* * *
Отель "Континенталь" составлял славу и гордость Лукомир.
И в самом деле, это был настоящий пятиэтажный отель с лифтами и портье, словно перенесенный сюда в готовом виде из Парижа или Берлина.
Остальные лукомирские гостиницы рядом с "Континенталем" казались убогими, да и были такими на самом деле.
Теперь в "Континентале" много номеров было занято участниками встречи монарха. Тут остановились заведующие поездами-складами и какие-то еще неизвестные люди из Петербурга, ловко приехавшие именно в этот самый день для того, чтобы начать свою службу в складах. Не быть при встрече значило не получить ордена. Поэтому были все, кто только мог.
Веселиться предполагали в большом номере, занятом камергером Штромбе.
Камергер Штромбе был человек компанейский и не лишенный поэтического чувства.
Еще утром, отдавая распоряжение о предполагавшемся ужине, он сказал метрдотелю:
- Белого вина, холодного, как снега Московии, и красного вина, теплого, как вода генисаретская, шестьсот жен и девиц без числа.
При виде хорошо сервированного и ярко освещенного стола у человека всегда делается восторженное настроение. Нельзя подойти к такому столу, не потирая рук, не испытывая сладостного содрогания и не сказав: "Что ж, начнем, пожалуй", или "Недурно закручено", или что-нибудь в этом роде.
Теперь все были в нарочито восторженном настроении, ибо ладонь у каждого словно еще как бы чесалась от прикосновения монаршей руки, а Штромбе утверждал еще, что ордена будут с мечами и бантом. Если такой орден приятно получить, побывав в сражении, то насколько приятнее получить его, не побывав в оном. Поэтому радость уполномоченных была понятна и естественна.
На всех кувертах лежали записочки с фамилиями, но почему-то лежали они через один куверт, остававшийся безымянным.
- В чем дело, Штромбе? - спросил граф Хлынов, когда все уселись.
- Пока еще это тайна, - ответил Штромбе и провозгласил тост за здоровье государя. Ответом ему было громовое ура. Все головы откинулись назад, и пустые рюмки со звоном полетели в угол, где стоял уже на этот случай лакей со щеткой.
Рюмка водки и салат оливье были той каплей, которая переполнила чашу восторженности. У многих на глазах показались слезы умиления.
Пантюша уже пил на брудершафт с князем и Грензеном.
Один только человек был мрачен и уныл, ибо в человеке этом дух настолько доминировал над телом, что никакое чревоугодие не могло заглушить в нем любимой идеи. Говорят, Гракхи за едою сочиняли свои речи. Пока один брат сочинял, другой совал ему в рот пишу.
Да, один человек только равнодушно глядел на стоявшие кругом яства, и глубокую грусть изображали его проницательные глаза.
"Неужели отказаться от любимой идеи?" - думал он, равнодушно выпивая рюмку за рюмкой и словно по обязанности закусывая то балычком, то рыжичком, то икоркой. "Лучше умереть, чем превратиться в одну из этих машин, переваривающих пищу и мечтающих о мечах и бантах. Нет, я не откажусь от своей идеи!"
И, облизнувшись после провансаля, он почти вслух добавил: "То что не удалось сверху, удастся снизу!"
И когда он сказал себе это, его вдруг охватило новое вдохновение, и ему захотелось выпить по-настоящему самому с собою. Он выпил, закусил омаром и только теперь обратил внимание на своих собутыльников.
Все они уже разговаривали во все горло, перебивая друг друга и вставляя в разговор крепкие словечки. Камергер Штромбе расстегнул свой китель, украшенный на плечах двумя золотыми орлами, и, видимо, готовился к некоему coup d'Etat .
- Господа, - кричал какой-то полный с удивительно приятным лицом петербуржец, - кто сказал, что мы проиграем войну? Покажите мне эту сволочь, и, честное слово, я превращу его морду в салат…
- Это увеличит количество закусок.
- Господа! - кричал уже совершенно пьяный уполномоченный из сенатских секретарей. - Башкиров утверждает, что все шейные ордена можно носить всегда… Скажите ему, что он кретин…
- Кто говорит об орденах? Я знаю наизусть статуты всех орденов. Что? Станислав третьей степени дает право пробовать пищу в казенных заведениях, но не высказывать своего мнения… Анна дает право пробовать пищу и высказывать свое мнение… а, например, Владимир третьей степени дает право посещать женские бани…
- Но не высказывать своего мнения.
- Хо-хо. C'est bien dit!
Внезапно Штромбе встал и принялся из всех сил стучать вилкой по бокалу.
- Господа! - заорал он, перекрикивая всех. - Когда римлянам не хватило женщин, они, как известно, похитили сабинянок и поступили вполне резонно… Видите: рядом с каждым из вас есть свободное место, надо, чтоб оно не пустовало… иначе мы не мужчины… не римляне… Каждому дается полчаса времени на заполнение соседнего места… Кто за это время не найдет себе дамы - вечный позор ему.
- Правильно! Здорово! Великолепная мысль! Ура!
- Сейчас ровно десять часов… Чтоб к половине одиннадцатого все свободные места были заняты дамами, независимо от возраста и общественного положения.
- Ура!..
Все ринулись из номера.
Сабинянок найти оказалось не так уж трудно, ибо они сами собрались у дверей "Континенталя", очевидно, предчувствуя неизбежное похищение.
Наиболее ловким удалось найти сабинянок и в пределах гостиницы.
Некий Бабахов, знаменитый своими победами, похитил из какого-то номера вполне приличную даму, остановившуюся в гостинице проездом в Одессу и скучавшую за чтением какого-то романа.
Пантюша поймал в ванной прехорошенькую горничную, Степан Александрович успел в течение получаса влюбиться, познакомиться и уговорить принять участие в пиршестве скромную белошвейку, возвращавшуюся с работы.
- Я клянусь вам, что вам ничто не угрожает, - сказал он, пораженный ясностью ее невинных глаз, - вы прекрасны! Дайте мне возможность полюбоваться вами.
Скромная девушка, краснея, согласилась последовать за ним и застенчиво села за освещенный стол, потупив глаза и дрожащею рукой оправляя свое полудетское платьице.
- Я на ней женюсь! - прошептал Степан Александрович, стараясь не свалиться со стула, ибо вино внезапно бросилось ему в голову.
Присутствие дам внесло большое оживление.
Сабинянки резво занялись утолением голода и жажды, а затем принялись оказывать кавалерам конкретные знаки абстрактного благоволения.
Уже у Грензена оказался на шее розовый чулок, завязанный бантом, а князь натянул на голову лиловую подвязку, утверждая, что это орден подвязки.
Приличная дама, похищенная Бабаховым, оказалась замечательной танцовщицей. Под аккомпанемент Грензена она протанцевала на столе танец Саломеи, задев и опрокинув всего четыре бутылки и только два раза попав ногою в майонез.
Крик и шум разрастались ежесекундно.
Штромбе демонстрировал окружающим различные виды поцелуев.
Уже там и сям мелькали в воздухе похищенные у дам части туалета.
Степан Александрович нахмурился, увидав, что Пантюша пляшет в кружевных панталонах.
Но хуже всех повел себя один мало до сих пор проявлявший себя уполномоченный.
Он встал, жестами обратил на себя общее внимание и со словами: "Отрыгну сердце мое и виждь яко блюю" - извергнул съеденное на окружающих.
Раздался визг дам и брань кавалеров.
Соседка Степана Александровича к его великому ужасу вдруг сняла с себя платье, оставшись в одних чулках, ибо белья на ней не было.
- Что вы делаете, - вскричал он, под общий хохот накидывая на нее салфетку.
- Чтоб платье не испортили. Мужчины не крепкие, - резонно ответила девушка и пошла повесить платье на вешалку, застенчиво увертываясь от тянувшихся к ней рук, причем ее атласное смуглое тело составляло красивый контраст с ярко-зелеными чулками.
Тогда Штромбе, уже совершенно пьяный, тоже разделся и в таком виде вышел в коридор, решив вдруг взять холодную ванну.
Там он столкнулся нос с носом с какими-то военными, из которых один почтенный седой генерал имел крайне недовольный вид.
- Будьте любезны прекратить дебош, - произнес он, - я подольский губернатор.
Тогда Штромбе вернулся в номер, накинул на свои голые плечи френч с камергерскими погонами и, выйдя снова в коридор, сказал:
- Начихать мне на губернатора!
А из двери в это время с визгом выскочили две тоже голые девушки и побежали по коридору, преследуемые двумя уполномоченными, из коих один был во френче без галифе, а другой в галифе, но без френча. Все общество скрылось за дверью с надписью: "Для дам".
Губернатор постоял в раздумье, махнул рукой и отдал странное распоряжение. Оцепить гостиницу полицией, никого не впускать и никого не выпускать, а сам уехал.
- Грензен, он меня обидел, - плакал сенатский секретарь, утирая слезы чьим-то подолом. - Грензен, он утверждает, что нам дадут мечи без банта. Грензен… у меня нет сил… но я вас очень прошу… дайте ему по морде… от моего имени… вы тут будете ни при чем… Грензен… если вы это сделаете… я вам завещаю свое тверское имение.
Но вежливый Грензен мог уже только улыбаться. Глаза его глядели внутрь, а язык лишь шевелился, но ничего не произносил. Наконец он встал на четвереньки и, стараясь никому не мешать, пошел в угол, где и заснул, положив лицо в песочную плевательницу.
А Пантюша с князем между тем придумали неописуемое и в высшей степени непристойное petit-jeu , вызывавшее визг и хохот всех принимавших в нем участие дам.
Степан Александрович вдруг страшно рассердился на Пантюшу. Он подошел к нему и произнес:
- Если ты хочешь быть со мною в хороших отношениях, то ты сейчас же наденешь белье…
Но усилия, которые Степан Александрович затратил на произнесение этой фразы, были так велики, что он как подкошенный сел на пол и с удивлением заметил, что комната начала вращаться вокруг горизонтальной оси.
Он осторожно пополз к выходу и вдруг почувствовал у себя на затылке живительную свежесть. Кто-то пустил струю сифона мимо стакана и окатил Степана Александровича. Это сразу оживило его.
Он вышел в коридор и, побродив немного, зашел в какую-то комнатушку, нечто вроде буфетной, где санитар пил чай. Санитар этот был молодой парень - лакей Грензена.
Степан Александрович, в припадке необъяснимого вдохновения и вспомнив свою идею ("то, что не удалось сверху, удастся снизу"), стал объяснять ему вкратце теорию Бёркли, в чем ему сильно препятствовала начавшаяся вдруг икота. Однако он довел свое объяснение до конца и в заключение изложил содержание своей брошюры. Когда Иван Богатов заснул у себя в избе, он, по обыкновению, положил кошелек на ночной столик. Но едва он закрыл глаза, как кошелек исчез, ибо перестал быть воспринимаем.
Санитар выслушал все очень внимательно, кивая головой и говоря от времени до времени: "Ну уж это конечно". Или: "Оченно даже слободно".
В буфетной лежали на полу два тюфяка. На один из них лег Степан Александрович.
Он почти засыпал, однако, услыхав голоса, открыл глаза.
В буфетную вошли еще два санитара и принялись пить чай, оглушительно раскусывая сахар.
- Ну что? Все кутят?
- Самое пошло оживление. Еще семерых девок привели. Одна ровно слон.
- Вот барин рассказывал, - сказал грензенский лакей, кивая на Степана Александровича, - какой случай был. Заснул так один, а кошелек рядом положил.
- Ну и что ж?
- Украли.
- Много денег?
- Не сказывал. Полагать надо, порядочно.
- Я деньги завсегда в сапог. Самое для них тихое место.
Степан Александрович вздохнул и потерял сознание.
ЧАСТЬ 3
ПРОШЕДШЕЕ НЕСОВЕРШЕННОЕ (IMPERFECTUM)
Глава 1
Очки унижения
Когда произошла Февральская революция, муж Нины Петровны был назначен товарищем министра и отбыл в Петроград, облив слезами свою коллекцию слонов. Так как Нина Петровна не выносила петроградского климата, то она осталась в Москве, а так как после революции ей одной жить в особняке стало страшно, то она уговорила Степана Александровича переехать к ней, на что тот из джентльменства согласился. Ему была отведена комната, непосредственно примыкавшая к спальне Нины Петровны, так что, в случае нападения на дом толпы санкюлотов, он мог одним прыжком очутиться рядом с охраняемой дамой. Для большей безопасности Нина Петровна никогда не запирала дверь со своей стороны, а полы устлала толстым ковром, дабы доблестный защитник ее мог появиться неслышно и внезапно, подобно карающему ангелу.
Из окон особняка, стоявшего в глубине двора, была видна радостная революционная толпа, ходившая взад и вперед с красными флагами, не без основания полагая, что подобное хождение в светлый весенний день много приятнее всякою другого занятия. И все сочувствовали этой милой толпе. Даже больные в больницах, брошенные персоналом по случаю манифестаций и умиравшие вследствие отсутствия ухода, умирали радостно, сознавая, ради какого великого дела они покинуты. Родзянко и Гучков изнемогали под бременем популярности. В гостиных ругали Чхеидзе. Тогда же в одной из этих гостиных один грустный человек спросил хозяйку: "Что думаете вы о Ленине?" И получил в ответ: "По-моему, Максимов лучше". Ибо разумели тогда под Лениным обычно актера Малого театра.
Степан Александрович революцию в общем принял. Он читал Нине Петровне вслух "Графиню Шарни" Дюма, а также Ипполита Тэна. Нина Петровна так нервничала от этих чтений, что Степану Александровичу приходилось проводить с нею круглые сутки, не покидая ее даже в ванной, так как, узнав историю Марата, Нина Петровна была убеждена, что ее убьют именно в ванне.
Да и нужно сказать, что прислуга большую часть времени проводила на митингах.
Вообще Степан Александрович отстал от общественной жизни, все время ходил в халате, очень пополнел и как-то потерял себя. Внутренний огонь, пожиравший его всю жизнь, вдруг угас, и у него незаметно стал вырастать второй подбородок, а в раздетом виде он стал походить уже не на одухотворенного факира, как прежде, а на моржа. В то время как вся Россия горела и возрождалась, гениальный человек, наоборот, брюзг и как бы впадал в ничтожество. Но кремень всегда кремень. Стоит ударить по нему другим кремнем и блеснет искра. И вот этим вторым кремнем явился неожиданно никто другой, как Пантюша Соврищев.
Пантюша Соврищев с самого начала революции исчез.
Появился он внезапно у особняка Нины Петровны в конце октября 1917 года в 9 часов вечера. Шел дождь. Тщетно прозвонив и простучав у парадного хода минут десять, он отправился на черное крыльцо, а по дороге заглянул в освещенную кухню. Он увидал зрелище, заставившее его слегка вскрикнуть от удивления: Степан Александрович находился один в кухне и, видимо, пытался поставить самовар. Подобрав полы халата, он безнадежно перебирал уголь, наложенный в ведро, потом взял ведро воды и вылил его в самоварную трубу, так что вода хлынула из поддувала и подмыла ему подошвы. Тогда Степан Александрович погрозил кулаком в пространство.
Соврищев не смотрел дальше, а через незапертый черный ход прошел в дом и прошел прямо в комнату Нины Петровны. Та лежала на постели навзничь в батистовой рубашечке с розовым бантиком на груди и, когда Пантюша вошел, раздраженно крикнула: "Готова вода?" Нина Петровна была без пенсне.
- Вы меня не узнаете, Нина Петровна? сказал Пантюша, подходя к кровати.
Нина Петровна, вскрикнув "ах!", накинула на себя голубое одеяло и простонала:
- Недобрый. Разве можно так врываться?
- Я почему-то думал, что ваша спальня дальше, а потому и не постучался. Что с вами?
- Страшные боли в животе… Мне необходима грелка, а Степан Александрович возится с самоваром. Прислуга разбежалась по собраниям.
- Нина Петровна, разрешите все же поцеловать вам ручку.
И Пантюша взял протянутую ему из-под одеяла душистую ручку.
- Какие у вас горячие руки, - вскричала Нина Петровна.
- Это мое свойство… Они могут вполне заменить грелку.
- Не смейте так говорить! Нехороший, нехороший…
- Скажите, Нина Петровна, у вас боли здесь?
- Здесь.
- Ну так вам нужен легкий массаж… я ведь когда-то готовился в медики…
- Врете?
- Ну, вот… я никогда не вру… Я прошел даже курсы пассивного норвежского массажа…
- Правда?.. А то меня все обманывают…
Но Пантюша уже разглаживал атласную кожу Нины Петровны.
- В самом деле мне уже лучше, - говорила она, - но вы правда медик?
- Вы же видите.
- Куда? Куда? Здесь у меня не болит.
- Сегодня не болит, заболит завтра…
Но внезапно раздавшиеся шаги прервали куре лечения. Пантюша стремительно отскочил в амбразуру окна, а Нина Петровна натянула до подбородка съехавшее было на пол одеяло.
Степан Александрович вошел не один, а с некоей госпожой Толстиной, дамой, не способной молчать ни при каких обстоятельствах.
Вошедшие не заметили Пантюшу.
- Душечка, - кричала Толстина, - вы знаете какой ужас? У Анны Дмитриевны повар оказался большевик и держит в кухне пулемет… На бедняжке Анне Дмитриевне лица нет… За одни сутки cette belle femme, parce qu'elle est vraiment belle , превратилась в мощи… И прогнать нельзя, он лидер. Но вы больны? Что с вами? Чем вам помочь?..
- Воды нет горячей, - мрачно заметил Степан Александрович. В это время, обернувшись, он увидал своего друга.
- А, ты здесь? - произнес он с удивлением, но без особой радости.
- У меня уже все прошло, - заметила Нина Петровна, пока Пантюша целовал Толстиной руку.
- Не верьте! Не верьте этим внезапным улучшениям. Помните, как бедный Семен Павлович за пять минут до смерти почувствовал себя настолько хорошо, что по телефону вызвал цыган. В результате цыгане попали на панихиду. Но вы лежите дома? Без мужа?
- Нина Петровна сделала мне честь экстренно вызвать меня, - сказал Лососинов смущенно.
- Но вы разве врач?
- Мы все на фронте стали немного врачами.
- А в халате теперь ведь можно ходить по улицам, - глуповато заметил Соврищев, - тебя могли принять за бухара, за хи… хи… хивинца… вообще национальное меньшинство.
- Да, я так торопился, что не успел переодеться, - побагровев, произнес Степан Александрович и, закашлявшись, вышел из комнаты. Пантюшка последовал за ним.
- Терпеть не могу этой дуры, - пробормотал Степан Александрович, разумея Толстину. - А тебя что принесло?
Пантюша Соврищев дерзко посмотрел на него.
- Я приехал за тобой, Лососинов, - сказал он, - твое поведение мне не нравится.
Степан Александрович вздрогнул и нахмурился.
- То есть? - глупо спросил он.
- Смотри, во что ты превратился, - нахально продолжал Пантюша, - я сам, голубчик, люблю женщин, но нельзя же ради них пренебрегать общественным долгом. Я лично дал себе слово не прикасаться руками ни к одной женщине, пока династия не будет восстановлена.
Степан Александрович даже весь задрожал от негодования.
- Ты будешь читать мне нотации! - презрительно сказал он.
- Да, я! Поскольку я сейчас укрепляю российский трон, а ты только…