– Да. Имейте в виду, господа, что мы играем в крупную игру и что нам надо выиграть сражение! – внушительно произнес Остерман и обратился к попу: – Вы, батюшка, священник. Прошу, глядите на меня не как на лютеранина-еретика, а как на сына единой христианской веры. Довольны ли вы тем, что творится ныне на Руси православной? Разве бояре-князья Долгорукие и иные православные не колеблют в царях духа благопристойной религиозности? Кто, как не князь Иван Долгорукий, приводил в опочивальню юного императора в канун великих праздников блудниц и потешниц? – Голос Остермана все усиливался. Этот "старик" вдруг сразу помолодел на много-много лет. – Они нас зовут "басурманами", эти пьяные, дикие князья. Вы, господа, не обессудьте, что я сказал это, – обратился великий дипломат к князю Черкасскому и титулованному офицеру Масальскому. – Вы на них не похожи; вы – доблестные люди… Нет, я о них говорю, об этих палачах. Видит Бог, я хотел воспитать императора Петра в духе и правде христианских начал и правил, я – немец!.. Правда?
Рясоносцы молчаливо кивнули головой.
– Правда! Правда!
Остерман не мог удержаться от доброй понюшки табака, а затем продолжал:
– А коли правда – не угодно ли вам вот эту бумажку с подписью государыни? – И он отдал второе воззвание.
Общее недоумение читалось на всех лицах… Что это говорит и делает великий "оракул"?
Орлиным взором обвел собрание Остерман и произнес:
– Слушайте, господа, меня внимательно. В России должна быть неограниченная монархия. Когда власть царицы не будет ничем и никем связана, ограничена, тогда всем будет лучше… Нельзя допускать к трону одних избранных. Они захватят власть. Все то, что предлагают Голицыны и Долгорукие, все эти пункты, кои в Митаве сгоряча подписала Анна Иоанновна, и то, что она должна будет подписать торжественно завтра, в день провозглашения ее императрицей, является гибелью для страны. Нам надо упразднить Верховный тайный совет. Это – первое.
– Вы видите, – обратился Черкасский к "конспирантам", – великий птенец Петра Первого, знаменитый Остерман, сам член Верховного тайного совета, заявляет вам, что это мрачное учреждение надо уничтожить. Или и теперь вы станете сомневаться в том, что мы ведем безумную, опасную игру, которая может окончиться неудачей? Да разве, если бы это была неверная ставка, господин Остерман примкнул бы к нам?
Почти до утра шло тайное заседание заговорщиков во главе с будущим канцлером Остерманом.
XVII. Сон Анны Иоанновны
После ухода "смелого" Ивана Долгорукого, долго не могла прийти в себя Анна Иоанновна – а был уже час поздний, предутренний… Ужас овладел ею.
– Как могла я до того дойти? – охала она. – Что ж теперь будет? В полон попала я к князьям Долгоруким. Ежели строгость приму – они мне сейчас же о гуслях вспомнят. А Эрнст мой? Ну, как он узнает?.. – Несколько раз, чтобы успокоить себя, она подкреплялась стаканчиками вина, и с каждым новым приемом отравы у нее становилось легче на душе. – А что я сделала такого?.. Эка важность, подумаешь! Да разве я не царица? Что хочу, то и буду делать… – подбодряла она себя.
Красавец Иван Долгорукий неотступно стоял перед ее глазами. Она точно еще чувствовала его прерывистое дыхание, силу его медвежьих объятий.
С большим трудом ей удалось заснуть… Сначала сон был тревожный, часто прерывающийся. Анна Иоанновна вскакивала на постели и кричала диким, испуганным голосом: "Ой, ой!.. Пусти!" Но постепенно она успокоилась, и вскоре сон перешел в глубокий.
И страшное, диковинное стало сниться ей.
Мрачная комната со сводчатым потолком – не то вроде огромного склепа, не то погреба – озарена багрово-красным светом. Этот страшный свет вырывается из пасти огромной печи, стоящей в углу. Целая масса каких-то странных, непонятных предметов заполняет почти все пространство унылого подземелья. Анну вводят и говорят ей:
– Ваше величество, садитесь на этот стул. Сейчас вы увидите, как мы будем расправляться с врагами.
– Чьими врагами? – спрашивает она, стараясь рассмотреть лица тех, кто привел ее сюда.
– С моими! – слышится ей знакомый голос.
– Ах, это ты, Эрнст? – узнав Бирона, задает она вопрос.
– Да, это я. Ты, для которой я достал трон, изменила мне. За это ты обречена на страшную пытку: на твоих глазах первым будет замучен Иван Долгорукий.
Жутко, страшно царице. С тоской всматривается она в диковинные предметы, которыми заставлена комната.
– Что это, Эрнст? – робко спрашивает она, указывая на какое-то сооружение, похожее на качели.
– Это – дыба, – отвечает с отвратительной усмешкой ее фаворит.
– А это?
– Это – железные гвозди, которые вбивают под ногти пытаемым. Два гвоздя будут вбиты и Ивану.
– А что вот это такое? – показывает Анна Иоанновна на кресло.
– Это – для особо важных преступников: кресло раскаливают добела и потом на него сажают пытаемого…
Около печки сидит на корточках палач… Он подбрасывает поленья дров в печь, откуда летят искры.
Все больший и больший ужас овладевает Анной Иоанновной. Она пытается бежать, но ее грубо схватывает за руку Бирон.
– Куда?! – хрипло спрашивает он. – Бежать задумала? Нет, посмотри до конца!..
– Пусти меня, пусти, Эрнст! Мне страшно!.. – молит она. – Смотри, какие-то страшные руки хотят схватить меня.
Но Бирон молчит.
– Введите его! – кидает он затем приказ заплечному мастеру.
И вводят человека, полуобнаженного. Он молод, красив, но дрожит мелкой-мелкой дрожью.
– За что вы схватили меня? Я – Иван Долгорукий, а вы кто? – исступленно кричит он.
– А мы – палачи!
"Палачи?! Господи, где же я?" – с тоской думает Анна Иоанновна.
– Где ты? Знай, Анна, что ты в комнате пыток, тайных сыскных дел канцелярии, – шепчет, наклоняясь к ней, Бирон.
– Кто же учредил эту канцелярию?
– Я! – гордо отвечает Бирон. – Начинайте допрос с пристрастием!
И Ивана Долгорукого начинают допрашивать.
– Хотел ли ты простудить государя?
– Нет, не хотел. Сами посудите: какая мне от того могла польза быть, когда он меня другом своим ближним считал? – отвечает Долгорукий.
– А зачем же ты спаивал его?
– Сам он пить хотел…
– А девиц непотребных, заморских блудниц доставлял ты ему?
– Нет, не доставлял, – трясет головой Иван Долгорукий.
– Врешь, негодяй! – слышится ответ. – Ну-ка, ребята, взденьте его на дыбу!..
И князя Ивана вздымают. Слышится легкий хруст костей, и князь кричит:
– Ой-ой! Снимите, снимите, палачи! Тяжко мне, больно!..
– Сознаешься?.. – захлебываются от удовольствия палачи, в особенности Бирон.
– Сознаюсь!.. – еле слышно шепчет Долгорукий.
– Доставлял царю?
– Доставлял…
– А сестру свою, проклятую девку Екатеринку, хотел окрутить с царем?..
– Я тут ни при чем. Сжальтесь! Люди вы или звери?.. – рвется из рук палачей добрый молодец.
А один из палачей уже вбивает ему под ноготь блестящий гвоздь.
– Говори! Сознавайся! – гремит голос Бирона.
– Хот… хотели…
– Завещание подделали?
– Подделали, – извиваясь от боли, кричит Иван Долгорукий.
Анне Иоанновне душно… Она чувствует, что еще минута – и ее сердце разорвется на куски.
– Пустите его! Пустите! Что вы с ним делаете? – в ужасе кричит она и пытается броситься к Долгорукому на помощь, но не может: ноги словно приросли к тому стулу, на котором она сидит; она только замечает, что Бирон с раскаленной палкой подходит к ней и, грозя ей этой палкой, кричит:
– За него заступаешься? За того, кто тебя с трона хотел удалить? Разве ты не понимаешь, глупая женщина, что если бы их план удался, то ты и я – мы сгнили бы в Митаве?.. Жгите его!.. А только я один вопрос ему задать хочу. – И Бирон вплотную подходит к замученному Долгорукому и спрашивает: – Сладко тебе, князь Иван?
– Сладко…
– А почему тебе сладко?
– А потому, что в харю твою плюнуть могу! – исступленно кричит Долгорукий и плюет прямо в лицо "лошаднику".
Этот плевок – какая-то кровавая пена…
Отшатывается Бирон…
Анна Иоанновна громко вскрикнула и проснулась. Она хотела вскочить с кровати, но не могла… Какая-то непреодолимая сила тянула ее возбужденную вином голову к подушке. И она снова забылась сном, тем больным, кошмарным сном, который часто мучил ее и довел до серьезных припадков, которые тогдашние врачи не умели определить, на которые теперешняя медицина определяет приступами histeria magna.
Большая площадь битком набита народом. Целое море голов. На высоком помосте в ожидании своей жертвы разгуливают палачи. Они в красных рубахах, с ременным кнутом за поясом и в своих страшных колпаках.
– Везут! Везут!.. – проносится рев толпы.
Она, эта толпа, уже соскучилась в ожидании вида крови.
– Царица едет! Царица! – еще громче прокатывается громкий крик народа.
И вот Анна Иоанновна в парадной карете подъезжает к лобному месту. Рядом с ней Бирон.
– Пощади их! – умоляюще обращается она к Бирону.
– Ни за что! Они должны умереть. Первым будет четвертован князь Иван Долгорукий! – отвратительно смеется "конюх". – Смотри, Анна, вот он уже на помосте.
Захолонуло сердце Анны Иоанновны. И все увидели, как палачи разложили на кобылке князя Ивана Долгорукого, как привязали его ремнями, как топором рубили ему ноги и руки…
XVIII. "Услуги" княжны Екатерины Долгорукой
Чуть свет проснулась Анна Иоанновна.
Как радовалась она пробуждению от мучительного кошмара!
Лишь только она успела одеться, как в ее опочивальню вошел князь Алексей Долгорукий.
– Хорошо ли изволили почивать, ваше величество? – спросил он, поглядывая на нее с какой-то особенной, колдовской улыбкой.
Анна Иоанновна вспыхнула, отвернулась и тихо промолвила:
– Спасибо, хорошо! Только сон один нехороший видела.
– Сохрани и помилуй, ваше величество! Какой же сон? – воскликнул князь Алексей.
– Не буду тебе говорить, князь Алексей. Тебя и твоих касается он, – замялась Анна Иоанновна.
Побледнел Долгорукий.
– Про меня? Про моих? А что же такое во сне видели? – опасливо прошептал он. – Кого из нас, Долгоруких, вы видели?
– Ивана, – прошептала Анна Иоанновна.
– А-а! Ну, что ж, это не беда, государыня… А вот я понапомнить дерзаю вам, что день сегодняшний – великий день.
– А что? Какой день? – отрываясь от дум, спросила она.
– Сегодня вы, ваше величество, должны будете официально подписать ту грамоту, сегодня вы будете объявлены всенародно императрицей российской, – произнес Алексей Долгорукий.
Вздрогнула Анна Иоанновна. В эту историческую минуту в ней происходила страшная борьба: кому отдаться. С одной стороны – немцы: Остерман, ее Бирон, Миних, Левенвольд и вся их сильная немецкая партия; с другой – эти Голицыны, Долгорукие, Ягужинский и прочие. Кто более твердо будет держать ее трон? Те или другие? Как русская женщина, она тяготела, безусловно, к своим.
Но Бирон? Разве не он старался для нее? Разве не он откопал в дальней Венеции таинственного мага, который предрек ей судьбу?
– Ах, да, я и забыла. Сегодня ведь! – возбужденно ответила Анна Иоанновна.
– Там, в приемном зале, ожидает вас Остерман! – сообщил Долгорукий. – Дозволите ему войти?..
Анна Иоанновна провела рукой по лбу. Она еще не совсем пришла в себя после угарной ночи. Наконец она ответила:
– Он, князь Алексей, входит ко мне без доклада. Впустите!
Через несколько секунд в комнате "императрицы" появилась фигура великого дипломата.
– Ваше величество! – почтительно склонился великий немец к руке еще не коронованной государыни. – Вы кажетесь подавленной…
– Я плохо спала, – понуро ответила Анна Иоанновна.
– Ай-ай-ай! – покачал головой Остерман, бросая на Долгорукого странный взгляд. – Что же это вы, любезный князь Алексей, плохо помогаете нашей повелительнице?
– А вы помогите лучше! – усмехнулся Алексей Долгорукий.
– А вот сейчас, одним словом. Не верите, князь Алексей? – И Остерман, подойдя к Анне Иоанновне, громко произнес, пристально глядя ей в глаза: – Радуйтесь, государыня, сегодня.
Анна Иоанновна долго глядела в глаза Остерману.
– Вы говорите, что сегодня? – произнесла она побелевшими губами.
– Да! – твердо произнес Остерман. – Позвольте же вам, государыня, как я и обещал, преподать последний урок политической мудрости относительно конституционного образа правления, который вам угодно ввести в уклад жизни Российской империи. Но… а-ппчхи. – Остерман, вынув табакерку, понюхав, снова чихнул и продолжал: – Но вам надо сначала сделать диспозицию сегодняшнего дня. Правда, князь Алексей?
– Правда, наш великий оракул!.. – ответил Долгорукий.
– Кто будет одевать вас к парадному выходу, ваше величество? – обратился Остерман к Анне Иоанновне. – Я советовал бы вам попросить князя Алексея Долгорукого пригласить для сей оказии его дочь Екатерину. За то счастье, что она будет присутствовать при вашем туалете и помогать вам облачаться в мантию императрицы, вы, ваше величество, не откажете в милости пожаловать ее в ваши обер-гофмейстерины. Правду я говорю, князь Алексей? – насмешливо обратился Остерман к Долгорукому.
Анну Иоанновну словно осенило. Она все поняла. Поняла она то, что сила, стало быть, на стороне Остермана, раз он так уверенно говорит за нее; поняла, что надо слушать его, не противоречить ему; поняла, что надо мстить этой "подлой Катерине", которая хотела вырвать у нее трон.
Долгорукий побледнел.
– Она больна, ваше величество… навряд ли она сможет подняться с кровати, – пробормотал он, бросая недоумевающие взгляды на Остермана, своего "единомышленника".
– Я желаю этого!.. – топнула ногой Анна Иоанновна. – Она, твоя, князь Алексей, Екатерина, должна присутствовать при позорном акте, когда вы будете лишать меня самодержавия.
"Дура! Ах, дура! Она, того гляди, проболтается!" – подумал великий "оракул" и тотчас произнес:
– Ваше величество, я должен заметить вам, что вы выразились резко: ограничение прав монарха – вовсе не позорный акт. Сейчас я убежу вас в этом… Все это время вы разделяли со мной тот взгляд, что пора дать империи большую самостоятельную волю… А-п-пчхи! – Остерман подошел к Алексею Долгорукому и еле слышно бросил ему: – Ступайте скорей за Екатериной!
– А вы зачем надумали доставить ей это унижение? А? Ловушка немецкая? – прохрипел Долгорукий.
– Что вы, что вы, князь Алексей? Для политики это надо. Пусть все видят, до чего любовь Долгоруких к царице простирается: бывшую невесту царя, а потом и кандидатку на престол в услужающие к ее величеству поставили.
Долгорукий не мог понять: правду говорит "лукавый немец" или он просто издевается над ним?
– Что же ты, князь Алексей, не слыхал, что ли, моего приказания? – нетерпеливо воскликнула Анна Иоанновна.
– Сейчас, ваше величество, я отправляюсь за ней, – дрожащим от бешенства голосом произнес Долгорукий.
"Что это с ней? Откуда взялся вдруг этот властный тон, эта горделивая осанка?" – недоумевал он, выходя из покоев государыни.
* * *
– Вставай, Ваня! – тормошил Алексей Долгорукий красавца Ивана, отдыхавшего после бессонной ночи.
– А… мм… – промычал тот в богатырском сне.
– Вставай, говорю!
С трудом очухался князь Иван.
– Что надо? – недовольно спросил он.
Алексей Долгорукий принялся рассказывать только что происшедшую сцену в покоях Анны Иоанновны, прибытие Остермана и диковинный приказ о том, чтобы Екатерина одевала ее к парадному выходу. По мере того как говорил Алексей Долгорукий, все большее и большее изумление появлялось на лице князя Ивана. Сон с него сразу слетел.
– Да ну?
– Вот тебе и "ну"! Не чаял я, что после вчерашнего дня так дело пойдет!.. – развел руками Алексей Долгорукий. – Что же, разве ты не повеселил ее?
Иван усмехнулся.
– Разве меня не знаешь? – вопросом ответил он.
– Так чего же она фордыбачиться начала?
– А это – штуки проклятого немца.
– Пожалуй, – тревожно вырвалось у Алексея Долгорукого. – Ну, мы поборемся еще! – гордо выпрямился он. – Она в наших руках, не вывернется! Да и Остерману не резон ссориться с нами. Нет, пустяки все это, зря труса мы празднуем!.. Мало ли что глупой бабе на ум взбредет?! Ты иди к сестре, вези ее, а мне здесь прохлаждаться некогда: нельзя без себя дворец да и ее оставлять…
Князь Иван почесал затылок и произнес:
– Ой, заартачится Екатеринушка, не поедет! Разве сам не знаешь ее характера дикого?
– А ты уговори, урезонь, Ванюша!
– А если не поможет? – спросил Иван.
– Силком тащи, волоком!.. Не навлекать же нам на свои головы беды из-за ее глупостей?.. Иди, иди, а я поеду. Неспокойно что-то сердце у меня.
– К какому часу торжество-то назначено?
– К двум. Время есть, а все же поторопиться надо.
Князь Алексей уехал, а Иван отправился к сестре.
Ему пришлось разбудить ее, и, когда он сказал ей, в чем дело, Екатерина впала в такое бешенство, что, забыв о присутствии взрослого брата, вскочила с кровати в одной рубашке.
– Что?! – затопала она о ковер своими хорошенькими маленькими ножками. – Я должна ехать одевать ее? Я?! Да ты рехнулся, что ли?
– И не думал. Это ее желание, – ответил Иван сестре. – Не забывай, Катя, что с сего дня она станет уже официально императрицей.
– Императрицей! Скажи, пожалуйста! Не она, а я… понимаешь – я должна была быть императрицей! – произнесла княжна, горделиво откидывая назад свою красивую головку.
Иван Долгорукий невольно рассмеялся, глядя на свою сестренку, стоявшую перед ним в одной рубашке и мечтавшую о короне.
Екатерина, заметив улыбку брата, окончательно вспылила.
– Эх вы, "сильные", "могучие"!.. Прозевали вы трон для меня! – с горечью произнесла она. – Ведь я невестой же царской была.
Это взорвало князя Ивана.
– Да что ты дурой притворяешься? – крикнул он. – Сама ведь знаешь о подложном завещании. Что же поделаешь, если дело не выгорело? Зато теперь все едино вся власть будет в наших руках. С Голицыными мы поладим. Вот, кстати, один из них, Василий, все на тебя зенки пялит. Выйдешь за него – той же царицей будешь. Ну, собирайся скорее! Добром не поедешь, силой повезу.
– Меня? – сверкнула глазами княжна Екатерина.
– Тебя. Чего ты на самом деле ломаешься? Мало, что ли, у нас и так хлопот и забот, а тут из-за твоих капризов неприятности получать!..
– Не хочу я, не могу унижение такое принять, чтобы подавать туфли да платье!..