- Допустим, ты прав. Я презираю царя нынешнего и патриарха. Но это не значит, что я отвергаю монархию. И даже наоборот!
- Да у вас ведь и нет монархии, князь. Монархия - это Иван Грозный. А у вас правление кучки, то бишь олигархия. А ты, князь, раздвоен. Коль не Голицын стал царем, то он за олигархию! Стань царем ты, князь, то ведь будешь ратовать за монархию! Наскрозь тебя вижу!
- У царя должна быть сила в личности, Охрим.
- В твоей личности есть сила, князь. Но именно это все и поняли... И не избрали тебя царем на соборе! По сути, собор голосовал за олигархию.
- Ты сам себе противоречишь, Охрим.
- Может быть, но это не имеет значительности.
- Имеет! На соборе меня зарезали без ножа казаки! Стало быть, казаки проголосовали за олигархию! А ты казак. И более того: ты казацкая старшина. Чем же ты недоволен?
- Нет казаков одной масти.
- Но ты когда-то уверял, будто на Яике все равны.
- Все равны, да не все богаты. А из равенства кашу не сваришь.
- Ты за голутву?
- Не совсем так. В голытьбе много лентяев, пропойц, ничтожных людишек, зверских душегубов.
- Так же говорит Меркульев. Вчера на патриаршем дворе я долго беседовал с ним и Хорунжим. Меркульев мне понравился. Умен, осторожен. Держит себя с достоинством, по-княжески почти. Если бы я был царем, я бы пожаловал его саном боярина и доверил бы ему в Москве посольский приказ.
- Меркульев - мой враг злейший. Это он и губит казацкую республикию на Яике.
- Высшая форма республикии, по-твоему, это коммуния?
- Община, коммуния.
- Насколько мне известно, Охрим, твои помыслы осуществлял на Яике атаман Собакин...
- Это была ошибка, князь.
- У вас жены были общими? Презабавно! Я бы с удовольствием пожил недельки две в такой республикии. Хо-хо!
- До общности жен не дошло. Да и зачем об этом вспоминать? Собакина зарезали. Меня облили помоями, забросали тухлыми яйцами. Но моя задумка о запрете винопития живет на Яике. Растет в народе гнев против шинкарей.
- Ты признаешь свое поражение, Охрим?
- Поражение, но не крушение. Мои стратегии живут!
- Где твои стратегии, Охрим? Ты стал для меня смешным, когда я прочитал "Город солнца" Кампанеллы.
- Еще раз клянусь, князь, что я никогда не видел этого монаха, не знакомился с его философией. Когда он написал свою книгу?
- В 1602 году.
- Поразительно. Я тоже начал свои проповеди о жизни общиной в то время. Значит, мы увидели храм счастья одновременно.
- Это не так важно, Охрим.
- Почему, князь?
- Допустим, что два муравья, ползя с разных сторон, увидели в пустыне мраморную богиню одновременно. Одному муравью удалось сообщить об этом человечеству на двадцать лет раньше. Сообщение второго муравья, да еще с таким большим запозданием, излишне. Его могут заподозрить в краже стратегии.
- Ваша метафора, князь, разваливается, как глиняный божок под дождем. Кампанелла не такой уж муравей. И я не тщусь называть себя первооткрывателем. И главное для меня не община, а республикия! Я отстаиваю всю жизнь то, что защищал кинжалом еще Брут!
- Народ не пошел за Собакиным. Казаки не пошли за тобой, Охрим. Для кого же ты вожделеешь создать республикию? Для кошек? Но ведь и они разбегутся...
- Я уйду к дружку Тарасу Трясиле. Он собирает войско в Запорожье. Но сначала я казню Меркульева.
- Убьешь?
- Казню именем республикии!
- Меркульева тебе не одолеть. Да и не заслуживает он покушения. Атаман выторговал у царя великие блага для казацкого Яика. Радуйся, поелику у вас там ничего не изменится. Но в устье реки, у моря, мы поставим крепость. Пошлем к вам в Яицкий городок стрельцов. Податями казаки облагаться не станут. Будете токмо охранять границы, а при войне помогать своим войском России. Скажу честно, я выступил в боярской думе против таких поблажек. Сегодня мы одарили волей Яик. Завтра благ потребуют донцы. А послезавтра - черные мужики. Полагаю, что казачество потребно уничтожить. Сие пороховая бочка вольницы в государстве. Но меня никто не поддержал. Мол, нет сил для подавления. Де лучше подкормить и приласкать казачество, дабы сделать его опорой.
- Присоединяясь к Московии, мы теряем возможность называться республикией! Мы утрачиваем сущность республикии!
- Если бы я был царем, Охрим, вы бы вообще ничего не получили!
"Бодливой коровке бог рога не дает!" - подумал Сенька в предбаннике, подслушивая разговор князя с Охримом.
Голицын был настроен миролюбиво. Он понял, что Охрим ему нужен, необходим. Старикашка ершист, но весь на виду. Сенька ядовито насмешлив, скрытен. Никогда не знаешь, что у него на уме. Такой может зарезать и убежать. И ленивым стал вьюноша, зазнался. А выпороть не можно, взбунтуется, бо самолюбив. Переметнется к Шереметьеву...
Князь вылез из бочки, ополоснулся прохладной водой из березовой шайки, завернулся в простынь...
- Вылазь, Охрим. Не будем браниться. И не рвись в Запорожье. Ляхи зажарят тебя в медном быке, как Наливайку. Кстати, твой Тарас Трясила сейчас в гостях у донского атамана Наума Васильева. Добывает сбрую, порох и пищали. Там же известный тебе Остап Сорока. Москва обо всем ведает. Даже о том, что у вас в утайной казне двенадцать бочат золота, двадцать - серебра. И кувшин с камнями-самоцветами. Хо-хо-хо!
- Мне сие неведомо, князь.
- То, что ведает толмач, знает токмо бог!
- Я не был в почете на Яике.
- Оставайся у меня. Живи в библиотеке, изучай манускрипты. Я достал прелюбопытные папирусы. Сенька не может пока прочитать их. Я купил у одного монаха редчайший свод летописей и песен Бояна, гомериаду о киевском князе. Могу показать тебе каменную икону раннего христианства.
- Меня икона не интересует. У меня вызывает вращение все, что связано с религией.
- Я тоже не очень верю в бога, Охрим. Ты знаешь об этом. Но есть исторические ценности, реликвии. Их можно выгодно перепродать. Я взял икону у менялы за два серебряных ефимка. Авраамий Палицын предлагает мне за нее пятьсот золотых. Князь Черкасский дает восемьсот золотых. Это же состояние! Можно купить деревеньку.
- Разве могут оцениваться души в рублях, князь?
- За кабального холопа много никто не даст. Умельцы стоят дороже. Князь Долгорукий содрал с меня за повара триста дукатов. Если бы ты, Охрим, был кабальным холопом, я бы не продал тебя меньше чем за три тысячи золотых. Пожалуй, и за эту цену бы не уступил. Токмо при нужде.
- Ты меня утешил, князь! Турки когда-то продали меня на галеру за сорок динаров. А ты вот оценил в три тысячи золотых...
- Не придирайся, Охрим. Не язви. Ты знаешь языки древние, потому стоишь дороже.
- Цены зудливы на редкость, князь. У нашего Ермошки есть черный камушек с белой прожилкой-крестиком. Такой уродила природа, обкатало море. Отрок и не подозревает, что можно продать сей камушек за бешеные деньги. Сам по себе камушек ничего не стоит вообще. Но он был десять-двенадцать веков тому назад крестиком-иконкой у какого-то христианина. Камушек держался золотым обручем на шее. Скорее всего на женской шее.
- Какой породы камень?
- Дешевой, не знатной.
- Почему полагаешь, что крестик-иконка раннего христианства?
- Камушек не был в руках ювелира. На нем нет сквозного отверстия. Два небольших углубления, попытки продырявить камень. В эти углубления входили концы обруча - гривны. Витье золота древнее, греческое. Я видел эту иконку на шее Касьяна Людоеда, когда он вернулся из набега, лет семь назад. Крепление было слабое. Токмо знатная женщина могла носить такую иконку. У крестьянки она бы быстро потерялась. Не мог продержаться долго камушек и на бычьей шее казака. Касьян уронил его, а обруч пропил в шинке. А Ермошка нашел, балуется им...
- Почему же Касьян Людоед не отберет у отрока камушек?
- Касьян прошлой осенью погиб в море.
- Без обруча трудно доказать ценность камушка, Охрим.
- Обруч я видел недавно на шее Фариды. Нашей шинкарки.
- Купи у нее сей ошейник для меня.
- Не можно. Я на Яик больше не возвернусь. Но здесь появился вчера муж Фариды. Попроси его, сторгуйся.
- Кто он?
- Соломон.
- Запорожский?
- Он самый, князь.
- Я его хорошо знаю, Охрим. Он помогал нам и полякам. С ним потребно держать ухо востро.
- Голицыны были тогда в Варшаве, князь. На коленях. В плену.
- В полоне, но не на коленях.
- А Ляпунова убивали Меркульев и Хорунжий, князь. И письмо ухитрительное они измыслили, дабы взбунтовать казаков.
Авраамий Палицын задвигал кадыком, высунулся из чана:
- Ты в заблуде, мой друг Охрим. Я полагаю, что ухитрительства в убийстве Прокопия Ляпунова и не было вовсе. Не было поддельных писем. 30 июня 1611 года мы утвердили "Приговор", по которому управление Русью поручалось токмо дворянам. Казаков мы пытались оттеснить руками Ляпунова. За сие его и растерзали зверско казачишки.
Охрим шутейно затолкнул своего друга Авраамия обратно, в бочку, и снова повернулся к Ивану Васильевичу Голицыну:
- Ляпунов ненавидел казаков. Вы должны его почитать, князь.
- Предводитель ополчения ратовал за порядок, а тайком снаряжал шайки для разора и наших поместий. Он злобствовал и против Голицыных. Впрочем, все это было так давно. Для меня более значителен в сей миг витой из красного золота обруч на шее вашей шинкарки... Будь добр, Охрим, проглаголь, как выглядит Ермошкин камень?
- Камушек величиной с сердце молодого петуха. И по очертаниям на него похож оный. Одна сторона больше, выпуклее. Черный конусный щит рыцаря с белым крестом. На обратной стороне крестик не имеет правильности...
- Какова его стоимость на торге редкостей, Охрим?
- В сто раз больше, чем у вашего синего адаманта, князь.
- И Ермошка сие не ведает?
- Нет.
- Отчего же не просветил отрока?
- Не хотел поддерживать глупую веру в Исусика. И я токмо что изрек: презираю все, что связано с религией!
- Я полагаю, Охрим, так, Иисус был, бедствовал. Должно, ему с детства внушили, будто он сын божий. Мне его жаль. И вреда в религии я не вижу. Время показало, что пророков, даже захудалых, выгодно привечать...
- Кому выгодно?
- Нам, власть имущим.
- Ты мудр, князь. Ты хитер. И тебя наказует судьба. У власти были, есть и пребудут глупцы. А глупец ненавидит пророка! Пророк как бы затмевает глупца, имущего трон. Он ранит мир истиной. Может быть, Христос человек был!
- А сегодня в подлом народе есть вещуны, Охрим?
- В темном народе бывают провидцы, князь.
- Поведай хотя бы об одном.
- У нас на Яике живет знахарка Евдокия. Она видит через время и каменные стены.
- Она исцеляет больных и калек?
- Да.
- У меня болят суставы, Охрим.
- И я суставами измучился! - пожаловался келарь Палицын.
- Ешьте мясо ежа весной. Смазывайте суставы салом лисицы. Питайтесь брусникой, жуйте сырую печень волка. Я привез золотой цветок - одолень. Сделаю настойку и мазь. Аки рукой снимет!
...Сенька улыбнулся в предбаннике. Значит, их водой не разольешь. Будут говорить о болезнях три недели, читать манускрипты, летописи, папирусы. Все ясно. Непостижимо токмо, как могут быть друзьями безбожник Охрим и келарь Авраамий Палицын. Эту загадку Сенька никак не мог разгадать. А по стене ползла мокрица и таракан. По всей Руси ползут мокрицы и тараканы. Раньше были звери, одичание. Теперь спокойствие, глупость, тараканы и мокрицы. И на всю Москву одно слово потрясающее: диалектически! Кто же из русских первым употребил сие слово? Ах, да... это было так давно: князь Курбский в письме к Ивану Грозному. Волшебное изречение! Вчера я шепнул Маньке Милославской: "Я тебя люблю диалектически!" И Манька растаяла... диалектически, диалектически, диалектически!" Но дабы к ней проникнуть, надобно обрядиться в девичье платье.
За оконцем предбанника буйствовал последний буран. Дверь скрипнула, приотворилась.
- Будь здрав, Сенька! - просунулся Ермошка. - Можнучи войти?
За ним стоял Бориска, сын кузнеца, художник. В бобровых шапках, меховых сапогах, с пистолями и саблями, они выглядели боярскими детьми. Веселые, запорошенные снегом, с румянцем на щеках.
- Диалектически пройти возможно, но князь не пущать тебя во двор повелел.
- За какие грехи не пущать, Сенька?
- Потому, как ты остриг Фильку.
- Передай князю, что отрастет заново шерсть у евоного вонючего кобеля. Я же собаку не опалил на вертеле, как барана. Я ж его милостиво остриг.
- Ладно, Ермошка. Покажи камушек свой!
- Ты что, Сенька? Белены объелся? Какой камушек?
- Твой камушек черный, с крестиком.
- С белым крестиком?
- С белым.
- Так я его вчерась продал, Сеня, - врал Ермошка, потихоньку ощупывая свое сокровище.
- Кому? Где?
- Монаху на торге. Возля Пожарища.
- За сколь продал?
- За семь золотых.
- Ну и блаженный ты, Ермошка!
- Пошто?
- Я бы тебе дал за него тридцать цесарских ефимков.
- Ого! Я отберу камушек у монаха, принесу тебе...
- Отбери! Я дам за него сорок солнышек!
- Сорок золотых? Монах меня надул! Я убью его и заберу камень.
- Я отвалю тебе семьдесят, токмо принеси! Умоляю, Ермоха!
- Не чешись, принесу. А может, ты у меня иконку купишь?
- Какую?
- Золотую.
- Покажь.
- Гляди: богоматерь! С ребенком, как полагается.
- Это же ведьма, Ермошка!
- У тя солнца в бане нетути, потому на иконке баба-яга.
- Такую уродину я не приму, - отказался Сенька.
- Купи, она с тайной!
- С какой?
- Иконка из двух пластин, с тайником для смертельного яду.
- Там яд?
- А как ты думал? Сыпь в бокал князю. И он околеет.
- Открой тайник.
- Я не умею. Но Бориска могет.
- Отмыкай! - приказал Сенька.
- Дай иглу и шило, - согласился Бориска. - Мы не открывали, не глядели. Мабуть, там и нет яду. Нам было недосуг. От Астрахани мерзли месяц.
- Есть игла и шило, отворяй!
Ермошка и Сенька сели на лавку рядом. Глядели с любопытством. За дверью в бане базарили Охрим и князь Голицын. Опьянели от радости старики.
- Иглой колем в глаз Исусику, шилом тычем в око богородице, - пояснил Бориска. - Там замки пружин...
Иконка раскрылась с легким щелчком. Пламя свечи; затрепетало, на пол упал свернутый вчетверо листок бумаги. Сенька подхватил его, разгладил и начал читать вслух:
- Государю всея Руси Михаилу Федоровичу биваху челом писарь казацкого Яика Матвей Москвин. Извещаху о верности рода царских дозорщиков в третьем поколении. А послы с Меркульевым уходяху в Московию без умыслов о злодеяниях. Но утайную казну оныя под Магнит-горой укрываху. И дозорщика сыскного приказу божьего раба Платона Грибова жестокой смерти предаваху. Казаки мнози доднесь живущи в скверне, крыяхуся от суда государева...
- Неужели Матвей - предатель? - вскочил, побледнев, Бориска.
- Что же теперича делать? - растерянно снял шапку Ермошка.
- Где ты взял иконку? - прищурился Сенька.
- Украл у отца Лаврентия.
- Не укради! - озоровал Сенька.
- Хорошо, что украл! - не согласился с философским замечанием Бориска.
- Сюда идет шинкарь Соломон, - глянул в оконце предбанника Сенька.
- Бежим к Меркульеву! - распорядился Ермошка, хватая за руку Бориску.
Цветь тридцать шестая
Государь, царь и великий князь всея великия и малыя и белыя Руси Михаил Федорович Романов был доволен послами казачьего Яика. Казаки подарили ему землю огромную на две тысячи поприщ с гаком, по реке - от Хвалынского моря до Камня. И дитятя неразумный увидел бы по рисунку, что на земле этой можно поместить четыре Польши, шведов и немцев с потрохами, а на остатке поселить голландцев. Бояре думные сомневались, гундосили:
- Обман таится у казачишек за поклоном земле русской. Нет у них выгоды соединяться с нами. Заманят наше войско на Яик и побьют.
Царь оглаживал мерцающие самоцветами и золотом бармы, смотрел на изогнутые носки сафьяновых сапог, поеживался от сырой прохлады каменных палат. Боярам он отвечал спокойно, смиренным голосом, но с твердостью духа, как учил отец - патриарх Филарет:
- На все воля божья. А посылать войско на Яик мы и не замышляем.
- Повременить бы, государь, - сопел боярин Морозов. - Выведать бы поползновения атаманов, паки темен их умысел. А любови к земле русской ни у кого нету, никогда не было и не будет.
- Не было и не будет! - поддакнул князь Голицын.
- Токмо у летописцев она, - обрадовался Морозов поддержке.
- Где мы боярствуем, там и любовь, - примкнул Воротынский.
...Дьяк сыскного приказа Артамонов опять напомнил:
- В доносе казацкой женки Зоиды Грибовой весть об утайной казне.
- Если такая казна существует, она принадлежит казацкому войску. Мы и не заримся пока на казну, бояре! - произнес государь твердо.
"Пока не заритесь! А завтра будете зариться!" - раздраженно подумал Артамонов.
Царь даже не глянул на дьяка, хотя обращался к нему:
- Ты бы помолчал, Артамонов. Где твои хваленые дозорщики на Яике? Они не известили нас о посольстве. Они у тебя молчат. Их не существует. А ефимки ты требуешь...
"Какие огромные у царя руки! Как у дровосека! - щурился Голицын. - Коим образом он перстни напяливает? И плечи широкие - мужицкие".
Милославский вообще не мог вникнуть в беседу царя с боярами. Мыслил о своем позоре. Ночью в светлице его дочери Маняши застали доброго молодца. Он выбил рамы, выпрыгнул в окно и убежал. А заходил соблазнитель в хоромы открыто, переодевшись девкой... Маняшу побили и заперли в темный чулан. Но она не выдает совратителя.
Бояр пригласили к царю, дабы обсудить выезд на охоту. А они говорили о заседании вчерашней думы. Сильны русичи задним умом. Князь Долгорукий и Шереметьев высказали предположение, что на Яик идут большой войной кызылбаши или хайсаки. А может, и султан замыслил поживиться. Скорее всего, даже именно турки! Дабы взять Россию в клещи! На рисунке сие выглядело убедительно. Но по земле пройти эти расстояния было невозможно! Посему царь говорил уверенно:
- Казаки не просят помощи. И, наоборот, бояре: Меркульев обязуется заслонять нас от хайсацкой орды. Почуяв за спиной саблю, поутихнет и мятежная Башкирия. Казаки могут смять неистовых за один бросок. А если на Яик пойдет султан, он там увязнет смертельно, обескровеет! Яик для нас - это дар божий!
- Но крепости казацкие потребно поднять по реке вверх, до Магнит-горы, - вмешался Долгорукий.
- Не сразу Москва строилась... Боярин Морозов потно багровел:
- Помыслим, якобы все так изукрасно, государь. Но как можно позволить казачишкам подлым жить без податей на земле вельми богатейной? Какой-то оброк, хоть маленький, должон быть. Опосля увеличим...
- Казачество надобно бы вывести на Руси огнем и мечом, с корнем! Дабы не осталось и воспоминаний! - колыхнул жирным животом Голицын.
- Кабы росли во рту грибы... Так баяли еще древние римляне, греки и кукареки! - воздел государь руки к потолку, передразнивая князя.