- Ксю-ууша... сейчас, милая... - все приговаривала она, непрерывно поглаживая, и корова сама совалась к ней мордой поближе. Спрятаться хотела или просто убедиться, что ее не бросили.
- Вот, где моя рука, это место, видишь, я руку отведу - туда и ударь... Тихонько, Ксю-уша... сейчас, сейчас... Наискось немножко, да не прикасайся стволом... Из обоих сразу. Ну! - Голос все еще улыбался, нараспев, нежно, успокоительно.
Он пододвинул ствол совсем близко, боясь снова коснуться нервно дернувшейся, как от укуса слепня, коже, покрытой красноватой блестящей шерсткой. Было очень тесно и низко, он вдруг испугался, что может задеть женщину, подвинулся вбок и в самом неудобном положении нажал разом на оба спуска, даже и не думая о том, чтобы прижать как следует приклад к плечу. Его толкнуло, как будто лошадь лягнула, он поскользнулся и грохнулся бы навзничь, если бы для этого тут хватило места, а так он только треснулся затылком о перекладину и сел с размаху на осклизлый пол.
Вероятно, на какое-то мгновение он даже "выключился", потерял сознание, потому что слегка удивился, чего это женщина тянет его за руку, стараясь поднять с пола, а он все еще сидит. Какой-то темный звон гудел в голове.
Он вырвал руку.
- Оставь ты меня в покое, я сам...
Он ощупал затылок и, опасливо пригибаясь, поднялся на ноги. Фуражки на голове у него, оказывается, не было. Его замутило от отвращения. Корова лежала на боку, и задняя нога с копытом, испачканным в навозе, противно вздрагивала, а женщина зачем-то прикрывала шелковой шалью ей морду. Он поднял ружье и поскорее один вышел во двор - и почему-то опять очутился в доме. Муть в голове не проходила. Невозмутимо суетились ходики.
- Зачем же ты в дом-то опять зашел? - тревожно крикнула женщина, вбегая с крыльца. Верно, она бегала его искать вокруг всего дома. - Да брось ты к черту ружье это, пускай все горит. Пошли скорей!
Ему вдруг так непреодолимо захотелось лечь, что он сел на диван и облегченно откинулся на спинку.
- Пошли, пошли, - лениво выговорил он, - а какого черта вы тут сидели и не уходили? Всех вывезли, а вам самолет?
Женщина презрительно усмехнулась:
- А мы хитрые. Мы с другими ушли. А потом взяли да обратно вернулись. Вдруг дом разворуют! Вон добра-то, рядом сидишь, - она мотнула головой в сторону тючков туго связанных шкурок. - Как раз и дождик было начинался. Хозяин-то мой, муж любезный, и сообрази, нам бы погодить, не спешить. Рассудил: в крайнем случае прямо к реке просека широкая, успеем уйти. Просека, верно, широченная... Да ведь она кустами заросшая. Ветер и повернул. Кусты-то и занялись, и сейчас горят, и на тот край просеки уже огонь по кустам переполз. Так мы и очнулись. Окольцованные... Пойдем - или разговаривать будем?
- Пошли, - равнодушно согласился он, с усилием поднялся и пошел медленно, хотя ему казалось, что он почти бежит.
- Ты что, ударился здорово?.. Слышь-ка, а ведь я тебя где-то видела... Откуда ты прилетел? А?.. - Она на ходу оборачивалась, забегая вперед. - Как тебя звать-то?
- Иван.
- Слушай, Иван, а не пропадем мы тут с тобой вместе за компанию? У тебя машина-то на бензине?
- На скипидаре. Давай скорей.
Женщина нервно рассмеялась коротким, всхлипывающим смешком.
- Да ты сам-то еле тащишься, за мной не поспеваешь... Иван... А меня: Ольга. А то сгорим, на том свете встретимся, не знаешь, как тебя и окликнуть.
Смутновато помнилось ему, что было потом. Небольшой стожок сена на поляне вдруг как бы сам собой вспыхнул и бойко запылал. Что-то обожгло ему висок, он смахнул как комара тлеющий, уже догоравший на лету кончик кривой хвойной веточки. Потом, уже на своем месте в самолете, когда тот уже начал разбег, он точно определил, что расстояния для взлета недостаточно, но сделать все равно ничего нельзя, машина бежала невыносимо медленно, а горящие кусты надвигались удивительно быстро. Не хватает разгона, скорость мала - чувствовал он физически. Его руки и ноги делали все правильно, а он, как со стороны, безучастно наблюдал за происходящим, понимая, что все сейчас кончится. Его опыт и расчет ему ясно говорили: тянуть ручку на себя еще нельзя, но кусты на просеке, по обе стороны от дорожной колеи, уже закрывали все вокруг дымом, и он приказал себе сделать неправильное. Он потихоньку потянул ручку на себя. Раньше времени. Но времени все равно не было.
По лесу клокотал, ревел свирепый, дорвавшийся до воли огонь.
Самолет почему-то все-таки оторвался и пошел невысоко над кустами. Снизу дохнуло жаром, обдало едким дымом и запахом гари, защипало глаза под очками. Он знал, что, если еще возьмет на себя ручку, машина не вытянет и неизбежно провалится, и с изумлением ощутил, что какая-то новая сила вмешалась, подхватила на горячей ладони машину и потянула вверх. "Восходящий поток горячего воздуха! - понял он. - А все-таки сейчас загоримся и взорвемся", - и тут заметил, что кудрявые вершины горящих деревьев уже дымят где-то внизу. Теперь полоса дыма сверху казалась не такой уж большой, приглаженная ветром, тянулась в одну сторону, где-то позади, а прямо внизу было зеленое море нетронутого леса, и далеко впереди блеснула на солнце вода, исчезла - и открылась излучина реки. Каждую минуту он ждал, что кончится бензин, и потому, едва добравшись до реки, развернулся и низко пошел вдоль берега, выбирая место для посадки. Мотор уже чихнул раз, другой... Он решился и очень хорошо, мягко сделал посадку. Машина все медленнее катилась себе по песку, справа плескалась река, слева тянулся травянистый откос берега. И тут, совсем было остановившись, машина вдруг качнулась, что-то хрустнуло под левым колесом, ее круто развернуло, она зацепилась крылом за куст и замерла.
Женщина первой соскочила на землю, вытащила и поставила на ноги девочку, которая обеими руками прижимала к груди закутанную в платок кошку.
Он перевалился через борт кабины, сполз на землю и, к своему удивлению, сел, обнаружив, что ноги его почему-то плохо держат. Стиснув зубы, поднялся, увидел девочку в тот момент, как она, распеленав из платка, выпускала на траву кошку. Без всякого интереса отметил, что у кошки очень длинные уши, и вяло удивился, когда она, неуклюже ковыльнув два раза, принялась тут же есть траву. Немного погодя он сообразил, что, значит, это не кошка, а заяц, и тут же позабыл об этом. Он подошел к воде и остановился, не зная, что делать дальше. Он не терял сознания, но вязкая пелена безучастного равнодушия окутывала его со всех сторон, мешала думать, даже двигаться мешала. Он стоял у самой кромки воды, позабыв снять очки, и все собирался нагнуться, но это было очень трудно, особенно потому, что ему казалось, что вода плещется то у самых его ног, то уходит от него куда-то далеко, вниз, и тогда голова начинает кружиться от страха свалиться с высоты.
Он выждал момент, когда вода была совсем близко, стиснул зубы, решительно нагнулся, и все поплыло и спуталось. Кто-то крепко поддерживал его под руку, а он стоял на коленях в воде. Ольга крепко поддерживала голову, а у самых губ он увидел сложенные ковшиком ладошки девочки. Высунув от усилия кончик языка, она старательно раз за разом зачерпывала и подносила воду ему к губам и каждый раз все разливала ему на грудь.
Он почувствовал холод на груди и в ногах, мокрых выше колен, оттолкнул Ольгу, встал на четвереньки и потом выпрямился.
- Все в порядке, - сказал он деловито, стараясь смотреть в одну точку, чтоб не потерять равновесия.
- Ей-богу, я так и думала, что нам не взлететь, - оживленно улыбаясь, говорила Ольга, все еще придерживая его за плечо кончиками пальцев.
- Ага... Я тоже... думал.
- Ну, как, совсем очухался?.. А ведь я узнала, ты же с правого берега. Вместо того, Палагая, верно?.. Смотри, со сплавконторы нас заметили.
Действительно, слышно было, как наискосок, по ту сторону реки, у причала заводят мотор. Отвалила лодка и побежала наперерез течению, прямо к ним. Едва лодка ткнулась в песчаный берег, из нее в нетерпении стали выскакивать люди. Полным-полно в лодке оказалось народу. Все видели самолет, как он садился, и всем интересно было, что там случилось, поглядеть, кто прилетел.
Узнали, что это семья лесника с поста на Долгой Поляне, поохали, порадовались, осмотрели яму, куда попало левое колесо, решили тут же всех перевезти пока на тот берег, в контору, но народу наехало столько, что в лодке и места не хватило!.. Тогда двое остались ждать своей очереди, а Ольгу с девочкой увезли.
Он видел и слышал все, как сквозь сон, сквозь неимоверную почему-то усталость и угарную муть в голове. Самым противным было чувство какого-то полного равнодушия к происходящему. Он сидел, прислонясь спиной к откосу, еле мямлил ответы, а когда закрывал глаза, его охватывал страх, почти уверенность, что ему не взлететь и он врежется в гущу горящего леса. Наконец он открыл глаза и увидел, как лодка уже возвращается с того берега. Значит, тех уже отвезли. Все нормально. Его стали под руки поднимать с земли, но он встал, встряхнулся и огляделся вокруг. Лица людей ему казались слегка расплывчатыми, точно не в фокусе.
- Вы из сплавконторы? - спросил у того, кто ему показался старшим, потому что разглядел у того на лице усы. - Ага, ясно. Кто-нибудь дайте мне карандаш... И бумажку.
Ничего этого ни у кого не оказалось.
- Вот досада... - сказал он равнодушно. - Был бы тут Наборный, у него блокнотов, блокнотов!.. Да, верно... значит, вот как, у вас в сплавконторе ведь телефон с городом? Так!.. - Он поморщился от напряжения, собираясь с мыслями. - Сразу же позвоните в редакцию газеты - дежурному. Фамилия: Наборный. Запомнили? Ну вот. Объясните, где самолет. Без горючего. Наборный! Больше никуда и звонить не надо. Ясно? Все в порядке.
Сам он ехать отказался, и его сразу поняли: летчик, значит, остается при своей машине. Усатый достал початую пачку папирос и положил на камушек, подумал и вдруг решительно сказал:
- Мишка, скидай куртку, оставь ему!
- О!.. - задиристо буркнул Мишка. - Сам отдай.
- Дурак. На что ему такая моя блюза, а у тебя куртка.
- А-а! - Мишка нехотя стащил с себя новенькую нейлоновую куртку с молниями и бережно положил на землю около Тынова.
Оставшись один, он даже облегчение почувствовал, так мирно, спокойно сделалось вокруг. Он лег, и ему хотелось теперь только одного: лежать вот так и не шевелиться, глядя в небо, неделю или год. "Может быть, я вот лежу себе, воображаю, что обалдел, а на самом деле - умираю, откуда я знаю, - думал он очень равнодушно и, пожалуй, только с некоторым любопытством, - может быть, как раз так вот люди и умирают? Самое смешное ведь не то, что люди боятся смерти, а то, что они не верят, что она с ними когда-нибудь приключится... И я, кажется, никогда не верил, а ведь очень глупо..."
Потом он составил прекрасно обдуманный план, как встать, пойти набрать хвороста и тростника, разжечь костер и греться около него, и как весело будет смотреть в огонь.
Солнце уже садилось, становилось холодно, он с трудом дотянулся до куртки, но привстать, натягивать ее в рукава было бы очень сложно и хлопотно... он увидел прекрасное, усыпанное осенними звездами небо, ему стало очень хорошо, и он заснул, хотя было очень холодно, и проснулся оттого, что его пнули в бок сапогом. Вокруг было совсем светло. Сквозь дымку тумана, стелившегося по реке, низко светило солнце, было очень бело и светло Все тело у него совсем одеревенело.
С громадным трудом справляясь со своими деревяшками, он согнул ногу, потом другую и поднялся на четвереньки. Все это время у него в ушах стоял какой-то нечленораздельный, прерывистый рев, постепенно прояснившийся сплошным потоком матерной ругани, сквозь которую он начал улавливать отдельные осмысленные слова: "Узнаешь, как машины самовольно красть!.. За это тебе, сволочуга, знаешь что будет!.. Нашел баловаться!.. Теперь погоди! Шасси чуть не поломал, твое счастье, сам бы убил тут на месте!"
Он медленно приходил в себя, видел лодку у берега, какого-то человека, кажется, механика, который заливал из канистры горючее, сообразил, что, значит, это уже завтрашнее утро, а орать больше некому, кроме как летчику. Хвазанову.
Наконец он поднялся на ноги, но не успел еще совсем разогнуться, как Хвазанов наткнулся на него глазами, подбежал и вдруг со всех сил с размаху трахнул кулаком его по скуле. Удар был неумелый, дурацкий, наотмашь, он ощутил только толчок.
Не чувствуя никакой обиды, он поморщился и проговорил тихо:
- Погоди ты... погоди... Дай я тебе все объясню. Погоди, браток, ты послушай...
Хвазанов сам слегка оторопел и притих после того, как ударил по лицу здорового мужика. Не получит ли тут же сдачи? Судя по комплекции, очень даже можно было получить, пожалуй, и вдвое, но стоило тому примирительно попросить погодить, послушать, Хвазанов мгновенно угадал, что ничего ему не будет, и, пьянея от уверенности в полной своей безнаказанности, дал себе полную волю, даже как-то утробно гикнул, стиснув зубы, и ударил снова, опять наотмашь, справа, рванул по тому же самому месту на скуле, где уже была содрана кожа.
- Ну, сучий сын!.. - чувствуя, как все тело у него пробуждается от бешенства, задыхаясь, тихо выговорил Тынов. - Ну, сучий сын! - шагнул к Хвазанову, но того уже не было.
Механик остервенело орал, лежа на земле около левого колеса.
- Долго там будешь дурака корчить, а я один тут буду с костылем возиться?.. Пускай его народный суд, а не кулаками..
Тынов сел на прежнее место около куртки и потянулся было к папиросной пачке, чтоб закурить. Но все папиросы и даже спичечный коробок были тщательно раздавлены, и на песке еще остались следы каблука, которым их давили.
- Ладно, - сказал он кому-то, - ладно, детки...
В голове все больше прояснялось, в общем беспорядке разом вспомнил колыбельную Ольги, ее ласковый, баюкающий голос и отвратительный момент, когда он водил стволом ружья, боясь коснуться кожи коровы, и тот удивительный момент, когда горячие ангелы на своих дымных крыльях вдруг подхватили и поддержали в воздухе самолет над горящим лесом.
- Иди сюда, сволота, давай тяни, из-за тебя мучаемся!
Он послушно пошел к машине и тянул, толкал и приподнимал, все по команде Хвазанова, который орал на него точно на своего работника. Тут получилось как-то так, что сам Хвазанов был для Тынова как бы отдельно, а самолет отдельно. И он все терпел и делал не потому, что это нужно было Хвазанову, а потому что это было нужно самолету.
- Тащи канистры, инструменты в лодку! - под конец приказал опять Хвазанов.
Тынов только тут заметил маленькую моторную лодку, уткнувшуюся носом в песок. За рулем сидел сгорбившись сухонький старичок в картузе.
Он отнес инструменты, сложил их на дно лодки и сказал старичку:
- А меня ты только на тот берег перевези.
- Ладно, залезай.
- Не смей его сажать! Еще чего! Катать его, гада!.. - заорал Хвазанов с такой злобой, что чуть не выскочил обратно из машины, куда уже успел забраться. - Пускай тут сидит. Никуда не уйдет, я милицию за ним пришлю! Я тебе еще выплыву на чистую воду!
- А подите вы все знаете куда! - сказал старичок и рванул заводной шнур.
Хвазанов соскочил на землю, подбежал и оттолкнул изо всей силы нос лодки от берега. Для этого ему пришлось даже в воду влезть чуть не по колена. Но все ему было нипочем. Главное было - загородить Тынову дорогу, помешать ему подойти к лодке. Видно было, как его просто трясет от злобного восторга, что удалось оставить Тынова одного на берегу. Потом он опять залез в самолет и заорал:
- Эй ты, летун хренов, уголовник, туда тебя и туда, давай пропеллер.
Он подошел и взялся за лопасть, крутанул винт Мотор заревел. Машина побежала мимо него, и Хвазанов еще услел погрозить ему кулаком. Когда треск улетевшей машины совсем ослабел, он услышал, что ему кто-то кричит с реки. Это была вчерашняя моторка из сплавконторы.
- Э-эй! Дядя!.. - моторка второпях подлетела и стихла, ткнувшись носом в песок. - А я гляжу, думаю, ты с моей курточкой так и улетел! А ты что ж остался? - Мишка очень обрадовался, что его куртка не улетела на самолете.
- Спасибо, вот она, твоя!
- Теплая, верно? Я тебя в контору отвезу? - с радостной готовностью предложил он, любовно встряхивая куртку.
- Нет, ты меня только на тот берег бы перевез, и то спасибо.
- Так там же один лес.
- Вот мне и надо.
Наконец все кончилось. Успокоилось. Прошло. Улеглось и утихло. Очень даже прекрасно, что так все получилось. Просто самый лучший, то есть правильный выход из положения. Снова ты оказался на своем настоящем, правильном месте, где тебе и быть надлежит.
На затылке сидела здоровенная шишка, но мозги после встряски, наверное, улеглись как раз куда им полагается. Все было в порядке, только саднила скула. Дурак этот Хвазанов, и ударить-то не сумел, только кожу содрал.
В конце концов, все чепуха, все пройдет, утихнет и успокоится. Выпадет первый снег, и все будет позади. А девчонку с Ольгой он все-таки вывез или нет? Вывез! А остальное все чушь. Судьба. С судьбой у него были скверные отношения, и он ее не уважал. Да кто она есть-то, эта дама? Сцепление обстоятельств. Удачное. Или подлое. Или какое - кому... Если б не тянуло его в город, он не попал бы в полет. И девчонка с зайцем сгорели бы обязательно. Перст судьбы! Ему-то она пока все больше комбинации вроде кукиша из трех пальцев преподносила, старая ведьма, однако и на том спасибо. Какая-то бодрость мало-помалу разливалась у него по телу. Все прошедшие дни как-то по-другому стали представляться. Все само вспоминалось. Только про нее он больше не вспоминал. Его воспоминания как бы бережно обходили ее, не касаясь, точно она одна очерчена была магическим меловым кругом, за которым оставалась невидимой. Он уже знал, почему это так. Сейчас нельзя было допускать себя думать о ней. Ни за что нельзя!.. Только потом, когда все останется далеко позади, этот меловой круг распадется, и тогда он сможет без помех в тишине и одиночестве все вспомнить, увидеть и понять, что же такое с ним случилось.
После долгой, очень долгой ходьбы, когда пошли наконец совсем знакомые места: слева возникли три больших можжевеловых куста, в сумерках делавшиеся похожими на трех долгополых монахов в капюшонах, застывших в ожидании на пригорке, он наконец сообразил, что давно надо было сделать. Нарвал листьев подорожника, перемял и растер их в ладонях, приложил к ссадине на щеке, продолжавшей гореть и саднить. Сверху приложил носовой платок и, прижимая его ладонью к щеке, хотел было идти дальше. До дому оставалось всего несколько минут ходу. Всю долгую дорогу он одолел. А зачем? Что его там ожидает? Ничего. Просто конечная остановка. Он сошел в сторону с тропинки, повалился на мягкий мох, головой на зеленый холмик, закинул руки за голову и закрыл глаза. Некоторое время спустя он услышал, а потом почувствовал на лице горячее дыхание.
- A-а, это ты!
Бархан в ответ одобрительно дрогнул тугим обрубком хвоста. Ничего удивительного в появлении Бархана не было, он шнырял по лесу целыми днями и был в курсе дела всего, что происходило в радиусе километра вокруг дома.
Потом Бархан исчез, и он, уже не закрывая глаз, смотрел снизу на веточки с мохнатыми хвойными крестиками.