки на крыльях ему не понравилось. Церковь высокая, как лебедь шею вытянула до облаков. Мог убиться отрок и омрачить праздник святой. И рад был искренне знатный торговец, что все обошлось хорошо.
- Парнишка бедный, наверное? - спросил Гурьев. - Жрать ему, поди, нечего, а вы ему пообещали мешок ржи за прыжок с храма...
- У этого отрока закопано в схороне три тысячи золотых. А в избе добра больше, чем у меня и у Телегина, - хлопнул по спине купца атаман.
- Тогда он просто дурак!
- Это же самое ему сказал бог. Ты же слышал.
- Ну, предположим, я не слышал все-таки, что ему сказал бог, - рассмеялся Гурьев.
- За здоровье бабушки Гугенихи! - поднял чарку отец Лаврентий.
- Хитер святой отец! - покосился на священника купец. - Быстро освоился.
Крещенье завершилось большим казачьим кругом. Меркульев предложил на дуване присоединиться к Московии добровольно. Некоторые казаки возражали. Особенно яростно кричали, протестовали Охрим и Матвей Москвин. Но писарь вскоре замолчал, смирился. А толмач прыгал, сипел, яростно вскинул пистоль и выстрелил в атамана. Но старикашку толкнул кузнец, он промахнулся. Пуля убила пролетавшую мимо ворону.
- Говорящую ворону угробил! - ахнула толпа.
- Бей негодяя!
- По лысине его! По черепу!
Охрима разорвали бы, но в это время на заиндевелое дерево пыток села знахаркина ворона.
- Жива ваша Кума! Пей мочу кобыл!
- Ну и чо? Охрим, мабуть, мужа убил у нашей вороны...
- Охрим дурак! - каркнула птица.
Толмач утирал с лица кровь. Ему уже наподдавали, разорвали на нем и без того ветхий полушубок. Подбили глаз и расквасили нос. Атаман поднялся на камень, снял свою соболью шапку.
- С кем вы пойдете, казаки? Охрим и Собакин уже приводили вас однажды к разору и голоду. Большой мы понесли урон. А для нас главное - блюсти выгоду. Мы ведь не просимся к царю в работники. Мы потребуем грамоту обещательную с печатью. Ежли царь не вознамерится брать с нас подати, оставит все неизменным, тогдась можнучи соединиться с Московией. А других условий мы просто не примем. Что же мы теряем, станичники? Ничего не теряем!
- Ложь! Мы теряем республикию!
- Кто, казаки, ведает, что такое республикия? С чем ее едят? Его, охримовская республикия, токмо что убила ворону. А могла бы убить меня. Собакинская республикия рубила вам головы. А мы решаем все мирно, на дуване.
- Это словоблудие богатеев!
- Замолчи, ты уже свое выговорил. Вылезешь еще раз, проломлю твою поганую башку! - одернул Охрима Богудай Телегин.
- Соединиться потребно. Сила Руси - в единстве! - убеждал казаков полковник Скоблов.
"Скоблов и есть царский дозорщик, - подумал отец Лаврентий. - А Вошка Белоносов даже слушок такой про него пустил... Полковник на Яике живет в третьем поколении. Вот я и разгадал тайну! По всем его словам видно, что он царский соглядатай!"
Хорунжий и есаулы молчали. Меркульев давно с ними обговорил все наедине. Кого убедил, кого задобрил... А голутва на круг не пришла. Все они лежали пьяные вдрызг. Соломон почему-то угощал их сегодня с утра бесплатно, щедро.
- За чей счет споил голодранцев? - спросил отец Лаврентий.
- Боже мой! За них платит сегодня Меркульев. Я узе не такой богатый человек, чтобы угощать лентяев и воров.
"Великая голова! - восхищался атаманом святой отец. - А вот второго дозорщика прозевал. Впрочем, прозевал ли? Они же явно сговорились? Скоблов, Телегин, Меркульев, Смеющев говорят одни слова! Царский дозорщик Скоблов перетянул их на свою сторону! Как все просто!"
Шумело казачье сборище. Каждое слово оценивалось. Не торопились станичники, хоть и поджимал свирепо мороз.
- Нет, казаки! Мы ничего не теряем! - повторил Меркульев.
- Мы ничего не теряем, энто верно. А ты объясни атаман, што мы приобретаем? - выкрикнули из толпы.
- И не вспомнят ли дьяки из разбойного приказу казаков Емелю Рябого, Федьку Монаха и Гришку Злыдня? - спросил Герасим Добряк.
Меркульев сунул булаву за пояс, надел шапку, снял ладонью изморозь с русых усов.
- Москва помнит, пожалуй, о злодействах в годы смуты Емели Рябого и Федьки Монаха. Камни будут сто лет слезы источать в тех местах, где прошли Евлампий Душегуб, Балда и другие наши казаки. Токмо вот скажите мне, где сии злодеи обитаются? Мне неведомо! Яик - велик!
Казаки захохотали. Поняли, что Меркульев никогда не выдаст своих людей. Атаман, подбодренный смехом, продолжал:
- Да и кто старое вспомянет, тому глаз вон! Сколько воды с тех пор утекло? Сколько лет минуло? А Москве-матушке можнучи напомнить, что сотни наших казаков полегло за ее освобождение от поляков и боляр-изменников. А кто Ивана Зарубина посадил на кол? Наш Микита Бугай! Кто Марину Мнишек измазал гольную дегтем и в перьях вывалял? Опять же Микита Бугай! Кто спас князя Пожарского от поражения? Хорунжий!
- Ну это не совсем так, - смутился Хорунжий.
- Так! Так! - закричала толпа. - И у Меркульева заслуги славные!
- Вот и выходит, что мы давно соединились с Московией...
- А польза-то какая нам от соединения? Ты так и не ответил, Игнат, пей мочу кобыл!
- Польза огромная. Мы живем в кольце врагов смертельных. Живем беспрерывной войной. И Московия нависает над нами тучей грозовой. Башкирия навечно соединилась с Русью. Сибирь великая давно принадлежит царю. Рано или поздно нас присоединят силой. Надобно смотреть правде в глаза. Скажи, Хорунжий: сколько мы продержимся, ежли Московия пойдет на нас войной... Долго ли?
- Пять-семь лет.
- Слышали, станичники? Мы сможем воевать с Московией всего пять-семь лет. Что же дальше? А вот что: московитяне придут морем и удавят устье Яика. И отрежут стрельцы нас от мира. Возьмут за горло. И станем тогда мы не казаками, а мужиками черными, кабальными.
- А ежли мы заключим поруку с кызылбашами и турками супротив Московии, то продержимся сто лет! - опять выкрикнул Охрим.
- Твоя республикия готова снюхаться с басурманами! Это мы хорошо знаем, Охрим! Но не пойдет на это ни один истинный русич! Правильно я гутарю, казаки?
- Прав атаман!
- Пусть прав. Не пойдем на поклон к басурманам. Но будем воевать! В бою погибнем! Все, как один! - взвизгивал Охрим.
Меркульев развел руками...
- Охота помирать - погибай. А мне хочется жить. И всем людям надобно сохранить живот. Богудай Телегин любит выпить и закусить осетриной. Нечай собирается жениться на Кланьке. И у него в схороне после морского набега полбочки золота. Такого казака не вытянешь в поход! Скоблов хату новую возвышает. Ермошка крылья задумал изладить преогромные. Суедов поставил лабаз. Скоро будет у нас три кабака, каменная церковь, две купецкие лавки. Вдосталь у нас хлеба, рыбы, мяса и рухляди. Дончаки супротив нас - голодрань. Запорожцы - волки голодные. А у нас будут хаты с печами русскими. Дымы с трубами! Богатеем год от году. Крепость возвели. Кузьма обещает сотню пушек отлить, две тыщи сабель отковать. А юницы у нас растут одна другой краше. Гляньте на Василису Душегубову, на Злату Блинову, на Нийну Левичеву, на Ладу Громилову, на Верку Собакину! Что ни девка - красавица! Что ни молодка - сокровище! А сколько дитятей в каждой избе? И все здоровые, краснощекие. Что ни дитя, то радость для матери. Слышь, Охрим! За призыв к смерти бабы тебя утопят в дерьме! И правы будут. Все стремятся к продолжению рода, умножению богатства. Всем нам охота жить. Но жить вольно, с достоинством - стоятельно! Наши пращуры отвоевали Яик. Мы изукрасили землю родную. Мы могем подарить сей рай великой Руси. Поднесем царю Яик на золотом блюде. Но не рабски подарим, а ухитрительно. Дабы выторговать навечно казацкую волю, неизменность, жизнь без болярского гнета и податей! Не единым днем живы мы! Потребно смотреть нам уперед на триста лет!
- Цицерон! Яицкий Цицерон!
- Ты пошто атамана антихристом кличешь, в бога-бухгая?
- Антихриста величают Люцифером, - оправдывался Охрим.
- Круши смутьяна! Рви! - взревел людской круг.
- Не троньте! - защитил Меркульев толмача. - Охрим пригодится нам. По законам его республикии меньшинство подчиняется большинству.
- Подчинюсь, - печально сник старикашка.
- Давно бы так! - расплылся в улыбке Телегин.
По знаку атамана Егорий-пушкарь пустил в небо огни хвостатые. Соломон объявил бесплатное угощение для всех. Казачий круг порешил направить послов в Московию во главе с Меркульевым, Хорунжим, Смеющевым, Охримом и отцом Лаврентием.
- Мне чужды деяния ваши мирские, - отказывался сначала священник, но все-таки согласился.
Верховодить Яиком оставили Богудая Телегина, Скоблова и Василия Скворцова. Егорию заказали лить из меди за счет войсковой казны пушки и ядра огненные на случай войны с Московией.
- Ежли не вернетесь из Москвы, мы разорим летом Астрахань! - заверил послов Богудай.
- Всю Волгу ограбим! - поддержал Телегина Скоблов.
"Так и случится. За ними всегда пойдет народ", - грустно подумал отец Лаврентий.
По предложению Меркульева в посольство избрали и купца Гурьева. У него связи с московскими дьяками, дружба с холопами царя и людишками патриарха. На атаманство обоза в пути благословили кузнеца Кузьму. Потребно ему тайны пистолей гамбургских выведать. Гладкость стволов у них изумительна. Охранный полк доверили Хорунжему. Головной отряд стражи Нечай согласился возглавить. Поезд собирался великий: двести сорок возов осетрины на продажу и шестьдесят для подарков царю, патриарху и для подношений мздоимцам. На подкуп подьячих и придворной шушеры выделили из войсковой казны четыре тысячи золотых. Набрали много и рухляди - красных лис, медвежьих и рысьих шкур. Множились в Московии взяточники. На день именин, на святки, на пасху, на масленицу - неси подарки дьякам... Собирают по копейке, по серебряному ефимку на золотое кольцо свиноподобной попадье, теще сыскного дьяка, охраннику уличной рогатки, царской кухарке.
Тех, кто уезжал с посольством в Москву, осаждали просьбами, совали динары и червонцы. Мол, купи то, купи се. Отбою не было от баб и девок. Кланька упрашивала Нечая:
- Мне платье панянки потребно. Штоб на спине вырез до ягодиц! А под подолом обручи.
- Зачем тебе энто, Кланя?
- Тебя соблазнять! На всю жизню!
- А мине моноклю. Стекляшку на глаз такую - в золоте. Понял! - приказывала Марья Телегина Охриму.
- К чему тебе, Марья, монокля?
- Титьки у коровы разглядывать.
- И мине купи моноклю! - подбоченилась Верка Собакина.
- А тебе-то зачем?
- Бородавки у соперницы буду увеличивать заморским стяклом!
Подошел к святому отцу и Матвей Москвин.
- Нижайше прошу, батюшка Лаврентий. Передайте в дар Троице-Сергиевскому монастырю вот эту золотую иконку. Батя мне сие завещал. А исполнить было не можно.
- Но я, мабуть, не попаду в монастырь, - засомневался священник.
- А вы оставьте иконку на патриаршем дворе. Дьяки передадут приношение. Ни у кого рука не поднимется обкрадывать церковь.
- Во имя веры передам.
- Век буду благодарен, - дрогнувшим голосом произнес писарь.
- Что это он так? - не понял Лаврентий.
Нагрудная иконка с чеканным образом богоматери была украшена грубовато бирюзой. И золотая цепь на ней - коротковатая, голова пролезала впритирку. Отец Лаврентий взялся передать пожертвование, но был явно недоволен. Для своего храма писарь оказывался скуповатым. Ермошка заметил, как Лаврентий сунул иконку в карман шубы довольно небрежно. Цепочка выглядывала, болталась...
На долгие сборы в поход Меркульев времени не отпустил.
- Выходим санным путем через два дня, - объявил атаман.
- Возьмите меня обозным, Игнат Иваныч. Кузнец берет своего Боряху. Я пригожусь вам, мабуть, в пути, - начал проситься Ермошка в Москву.
- Не могу, - хитрил по привычке атаман. - Охотников много. Прокопка Телегин и Миколка Москвин просятся. Гунайка и Вошка плачутся. А поход - не игра. В дороге зимой можнучи и замерзнуть. Метели скоро обрушатся на степь. Налеты ногаев и разбойников отбивать придется. Мне потребны не малолетки, а вои! И двигаться будем ускоренно: днями и ночами.
- Выдюжу я, спать не буду полгода. Живота в бою за вас не пожалею, ежли придется! - клялся со слезами на глазах Ермошка.
А Меркульев спокойно прикидывал:
- Надобно его взять обязательно. Что-то моя Дуня по нему с ума сходит. Дуняша - дитя. Кабы чего плохого не вышло. Молодежь пошла ужасная. Не то, что раньше, в добрые времена...
- Век буду вашим рабом, - канючил Ермошка.
- Нет, оставайся дома. Девки мои, Олеська и Дуняша, жить без тебя не можут.
- На кой ляд они мне, выдры?
- Что ты сказал?
- Надоели, говорю...
- Ермоша, я замышлял твою свадьбу сыграть с Олеськой года через два. У меня к тебе возникло уважение.
- Не потребна мне ваша Олеська. Я ее не терплю!
- Почему?
- Она холодная, как лягушка. Злоязычная.
- Ну, хорошо! Подрастет Дуня - отдам тебе ее в жены. Приданое - три тыщи золотых!
- И Дунька мне ваша, как собаке пятая нога. А три тыщи у меня свои есть в схороне опосля морского набега.
Отец Лаврентий заступился за юного просителя:
- Возьми, атаман, парня. Душа у него богом озарена. Да и Бориске без него скучно будет. И нам потребны будут в Москве мальчики на побегушках.
Кузнец Кузьма за Ермошку слово замолвил:
- Надобен мне отрок до зарезу!
Хорунжий, Тимофей Смеющев и Нечай посоветовали взять парня. А Дарья подмигивала юнцу: мол, не боись! Мой Игнат Иваныч покуражится и возьмет тебя. Так и получилось. Меркульев хлопнул Ермошку по плечу:
- Добро! Завтра приведи свою Глашку к нам. Пущай ордынка у нас поживет. В избу свою посели погорельца Егория-пушкаря. Да припрячь получше утварь дорогую. А то ведь все пропьет у тебя, разорит хату. И собирайся в Москву!
Бориска подбежал к другу... Они отошли в сторону, зашептались.
- Господи! - улыбнулся кузнец. - Завтра в дорогу, на санях! А сынок мой с приятелем Ермошкой думают о новых крыльях!
* * *