Я, так же как и вы, полагаю, что здесь играют роль обстоятельства, которые затрагивают честь Лиды-женщины. Это в высшей степени правдоподобно, поскольку Лида - прелестна. Вопрос только в том, насилие ли это? Разумеется, для вас этот вопрос решается однозначно… Но совершить насилие вовсе не так легко, как вам кажется. Так просто, ни с того ни с сего, на Лиду не нападешь. Обратите внимание: лишь только вы захотите представить, как это могло произойти, - вы теряетесь. Затащить и изнасиловать взрослую девушку здесь, в городе, можно лишь при исключительно благоприятном стечении обстоятельств; а исключительные обстоятельства - это плод фантазии, но никак не реальность.
К сожалению, я не могу убедить вас более основательными доводами; их у меня нет. Но если исключено самоубийство и несчастье, значит, речь может идти либо о насилии, либо о бегстве. Насилия совершаются чаще всего при совершенно других отношениях, в другой среде, среди крестьян. Я вообще не припомню ни одного случая, чтобы нечто подобное случалось в наших с вами обстоятельствах; и, напротив, помню десятки и сотни побегов из дому. Следовательно, Лидин случай в значительно большей мере похож на побег, чем на изнасилование, поскольку побег - дело более обыкновенное.
- По-вашему, Лида - обыкновенная девушка? - тихо спросил Мартинец.
- Нет, но тем хуже для нее. Обычно влюбленные, решаясь на побег, преодолевают какое-то препятствие. Поскольку Лиде ничего не возбранялось, значит, ей мешало нечто неразрешимое, нравственное, что она преодолевала в себе самой. Вероятно, тут замешан некто, кого никто из вас не знает. Очевидно, препятствие заключалось в нем. Вы вольны воображать какие угодно романтические истории, но обыкновенно все выглядит довольно прозаично. Истинная любовь обладает слишком высокой способностью переносить страдания, чтобы опуститься до подобного решения. В большинстве случаев девушка становится жертвой, она запутывается в сетях страсти; в подобных случаях обычно все происходит так, словно решающим был самый низменный мотив. Вы молоды, и если вы разыщете этого человека, то, очевидно, сочтете своим долгом, долгом чести… короче, вы не должны вести себя с ним как с равным, - добавил Голуб с внезапным участием.
Молодой Мартинец поднялся.
- Вы кончили?
- Не совсем. Есть в этой истории одно весьма красноречивое обстоятельство: Лида ушла из дому совершенно спокойно и перед уходом с аппетитом поела. Аппетит, по-видимому, единственное, что не может быть поддельным. Значит, она даже понятия не имела, что не вернется. Вероятнее всего, она шла на заурядное свидание с этим незнакомцем; но что приключилось с ней потом, в каком положении она оказалась - этого мы не можем сказать: считайте это ослеплением - но все равно это только слово для обозначения мотивов, совершенно нам неизвестных. Что-то произошло с ней внезапно; и если бы она еще заглянула домой, то, думаю, уже не нашла бы в себе сил покинуть вас. Вообще все это страшно загадочно. По-моему, вы разыщете сестру, Мартинец, но не расспрашивайте, не вынуждайте к признаниям, не унижайте ее.
- Где же мне ее искать? - нетерпеливо перебил Мартинец.
- Где-нибудь за городом. Существуют десятки тысяч мест, где она может очутиться. На выбор цели могли оказать влияние самые разные обстоятельства; но о них нам ничего не известно. Если бы Лида действовала рассудительно, исходя из каких-то, нам неведомых обстоятельств, любые наши догадки ни к чему бы не привели; но если она принимала решение вслепую, в состоянии аффекта, случайно, - попробовать можно. И это - парадокс случая. Если бы кто-то, играя в рулетку, ставил по какому-то неизвестному нам плану, мы не могли бы предугадать его действии, но если он играет необдуманно, как бог на душу положит, мы с большей или меньшей уверенностью можем сказать, на какие цифры он машинально поставит: на количество прожитых лет, на счастливое для него число, на круглую дату и т. д. Точно так же в лотерее и в любой азартной игре; и у Лиды - мы можем угадать, где она скрывается, если только она действовала слепо и необдуманно, словно в горячке.
Люди не стали бы участвовать в лотерее, если бы определенные числа не имели для них своего особого, необычного значения. Убежище, избранное Лидой в состоянии аффекта, должно иметь для нее какой-то особый смысл. У любого человека обнаруживается пристрастие к тем или иным местам - потому ли, что там он бывал в молодости, или оттого, что именно там он еще не бывал, а может - просто из-за того, что нравится их название. Это не важно, такие места всегда для нас предпочтительнее, чем остальной мир. Наверное, вы уже припоминаете, о каких местах Лида любила говорить. Или, быть может, она рассказывала, будто во сне ей хотелось уехать куда-то. Может, какое-то название просто застряло у нее в памяти. Лида охотно делится своими фантазиями - попробуйте припомнить… главным образом случайно оброненные слова. Вот видите, вам уже и пришло что-то в голову.
Мартинец молчал, покрывшись потом от слабости.
- Итак, мы можем предположить, что Лида с кем-то бежала, - монотонно продолжал Голуб, - скорее всего, это был человек, встречи с которым по каким-то соображениям считались предосудительными. Судя по всему, Лида сделала это, поддавшись внезапному порыву, запутавшись, поспешно, и тут есть для нас какая-то зацепка, - по-видимому, укрыться она решила в том месте, которое прежде чем-то привлекало ее. Это - самое естественное и самое правдоподобное предположение; но это только предположение, поскольку мы не принимаем в расчет тысячи неизвестных нам фактов; мы не можем сказать, что произошло на самом деле, речь идет лишь о том, что могло произойти вероятнее всего. Полагаю, я не сказал ничего необычного, ведь чем обычнее обстоятельства, тем больше шансов, что все произошло именно так, как мы думаем. Всем этим я не могу убедить ни вас, ни себя. Но даже если я угадаю реальные обстоятельства дела - пережитое Лидой все равно останется непостижимым.
Молчание Мартинца ставило Голуба в затруднительное положение. "Я строил на песке, - думал он, - на песке множества случаев. Но боже мой, неужто Лида - в самом деле энный случай среди многих других? Разве она не единственная и не самая прекрасная? Не чудо жизни? Но если я прав, то имеют ли значение "нераскрытые мотивы" ее поведения, ее муки и метания? Ей принадлежат лишь мотивы поступков и расплата; "события" же развиваются независимо от ее воли - так, словно бы все это служило для них лишь поводом свершиться".
Голуб был поражен. "Все, что я говорил, было чудовищно и бессердечно; я совершенно пренебрег тем, что Лида - женщина и человек. Мне бы только подвести свой сомнительный баланс. Я унизил ее ради своих расчетов".
Ужасная тоска охватила Голуба. "Отчего, - думал он, - именно "обыденность" моих предположений так угнетает меня? Бог мой, вся наша жизнь есть не более как "обыденность", только мы этого не замечаем и лишь потому можем существовать и совершать поступки. И вдруг, нежданно-негаданно, эта самая обыденность пугает и поражает нас. Когда мы ее осознаем, она представляется чудовищной; неожиданно мы сталкиваемся с чем-то безличным даже в своих собственных поступках; вдруг обнаруживается, что наша воля - лишь мираж и предчувствие событий, которые от нас не зависят. В каждом нашем поступке остается нечто случайное; однако случайность - это открытый путь, по которому в нашу жизнь вторгается рок. Рок - не железная необходимость, а железная случайность. Даже самое будничное, самое обыкновенное - всего лишь следствие жестокой, неумолимой случайности".
Мартинец пожал плечами.
- Не знаю, что предпринять. Я не могу решиться. Не могу пересилить ужас.
- Вот и я не могу избавиться от страха, - тихо признался Голуб.
- Буду искать, - решил Мартинец, - но иначе. По-моему, здесь необходимо идти путем более глубоких, внутренних решений. Не знаю, может быть, правда окажется в конце концов на вашей стороне, но к Лиде это не относится… Пожалуй, я все-таки туда съезжу. А пока двинусь вслепую, куда глаза глядят, может, увижу след на мостовой и различу оттиск ее каблучков среди тысяч других… Буду надеяться на счастливый случай. Может, произойдет нечто необычное, непредставимое, и это мне поможет. Очевидно, вы правы, но вам не понять, что это значит - разыскивать любимого человека.
Мартинец колебался; ждал, что Голуб посоветует еще что-нибудь; он жаждал этого, чтобы убедиться до конца; но Голуб молчал.
- Ну так скажите же, - выкрикнул Мартинец, - если вы убеждены… если…
- Я убежден меньше вашего, - ответил Голуб.
Мартинец ушел, поблагодарив; обещал зайти после полудня, но не появился; а к вечеру от него принесли записку.
"Ваши догадки подтверждаются, - писал Мартинец, - и, собственно, чисто случайно. Я бесцельно метался по городу; и впрямь разглядывал землю под ногами, не пропустил ни одного закоулка - я понимал, что это безумие, но ничего не мог с собой поделать. Под конец я встретил одного знакомого, и тот - невзначай, сам по себе (заметьте, что и тут есть нечто особенное), - рассказал, что вчера во второй половине дня встретил Лиду и проводил ее к подъезду дома, где ее ждала на примерку портниха. Но я-то знал, что Лида шла не к портнихе, потому что была у нее утром. Она явно хотела избавиться от своего провожатого, чтобы встретиться с кем-то другим. В самом деле она что-то скрывала от нас… Должен сообщить Вам одну очень странную деталь: я вдруг обнаружил, что довольно долго стою на улице возле вокзала; я понятия не имел, что мне здесь нужно, и потому принялся изучать расписание поездов. Станция, название которой вертелось у меня в голове во время нашего разговора, была подчеркнута ногтем, таким же способом была выделена и другая остановка, о которой я прежде не думал, но которую Лида определенно упоминала. Создавалось впечатление, словно Лида была тут и выбирала поезд. У меня нет уверенности, но совпадение столь необычно, что я туда поеду. Да, еще, - если я ее разыщу, что будет причиной: Ваша максимально правдоподобная версия или мой счастливый случай? Мама заметила бы, что это перст божий. Не знаю. Еду".
Весь следующий день Голуб провел в чрезвычайном напряжении. К вечеру пришла телеграмма, и он надорвал ее чуть ли не в лихорадке.
В телеграмме сообщалось: "Напрасно побывал обоих местах Мартинец".
В этот миг Голуб ощутил невыразимое, глубокое облегчение. Он улыбался, бегал но комнате, словно на его долю выпал нечаянный выигрыш. "Значит, это не так, - твердил он самому себе, - значит, это не так! Лида так не поступила!" Его охватила бесконечная нежность и сочувствие к девушке; с губ готовы были сорваться тысячи полуосмысленных слов, которые он мог высказать ей либо просто кому-нибудь…
В тот вечер Голуб ощутил неодолимую потребность быть на людях, среди уличной толпы, в кафе. Ему хотелось растянуть день как можно дольше - на всю ночь и даже до следующего вечера - и не отпускать его от себя ни за что на свете. Побег Лиды теперь представлялся ему в высшей степени поэтическим; Голуб был в каком-то экстазе, веселился от души и сам не сознавал, что просидел в одиночестве и тишине целую ночь. Он чувствовал, что мгновения эти чересчур значительны, чтобы пропустить их; его переполняло нечто огромное, и он боялся раздробить это состояние работой мысли. "Я освобожден, - ликовал он, - боже, сделай так, чтобы искупление было даровано мне надолго! Да не настанет миг пробужденья! Да продлится мой сон! Может быть, Лида сейчас спит, - умиленно думал он, - затерявшись в мире, как белочка в лесу; а я знаю о ее шагах не больше, чем о ее грезах. Но это прекрасно, что она грезит; что живет непостижимой и такой отдельной от меня жизнью, и если заблуждается, то по-своему, а если блуждает, то никому неведомо где. Где бы она ни была, хорошо уже то, что ее нет на месте, отмеченном судьбой, она недоступна, привлекательна и стоит на перекрестке неисповедимых путей; такой я вижу ее теперь. Господи, я ошибался; несчастье, преступление либо рок… Каждый, кто хочет попасть в цель - метит в черное, в черное-пречерное; однако самое черное обмануло меня; то самое черное, ночи черней, чего я больше всего боялся, - не случилось".
Вся эта ночь была отдыхом, будто с плеч свалилась тяжелая ноша; но уже на следующий день Голуба согнуло новое бремя. "Отчего я не могу избавиться от всего этого? Почему Лидино несчастье не идет у меня из головы? Отчего, собственно, меня так заботит ее участь? Откуда взялась во мне эта мания?" Перед его глазами снова возник образ молодой девушки - такой, какой он видел ее в последний раз. Она сидела на кушетке, погруженная в свои думы, сжавшаяся в комок, притихшая и почти безучастная ко всему, - и вдруг вздрогнула всем телом. Казалось, будто она сидит на огромной ладони, и ладонь эта постепенно сжимается. Этот неотступный образ терзал его сердце.
Наконец пришло еще одно письмо от Мартинца: "Дорогой пан Голуб, мне так необходимо поговорить, что я должен хотя бы в письме поделиться с Вами. Лида наверху, в постели, и не спит, плачет, сама не своя. Я все еще на той, второй станции, куда поехал из Праги. Здесь я не нашел их, но мне не сразу удалось выбраться отсюда. И пока я ждал поезда, появились те, ради которых я здесь очутился. Две ночи они провели в Карловых Варах, прежде чем попасть сюда, в этот безлюдный немецкий край. Это единственное обстоятельство, которое Вы не предвидели. Вышеупомянутый человек уже скрылся; мы мало общались, но я с ужасом вспоминаю наше объяснение. Лида молчит, причитает и плачет, и мне ее до боли жаль. В таком состоянии я не могу везти ее обратно. С трудом уговорил послать хотя бы открытки знакомым в Прагу - свидетельство "семейной загородной прогулки" брата с сестрой.
Ей прямо-таки не терпится вызвать скандал, унизиться до последней степени, - мне это непонятно, но я надеюсь, что со временем она опомнится. Приехать сюда пожелала, разумеется, она; на остановке в Карловых Варах он настоял уже по пути; это была отчаянная неосмотрительность. Не могу Вам описать сцены, свидетелем которой мне пришлось стать; порой мне казалось, будто я на грани ада или помешательства. Лиде я сказал, что разыскать ее мне помог счастливый случай - помните, я говорил Вам о нем; я понимаю, это обман, но я не в силах был признаться, что, в сущности, нашли ее Вы. Напротив, я рассчитываю на Вас, на то, что сразу же после нашего возвращения Вы навестите Лиду и первым убедите ее, что никто ни о чем не догадывается. Мне хочется, чтобы она как можно быстрее успокоилась".
Голуб выронил письмо. Да, ради Лидиного спокойствия. Какое несчастье - Лида!
Гора
Ребенок, который играл возле отвесной скалы, на дне заброшенной каменоломни, возводя плотины из грязи, образовавшийся после вчерашнего ливня, наткнулся на труп мужчины с размозженной головой. И хотя малыш ничего не знал о смерти, он испугался и побежал прятаться в мамкин подол. И вот он уже забавляется с кошкой, и ему непонятно, отчего отец бросил работу и выбежал из дому. Играть с кошкой приятнее, чем возиться в грязи.
Для того, кто поднялся наверх, деревня открылась бы как на ладони. Он увидел бы мальчишку, который, громко крича и всхлипывая, улепетывает домой, дробную фигурку мужчины, что выскочил из дому и теперь, подобно муравью, торопливо семенит через всю деревню. И невесть откуда взявшееся скопище людей, которые размахивают руками и суматошно, один за другим устремляются вниз, на дно каменоломни. Наблюдателю, находящемуся наверху, показалось бы смешным, как эти фигурки суетятся, отыскивая более короткий путь.
Но если бы этот наблюдатель оказался внизу, среди толпы, его охватил бы ужас; благочестиво отводя глаза от трупа, он измерил бы взглядом страшную высоту скалы, от подножия до самой вершины, где, обнесенная низкими перилами, вьется тропка и ползут облака. Здесь, в толпе, он стоял бы притихший, словно скованный странною силой, боясь тронуться с места.
Как раз в это время мимо проходил Славик; он чувствовал себя покинутым между небом и землей, среди откосов и домиков, где ему выпало пережить дождливую пору.
- Барин! - кричали ему. - Тут убитый!
Славик пошел поглядеть.
В задумчивости вернулся он домой; но и дома, встав у окна, продолжал смотреть в сторону каменоломни, зиявшей, словно отверстая рана в боку горы. Каменоломня представлялась ему пугающей и почти загадочной.
Никакими силами мне не стереть из памяти эту картину: грузный человек уткнулся лицом в окровавленный песок; в раскинутых руках и ногах - отчаянное усилие, словно он все еще, даже теперь, силился подняться и смахнуть со лба грязь. О, что за вид! Две руки вопиют из оскверненной разбитой материи, - полные грязи, о господи! - и все же такие человеческие! Эту картину уже никакими силами…
Мне доводилось видеть самых близких людей мертвыми; они словно спали, закрыв глаза и скрестив руки на груди; на лицах у них было такое выражение, словно они благословляли меня. Величавые, покоились они в окружении цветов и свечей и были похожи на святых. Ах, какой другой, более человеческий смысл может быть в смерти, если не прославление человека!
Однако нет ничего страшнее смерти, которая не возвышает ни мертвых, ни живых. Смерть с гримасой движения, мгновения, случайности. Смерть, которая не успевает стереть последние следы жизни. Нет ничего более отталкивающего, чем живой жест мертвеца! Трудно представить себе более наглядный пример осквернения всего святого.
Только спустя несколько томительных часов перед карьером остановился автомобиль, и из него выскочили трое. Славик побежал за ними. Двое склонились над трупом, а третий обследовал откос.
- Он упал лицом вниз, - заметил один и выпрямился, - все фрактуры спереди. Смерть наступила мгновенно. Лицо разбито в… гм, а? Его уже невозможно узнать.
- Невозможно, - как-то по-особому значительно произнес второй. Сидя на корточках, он переворачивал труп. - Сам черт не узнает.
- Чего же вы ищете?
- Ничего, так просто рассматриваю.
- И обнаружили что-нибудь?
Склоненный господин выпрямился.
- Ничего. У меня потухло. Спасибо, - поблагодарил он Славика, который протянул ему спички. - Я - полицейский комиссар Лебеда. Да, - задумался он, - Как вы считаете, доктор, давно он тут лежит?
- День, может, два.
- Два дня! За два-то дня тот уже далеко уйдет.
- Кто?
- Да убийца, - бросил удивленный комиссар. - Тот, кто его столкнул.
- Быть не может, - возразил доктор, - так уж и убийство! Отчего…