- Это же командир нашего интернационального отделения Ян Долговский! Он жив? Это чудесно! Где он сейчас? В Варшаве? Мы будем возвращаться через Варшаву, значит, я его увижу?
Марсель глянул на соседнюю фотографию и сразу помрачнел:
- Петер Зеттель…
- В Берлине тебя встретит его племянник, тоже Петер Зеттель, - сказал Демин. - А сейчас пора домой, завтрак приспел. Моя Валентина не любит, когда еда переспевает.
* * *
Свернув на Центральную улицу, "Волга" остановилась у дома номер четыре. Рядом - несколько минут ходьбы - начинался МАЗ, а вокруг дома хороводились медноствольные сосны.
- О, Валентина! Ты прекрасна, как в годы нашей партизанской молодости, - сказал Марсель, переступив порог квартиры, и в голосе его дрогнули слезы.
- А ты такой же галантный рыцарь без страха и упрека… Добро пожаловать, дорогие сябры .
Валентина Ильинична трижды поцеловала Марселя, вытерла платочком следы помады на его щеках и увела Генриетту в другую комнату.
Угощение было по-белорусски обильным. Особенно понравились гостям домашняя деревенская колбаса, тушеный карп в сметане и грибы: маринованные, соленые, жареные. А к чаю хозяйка подала корзиночку свежих боровиков со следами земли на ножках. Лишь осторожно взяв грибок двумя пальцами, Генриетта поняла, что это - печенье. И засмеялась. Валентина Ильинична тут же принялась диктовать Марселю рецепт, жестами объясняя Генриетте свои секреты приготовления. Потом женщины, убирая со стола в четыре руки, вели свой разговор, который переводил Марсель.
- Есть ли у вас любимые французские певцы? - спросила Генриетта.
- Мирей Матье.
- А Шарль Азнавур?
- Мирей Матье, - повторила Валентина Ильинична, прикрыв ресницами выразительные серые глаза. - И конечно, Жерар Филип. Не певец? Актер? Но в моей памяти - именно певец любви и благородства.
- А писатели, поэты? - продолжала спрашивать Генриетта.
- Гюго.
- И Золя?
- Гюго. Я его с детства люблю: "Отверженные", "Собор Парижской богоматери", "Девяносто третий". Из французских поэтов - Вийон:
Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя,
Куда б я ни пошел - везде мой дом…
А вы, - обратилась Валентина Ильинична к гостье, - кого из наших писателей предпочитаете?
- Тургенева, - не задумываясь, ответила Генриетта. - Его женские образы очаровательны и чисты. Вы тоже кажетесь мне тургеневской женщиной. И какая у вас роскошная коса! Она натуральная и цвет у нее тоже натуральный? У кого из родителей вы унаследовали этот естественный золотистый цвет?
- У матери да у ржаного поля за околицей нашей деревни Грядки. Десять нас родилось там сестер - и ни одного брата. У пятерых волосы ржаные, материнские, а пятеро других - брюнетки, в отца.
- Десять дочерей! - ахнула Генриетта.
Валентина Ильинична посетовала:
- А у нас детей только двое, сыновья. У каждого - по единственному сыну: меньшают семьи у молодежи. И все у нас с Иваном Михайловичем - в обратную, ни единой девочки, только, большие уже и малые еще, мужики: я да невестки с ними управляемся. И один у нас на всех завод, наш МАЗ. Так вот и живем. А коса мне теперь не по возрасту, да срезать жалко, я ее даже в партизанах уберегла.
- Главное, голову уберегла, - уточнил Демин. - Охотников за нашими головами тогда хватало…
- И вы, такая женственная, такая обаятельная - были партизанкой? - продолжала удивляться Генриетта. - И тоже убивали?
- Убивала.
- Скольких же человек вы лишили жизни?
- Человека - ни одного. А оккупантов убивала: двоих из винтовки в первую блокаду Домжерицких болот, а третьего у озера Палик. И шестеро нас, девчат, пустили под откос воинский эшелон. Людей там не было, одни каратели. Какие зверства они у нас творили - страшно вспоминать! Кому из наших либо ихних жен и матерей нужна была та проклятая война?
Закончив переводить эти слова Генриетте, Марсель вопросительно посмотрел в глаза Командира:
- Наташа…
И вместе с тревожным ожиданием ответа, памятью обратился в сорок третий, в Наташину и свою молодость.
Когда Наташа появилась на шутцпункте , Марселя поразили ее глаза: зеленоватые и лучистые, недоступно гордые, они таили в себе какой-то загадочный, мерцающий свет. Если же Наташа вызывающе или недовольно щурилась, сдвигая к переносью брови, глаза на ее лице становились заметно меньше и сверкали, как темные кусочки антрацита.
Походка у нее была неторопливая, царственная. И говорила она тоже с неторопливым достоинством, думая о чем-то своем и экономя чужие для нее немецкие слова. Выражение лица у нее, как правило, было отчужденно-серьезным, и тем привлекательнее на нем выглядела редкая улыбка, и тогда сдержанно вздрагивали ее упругие губы, по-детски морщинился точеный, чуть вздернутый нос.
Такую улыбку Марсель видел дважды: когда Наташа, раскинув руки, ждала бегущего к ней сына, и накануне ареста, на берегу Плиссы, после того, как он протянул ей букетик полевых цветов.
- Наташа… - вслух повторил Марсель.
Генриетта всхлипнула:
- Наша бедная Натали!
"Наша", - удовлетворенно отметил про себя Командир, доставая из ящика письменного стола коричневую кожаную папку. Раскрыв ее, повернулся к Марселю:
- Нашими войсками в Берлине захвачены некоторые документы СД. Сейчас они хранятся в архиве. Выдержку из одного я зачитаю:
"Из сообщения полиции безопасности и СД № 72. 1 ноября 1943 г. Секретно.
В результате систематической борьбы с бандами партизан и их пособниками, по агентурному донесению в районном центре Смолевичи была арестована кухарка шутцпункта "Плисса" Наталья Борисенко. При обыске у арестованной были изъяты 24 патрона к пистолету "парабеллум", схема огневых позиций и заграждений шутцпункта. По почерку установлено, что схему начертил солдат охранной команды шутцпункта Сози, подданный рейха, уроженец города Саргемин, Лотарингия, француз.
Допрос арестованной Борисенко в Смолевичском СД положительных результатов не дал. Арестованная для дальнейших допросов этапирована в Минскую тюрьму СД.
Следствие об измене рейху солдата Сози вела военная контрразведка. Свою вину Сози признал и был осужден к смертной казни путем расстрела, но в канун исполнения приговора бежал, и его дальнейшая судьба неизвестна.
Считаю возможным предположить, что побег совершен при активной помощи соучастников осужденного Сози и вследствие грубых нарушений в несении караульной службы. Расследование обстоятельств побега ведет военная контрразведка. Сообщение о бегстве Сози направлено в отделение гестапо по месту жительства родителей преступника".
Шевельнув побелевшими губами, Марсель спросил:
- А что известно о дальнейшей судьбе Наташи?
- Пока ничего.
* * *
И снова было ясное августовское утро, только без тумана. И снова они ехали навстречу солнцу, на восток: в понедельник Демин, Марсель и Генриетта отправились в Смолевичский район.
Шофер Николай Гринь вел машину артистично. Миновав городскую окраину, "Волга" генерального директора вырвалась на просторы Московского шоссе, мотая на спидометр километры дороги, и Марселю почудилось, будто замелькали в обратном порядке годы - шестидесятые, пятидесятые, сороковые.
За дымкой темнели контуры перелесков и пригородных деревень, которые стоят на этой земле уже многие века: Колодище, Жуков луг, Городище, Королев стан… Мимо этих деревень проезжал он, солдат вермахта Сози, из Минска до Смолевичей, в шутцпункт "Плисса". В тот май сорок третьего день был зеленый, солнечный, а по судьбе Марселя впервые пролегла тогда эта черная лента шоссе. К ней выплескивались волны лесных массивов: молчание их было загадочным и зловещим.
- Проклятые партизаны! - выругался фельдфебель Кранц, с опаской и ненавистью глядя на бескрайние леса.
Марсель оживился:
- Где партизаны, господин фельдфебель?
- Везде, - развел руками Кранц. - Они могут скрываться даже вон у той сосны или за тем поворотом…
Потом, у следователя, Кранц припомнит этот вопрос солдата Сози, а Марсель подтвердит, что решил перейти к партизанам еще когда ехал из Минска в шутцпункт "Плисса", и выразит надежду, что партизаны найдут подходящее место и подходящее время, чтобы побеседовать с господином фельдфебелем.
- Но это может быть лишь после твоей казни, - позлорадствовал тот.
Фельдфебеля уничтожили партизаны в июле сорок четвертого, когда Кранц в составе сводного отряда СС пытался вырваться из Минского "котла". А Марсель Сози, живой и невредимый, через много лет снова едет по Московскому шоссе.
Молчание в машине нарушила Генриетта, спросившая Демина:
- Как часто вы совершаете этот путь?
- Почти каждую неделю - в Жодине находится автозавод нашего производственного объединения.
- С какими мыслями проезжаете мимо тех мест, где воевали в молодости?
- Одинаково остро переживать каждый раз нельзя, настроение всегда разное. И время…
- Растит оно "траву забвения"?
Демин отрицательно качнул головой:
- На нашей белорусской земле эта самая трава не растет. Если бы каждого из павших в Великую Отечественную почтить минутой молчания, днем и ночью мы бы молчали 38 лет.
Повернувшись к Генриетте, Демин горестно добавил:
- И никуда не уйдешь, не скроешься от воспоминаний.
- Меня они учат и судят тоже, - кивнул Марсель. - И я многому тогда научился у тебя! Спасибо, Командир!
Где они, границы прошлого и настоящего? Разве их, точно линию на карте, проведешь? У каждого человека есть на земле свои, особенно дорогие и памятные места - ими стали для Демина и Сози леса северо-восточной Минщины, партизанский Смолевичский район.
У следующего кювета и вон у того перелеска, рукой подать от шоссе, в неравном бою погибали их однополчане, а сейчас машина проносится мимо этих мест со скоростью более ста километров в час, но чувства, воспоминания возникают из Памяти все равно быстрее.
На нас до сих пор военные сны
Как пулеметы наведены…
Сегодня у Марселя уже взрослеет внук, а ему по-прежнему снится набухшая дождем и холодом осенняя ночь, когда он, совершив побег, дождался, пока уйдут во мрак фары патрульных машин, и в секунду перемахнул узкую хребтину шоссе, а потом, спотыкаясь и падая, часами шел по неведомому лесу навстречу своей судьбе.
Безоружный, в немецкой военной форме, не зная русского языка, он ждал и боялся рассвета, когда с одинаковой долей вероятности мог получить партизанскую пулю или быть схваченным преследователями, чтобы затем исполнился для него смертный приговор суда.
Не все, как предполагал Марсель, решилось в ту ночь и утром - несколько суток, измученный и голодный, блуждал он в дождь и мокрый снег по окрестным лесам. И если бы не "Марсельеза" и Командир…
Все ближе устремленный в вечность и в голубое августовское небо, вырастал впереди курган Славы, и все четче виднелись на его вершине четыре граненых штыка, опоясанные венком из барельефов.
Серая "Волга" замерла на площадке перед курганом, по зеленым склонам которого, сотня за сотней, как дни войны, шагали наверх тяжелые каменные ступени.
- Какой грандиозный природный холм! - восхитилась Генриетта.
- Да не природный вовсе, - уточнил Николай Гринь. - Сначала насыпали руками, потом поработали механизмы. Потрудились тут и наши ветераны, и мы, молодежь.
Генриетта несколько раз прошлась взглядом по зеленым склонам кургана, потом спросила:
- Сколько же рук понадобилось, чтобы насыпать этот гигантский холм?
- Миллионы, - ответил Николай.
Демин повернулся к Марселю:
- Помнишь, как мы одолели ступени Эйфелевой башни? А здесь - курган нашей Славы. Пойдем к вершине!
И они слитно, плечо к плечу, зашагали по каменным ступеням: левой-правой, раз-два… Вместе поднялись на вершину кургана, к гигантским граненым штыкам. Здесь, на смотровой площадке, вольготно дул свежий ветер. И распахнулись до горизонта синие дали, открылся взгляду партизанский край лесов и болот, озер и рек, золотых полей пшеницы и ржи.
Когда Марсель заговорил, в его глазах отражалось небо:
- Я помню все и помню каждый день! На месте этого кургана находилась боевая позиция нашего отряда. Я не ошибся, Командир?
- Не ошибся, друже. А теперь вокруг кургана - поле Памяти. Видишь, какие тут уродились хлеба? Не меньше, как по сорок центнеров пшеницы дает людям с каждого своего гектара поле нашей Памяти…
Марсель долго смотрел на густые золотистые волны, потом перевел взгляд на темную ленту асфальта:
- А там, впереди на шоссе, я захватил свой первый вражеский грузовик. Справа от нас, по стратегической железной дороге движется сейчас к Минску грузовой поезд - тот германский эшелон с танками, что взрывали с тобой, Командир, был втрое короче и ехал вдвое медленней, но мы - видишь, на этом же перегоне - пустили его под откос! А дальше - Смолевичи. Наташа…
- И операция по получению продуктов на немецком военном складе… Помнишь, как ты с чужими документами и в мундире с чужого плеча, выдавал себя за гитлеровского офицера? Играл ты свою роль как заправский артист. С изрядной еще долей наглости и риска.
Марсель скупо улыбнулся:
- Как это говорится: голод - плохая тетка. А у нас тогда голодали раненые и дети.
Демин глянул за линию горизонта:
- Дальше - Жодино, Борисов, где гестаповцы расстреляли жену нашего Яна…
- …и деревня Грядки, в которой ты настойчиво покорял сердце прекрасной Валентины.
Далеко виден с кургана лесной партизанский край: от Смолевичей и Жодина - до Хатыни, Бегомля, озера Палик. Среди болот, на полуострове Гребенчук, находился лагерь отряда имени Кутузова, где юный ординарец Демина Володя Сморгович давал перед строем партизанскую клятву: "Не пожалею ни сил, ни самой жизни для освобождения моего народа".
Свою клятву Володя выполнил: он спас Командира, грудью заслонив его от вражьей пули.
И снова помчалась "Волга" навстречу солнцу, и несколько минут все еще виделись над облаками четыре граненых штыка, опоясанные венком из барельефов.
Высоко над лесным партизанским краем вознесся курган Славы, и дано ему увидеть, как отдадут человеку зерно скошенные хлеба, станут алой - калина, золотыми - березы в лесу и придорожные тополя. Упадут на землю налитая антоновка и блестящий коричневый каштан. Упадут снега. Не успеешь оглянуться - еще год прошел: за повседневными заботами время проносится быстро.
Стремительно мчалось время и в тот августовский понедельник…