После снятия "Мольера" М.А. Булгаков решил порвать со МХАТом, и осенью 1936 года перешел в Большой театр в качестве консультанта-либреттиста. Так возникли либретто "Петр Великий", "Черное море", "Минин и Пожарский", "Рашель", переписка с Асафьевым, Дунаевским.
И жизнь продолжалась, "в труднейших и неприятнейших хлопотах". "Многие мне говорили, что 1936-й год потому, мол, плох для меня, что он високосный, - такая есть примета. Уверяю тебя, - писал Булгаков Попову, - что эта примета липовая. Теперь я вижу, что в отношении меня 37-й не уступает своему предшественнику..."
Записи в "Дневнике" Елены Сергеевны помогают понять, что это за труднейшие и неприятнейшие хлопоты: МХАТ потребовал выплаченные деньги за "Бег", а в доме - ни копейки. Почти одновременно с этим начались аресты, погромы в газетах неугодных лиц. Сложные и противоречивые чувства возникают у Булгаковых по этому поводу: "21 апреля 1937 года. Слух о том, что с Киршоном и Афиногеновым что-то неладное. Говорят, что арестован Авербах. Неужели пришла Немезида и для Киршона?" 23 апреля. "Да, пришло возмездие. В газетах очень дурно о Киршоне и об Афиногенове, и "Большой день" уже признается плохой пьесой". 25 апреля. "...Есть слух, что арестован Крючков, бывший секретарь Горького. Что натворил Крючков - не знаю, но сегодня он называется в "Вечерней" "грязным дельцом"". 27 апреля. "Шли по Газетному, Олеша догоняет. Уговаривал Мишу идти на собрание московских драматургов, которое открывается сегодня и на котором будут расправляться с Киршоном. Уговаривал М.А. выступить и сказать, что Киршон был главным организатором травли М.А. Это, вообще, правда, но, конечно, М.А. и не думает выступать с этим заявлением. Киршон ухитрился вызвать всеобщую ненависть к себе и, главным образом, своей неслыханной наглостью.
Вечером на "Онегине". Очень люблю Кругликову в Татьяне".
5 июня. Е.С. Булгакова с радостью узнала, что Литовский уволен с поста Председателя Главреперткома: "Литовский - один из самых гнусных гадин, каких я только знала по литературной Мишиной жизни". 11 июня - запись о предании суду Тухачевского, Уборевича, Корка, Эйдемана, Фельдмана, Примакова, Путны и Якира "по делу об измене Родине".
17 июня 1937 года М. Булгаков читал главы из романа "Консультант с копытом" (первоначальное название романа "Мастер и Маргарита") художнику Вильямсу и его жене. 22 июня вечером "зашел Федя М. На днях уезжает в Париж. Поездку считает трудной, ответственной. Ну, конечно, разговор перебросился на Мишины дела. Все тот же лейтмотив - он должен писать, не унывать. Миша сказал, что он чувствует себя, как утонувший человек - лежит на берегу, волны перекатываются через него. Федя яростно протестовал". "...Некоторые знакомые передавали угрозы властей - снимут "Турбиных", если М.А. не напишет агитационной пьесы. А М.А. на это сказал: "Ну, я люстру продам""...
25 июня. "...М. А. возится с луной, смотрит на нее целыми вечерами в бинокль - для романа. Сейчас полнолуние".
2 июля Елена Сергеевна записала, что вновь приходил художник Дмитриев, который рассказывал, "что они очень много говорили с Асафьевым об М.А., о том, что М.А. необычайно высоко стоит в моральном отношении; как забавно говорит Дмитриев, другого такого порядочного человека они не знают".
"Дневник" пестрит записями о купаниях в Серебряном бору, о веселых ужинах и беседах, о поездках на дачу... И вновь в эти благополучные записи врывается тревога. 20 августа 1937 года: "...После звонка телефонного - Добраницкий . Оказывается, арестован Ангаров .
По Мишиному мнению, он сыграл тяжкую роль в деле "Ивана Васильевича" и вообще в последних литературных делах Миши, в частности в "Минине". Добраницкий упорно предсказывает, что дальше в литературной судьбе М.А. будут изменения к лучшему, и так же упорно М.А. этому не верит.
Добраницкий задал такой вопрос: "...а вы жалеете, что в Вашем разговоре 30-го года Вы не сказали, что хотите уехать?"
М.А. ответил: "...это я Вас хочу спросить, жалеть ли мне или нет. Если Вы говорите, что писатели немеют на чужбине, то мне не все ли равно, где быть немым - на родине или на чужбине"".
Из записей этого времени, как видит читатель, становится ясно, что тогда Михаил Афанасьевич упорно работал над своим фантастическим романом, который, как и прежде, Елена Сергеевна называет "Консультант с копытом". Читает готовые главы, целыми вечерами рассматривает в бинокль луну, стараясь разгадать тайны ее огромного притяжения...
...3 мая 1938 года Елена Сергеевна записала: "Ангарский пришел вчера и с места заявил - "не согласитесь ли написать авантюрный советский роман? Массовый тираж, переведу на все языки, денег тьма, валюта, хотите, сейчас чек дам - аванс?"
Миша отказался, сказал - это не могу.
После уговоров Ангарский попросил М.А. читать его роман ("Мастер и Маргарита"). М.А. прочитал 3 первых главы.
Ангарский сразу сказал - "а это напечатать нельзя.
- Почему?
- Нельзя...""
Думается, с особым интересом читатели прочтут письма М.А. Булгакова Елене Сергеевне.
Случилось так, что Елена Сергеевна, измотанная московским бытом, житейскими неурядицами, а главное - литературными неудачами Михаила Афанасьевича (в пьесе Булгакова "Последние дни" Битков сокрушается о судьбе Пушкина: "...но не было фортуны ему. Как ни напишет, мимо попал, не туда, не те, не такие..."), пришла к выводу, что ей необходим отдых, и 26 мая 1938 года на все лето уехала в Лебедянь.
В своих письмах Елене Сергеевне М.А. Булгаков чуть ли не ежедневно давал полный отчет о прожитом дне. Из них читатели узнают много подробностей о его тогдашней жизни, описание встреч, разговоров, размышлений о себе и о других, узнают, что он работает по многу часов подряд, что "остановка переписки - гроб", "роман нужно окончить!". И наконец, 15 июня Булгаков, утомленный изнурительной работой днем и ночью, сообщает Елене Сергеевне: "Передо мной 327 машинных страниц (около 22 глав). Если буду здоров, скоро переписка закончится... "Что будет?" - ты спрашиваешь. Не знаю. Вероятно, ты уложишь его в бюро или шкаф... Свой суд над этой вещью я уже совершил, и, если мне удастся еще немного приподнять конец, я буду считать, что вещь заслуживает корректуры и того, чтобы быть уложенной в тьму ящика.
Теперь меня интересует твой суд, а буду ли я знать суд читателей, никому не известно".
В это лето Булгаков закончил роман "Мастер и Маргарита" и взялся за инсценировку "Дон Кихота" Сервантеса. Но и с постановкой "Дон Кихота" возникли непредвиденные трудности и осложнения.
Вот запись в "Дневнике" Е. С. Булгаковой от 4 октября 1938 года:
"...Настроение у меня сегодня убийственное, и Миша проснулся - с таким же. Все это, конечно, естественно, нельзя жить не видя результатов своей работы. В тот же день зашли в дирекцию Большого театра. Яков Леонтьевич "как всегда очаровательный", неожиданно попросил Мишу помочь ему - написать адрес МХАТу от Большого театра. Миша сказал: "Яков Леонтьевич! Хотите, я Вам напишу адрес Вашему несгораемому шкафу?
Но МХАТу - зарежьте меня - не могу - не найду слов...""
А 4 апреля 1939 года позвонил критик Долгополов, долго расспрашивал Михаила Афанасьевича о содержании либретто оперы "Рашель", по рассказу Мопассана "Мадемуазель Фифи", а потом сообщил о заседании Художественного совета при Всесоюзном Комитете по делам искусств, на котором выступил Немирович-Данченко. По словам Долгополова, Немирович-Данченко говорил о Булгакове как самом талантливом драматурге. И Елена Сергеевна записала: "...Сказал - вот почему Вы все про него забыли, почему не используете такого талантливого драматурга, какой у нас есть, - Булгакова? Голос из собравшихся (не знаю, кто, но постараюсь непременно узнать): "Он не наш".
Немирович: "Откуда вы знаете? Что вы читали из его произведений, знаете ли вы "Мольера"? "Пушкина"? Он написал замечательные пьесы, а они не идут. Над "Мольером" я работал, эта пьеса шла бы и сейчас. Если в ней что-нибудь надо было, по мнению критики, изменить - это одно. Но почему снять!"
В общем, он очень долго говорил и, как сказал Долгополов, все ему в рот смотрели и он боится, что стенографистка, тоже смотревшая в рот, пропустила что-нибудь из его речи.
Обещал достать стенограмму.
Вечером разговор с Мишей о Немировиче и об этом "он не наш": я считаю полезной речь Немировича, а Миша говорит, что лучше бы он не произносил этой речи и что возглас этот дороже обойдется, чем сама речь, которую Немирович произнес через три года после разгрома."
"Да и кому он ее говорит и зачем. Если он считает хорошей пьесой "Пушкина", то почему же он не репетирует ее, выхлопотав, конечно, для этого разрешения наверху".
Эти свидетельства Елены Сергеевны бесценны... Сколько ж нужно было мужества, гражданского бесстрашия и просто порядочности устоять и не написать "агитационной пьесы", чтобы вернуться в "писательское лоно". М. Булгаков написал "Батум" - пьесу о молодом Сталине. Пьеса понравилась мхатовцам, Хмелев мечтал сыграть роль Сталина, Немирович высказал свое мнение о пьесе как об "обаятельной, умной", говорил о "виртуозном знании сцены", о "потрясающем драматурге" - Булгакове. Но пьеса получила наверху резко отрицательный отзыв: "Нельзя такое лицо, как И. В. Сталин, делать романтическим героем, нельзя ставить его в выдуманные положения и вкладывать в его уста выдуманные слова. Пьесу нельзя ни ставить, ни публиковать". Кроме того, со слов режиссера Сахновского, позвонившего Булгаковым по телефону, "наверху посмотрели на представление этой пьесы Булгаковым, как на желание перебросить мост и наладить отношение к себе". Чувствуется по всему, что эта догадка "верхов" особенно возмутила Булгаковых, и Елена Сергеевна записала: "Это такое же бездоказательное обвинение, как бездоказательно оправдание. Как можно доказать, что никакого моста М.А. не думал перебрасывать, а просто хотел, как драматург, написать пьесу, интересную для него по материалу, с героем, - и чтобы пьеса эта не лежала в письменном столе, а шла на сцене?!"
Без малого тридцать лет жизни Михаила Афанасьевича Булгакова пройдут перед глазами читателей "Писем". То в кратких, как телеграммы, то в пространных и неторопливых, как философская беседа, строчках зафиксированы факты его биографии, его настроение, чувства, его размышления о текущих событиях Времени. В редкие минуты радости, а чаще в минуты отчаяния и тревоги, Булгаков сообщает о своих переживаниях и надеждах.
Но есть еще один вопрос, который встает перед нами, читая эти письма, дневники, воспоминания близких, друзей, знакомых, вопрос, на который трудно ответить... Каждая человеческая жизнь таит в себе столько тайн, загадок... Под каждой могильной плитой, сказал один классик, похоронен целый мир, глубокий и таинственный. Что уж говорить о таких выдающихся личностях, как Булгаков...
По воспоминаниям, письмам, дневниковым записям можно догадаться, что Булгаков был неравнодушен к женщинам, - особенно красивым, добрым, обаятельным.. И действительно Булгаков много раз влюблялся, увлекался, трижды женился.
"Ты для меня все..." - эти слова Михаила Афанасьевича приводит Елена Сергеевна Булгакова в "Последних записях" недавно изданного ее "Дневника" (Книга, 1990). "Ты заменила весь земной шар..." - продолжил он свое признание.. И действительно о прекрасных отношениях Елены Сергеевны и Михаила Афанасьевича оставлено много свидетельств.
Но впервые эти слова: "Ты для меня все..." Михаил Булгаков произнес Татьяне Николаевне Лаппа, с которой познакомился в 1908 году, не мог без нее и дня, как говорится, прожить, а в апреле 1913 года, вопреки родительской воли, обвенчался... "В Киеве я поступила на Историко-филологические курсы на романо-германское отделение, но некогда было учиться - все гуляли... Ходили в театр, "Фауста" слушали, наверно, раз десять... Его мать вызывала меня к себе - "Не женитесь, ему рано"... Но мы все же повенчались" - так рассказывает 90-летняя Т.Н. Кисельгоф о своих годах молодости с М.А. Булгаковым /См.: "Воспоминания о Михаиле Булгакове" Литературная запись М.О. Чудаковой, с. III/. Возможно, Тасе он говорил другие, слова, не такие выспренные, годы стерли детали и подробности первой любви, но ясно, что Михаил Булгаков был по-настоящему влюблен в нее, красивую, добрую, обаятельную...
Любовь Евгеньевна Булгакова-Белозерская тоже в преклонные годы написала свои "Воспоминания" ("Художественная литература", 1990), в которых рассказала о своих отношениях с Михаилом Афанасьевичем. А опубликованный "Дневник Елены Булгаковой" просто свидетельствуют о его отношении к своей третьей жене, ей он говорил: "Ты для меня все..."
И вот три прекрасные женщины, каждая по своему, рассказывают о совместной жизни с замечательным человеком - как писал, как работал, кто звонил и приходил, что говорил и что переживал, куда ходили и что смотрели, что запомнилось и что невозможно восстановить... И перед нами оживает Михаил Булгаков, со своими духовными взлетами, переживаниями, чувствами, страстями, слабостями и болями.
"Ты для меня все..." - эти слова сказаны за неделю до смерти. А, может, чуть раньше, но уже зная о своей неотвратимой участи, высказал пожелание, чтобы в его последние часы навестила его Татьяна Николаевна, его Тася, его первая любовь, навестила, чтобы попросить у нее прощения за то, что так жестоко и бездумно бросил ее шестнадцать лет тому назад, ее, с которой прожил он самые тяжкие годы - война, лазареты, село Никольское, такая глухомань, что волки выли под окнами, революция, мартовская и октябрьская, Владикавказ, когда страшно было выходить на улицу, Тифлис, Батум, где чуть ли не умирали с голоду, а чтобы не умереть, она продавала драгоценности, подаренные ей некогда отцом, наконец ― Москва 1921 года, холодная, голодная, жуткое безденежье и бездомье...
И вот однажды весной 1924 года, когда его стали бурно печатать, появились фельетоны, рассказы, написана "Дьяволиада" и роман "Белая гвардия" почти закончен, когда он вошел в литературную московскую среду, он приходит к своей несравненной Тасе, безропотно, повторяю, принимавшей все лишения и отрубавшая по кусочку от золотой цепочки, чтобы продать, купить что-нибудь на базаре и не умереть с голода вместе со своим любимым, который в Батуми ничего не зарабатывал.
Приходит он не один, как говорится, а с бутылкой шампанского, и говорит: "Тася, я ухожу от тебя, давай выпьем по бокалу на прощание..." Так или не так, как рассказывают было расставание, но он действительно ушел к Любови Евгеньевне Белозерской, красивой, элегантной, образованной, знающей языки, закончившей в прошлом балетное училище, прошедшей в недалеком прошлом все круги эмигрантской жизни, а главное - свободной: она только что рассталась с Василевским /Не-Буквой/, превосходным фельетонистом, но очень ревнивым и на тринадцать лет ее старше.
Представьте себе чувства, мысли, переживания Таси, узнавшей от любимого эту новость. Невозможно измерить глубину ее несчастья... Воображение каждому, особенно читательнице, подскажет, какие чувства испытывала Татьяна Николаевна. Ведь чуть больше десяти лет тому назад Миша, ее любимый, говорил ей слова любви, говорил: "Ты все для меня". И она поверила ему, да и как не поверить, сама, безумно влюбленная в него, ждала этих слов, и он так был искренен, так пылок; так прекрасно провели они время до свадьбы, которой все взрослые противились, но они, юные влюбленные, победили, еще раз доказав - в какой уж раз на белом свете! - любовь непобедима.
В рассказах Татьяны Николаевной Кисельгоф /по мужу после М.А. Булгакова/, записанных М. Чудаковой, подробно говорится о "Днях молодости", когда молодой Булгаков совершенно потерял голову от Таси, а она действительно хороша, что это и не удивительно: широко известен ее портрет той поры - прекрасное юное лицо, пышные роскошные волосы, сочные губы, не тронутые помадой и чистые девичьей чистотой глаза.
И она рвалась из Саратова в Киев, а он, если она не приезжала - что-то придумывал, чтобы сбежать в Саратов. Помните: "В Киеве я поступила на Историко-филологические курсы, на романо-германское отделение, но некогда было учиться, все гуляли. Ходили в театр, "Фауста" слушали, наверно, раз десять. Его мать вызывала меня к себе - "Не женитесь, ему рано". Но мы все же повенчались - в апреле 1913-го.
Чем жили? Отец присылал мне деньги, а Михаил давал уроки. Мы все сразу тратили. Киев тогда был веселый город, кафе прямо на улицах, открытые, много людей. Мы ходили в кафе на углу Фундуклеевской, в ресторан "Ротце". Вообще к деньгам он так относился: если есть деньги - надо их сразу использовать. Если последний рубль и стоит тут лихач - сядем и поедем! Или один скажет: "Так хочется прокатиться на авто!" - тут и другой говорит: "Так в чем дело - давай поедем!" Мать ругала за легкомыслие. Придем к ней обедать, она видит - ни колец, ни цепи моей. "Ну, значит все в ломбарде!" Зато мы никому не должны. Как-то пошли в ресторан вместе с одним врачом, - вышли - нищенка, Михаил протянул руку за портмоне, оно осталось в ресторане, вернулись, нам тут же отдали. Да, он всегда подавал нищим, вообще совсем не был скупым, деньги никогда не прятал, приносил, тут же все отдавал, правда, потом сам же забирал". (См. "Воспоминания о Михаиле Булгакове", М. СП. 1988).
Разве это не ценные свидетельства для понимания характера молодого Булгакова: это потом будет преследовать его всю жизнь: есть деньги - закатывает банкет на персон сорок; а если нет, то пишет очередную заявку на новую пьесу, авось получит аванс.
А сколько драгоценных свидетельств о жизни в селе Никольском, о первых шагах Булгакова как сельского врача. Вскоре после их приезда "привезли роженицу. Я пошла в больницу вместе с Михаилом. Роженица была в операционной, конечно, страшные боли; ребенок шел неправильно. И я искала в учебнике медицинском нужные места, а Михаил отходил от нее, смотрел, говорил мне, что искать. Потом, в следующие дни стали приезжать больные, сначала немного, потом до ста человек в день. Мне было там тяжело, одиноко, я часто плакала".
Читатели "Записок юного врача" вспомнят, что этот эпизод рассказан автором чуть-чуть по-другому: будто он сам бегал в другую комнату, искал страницы, а потом уж делал, как рекомендовали в учебнике. Так что Тася, Татьяна Николаевна, всегда была рядом с ним в самые тяжкие минуты его жизни.
С Татьяной Николаевной мне не довелось повидаться, а вот с Еленой Сергеевной Булгаковой и Любовью Евгеньевной Белозерской был знаком, бывал у них, и они мне многое открыли в судьбе полюбившегося писателя.