– Да ты, дура, то сообрази: ведь сегодня для Анны день не торжества, но унижения, ведь сегодня ей покажут, какая на Руси будет царская власть. Ха-ха-ха!.. Короче воробьиного носа, поняла ты? – цинично расхохотался Иван. – Так ты зачем же хочешь лишать себя удовольствия унижением ее насладиться? Смотри, дескать, вся Россия знает, что ежели бы меня царицей выбрали, так я без всякого ограничения государством правила бы; а выбрали тебя – на, получай, как нищая, милостыню – игрушечную корону, корону без власти.
Помимо ожидания, эти слова Ивана произвели такое сильное впечатление на Екатерину, что она даже с радостью стала поспешно одеваться и поехала с братом во дворец.
* * *
– Что же это вы, милая, заставляете себя так долго ждать? – резко обратилась Анна Иоанновна к вошедшей в ее покои княжне Екатерине Долгорукой и впилась воспаленным взором в ее прелестное лицо.
"Говорят, что она уже изведала любовь. Да что-то непохоже: ишь, как свежа", – с завистью подумала Анна Иоанновна.
Смертельно побледнела Долгорукая от такого "ласкового" приветствия.
– Так как я до сих пор горничной еще не была, то не привыкла торопиться, – надменно ответила она.
Анна Иоанновна вскочила со стула, подошла к Долгорукой и, близко наклонившись к лицу красавицы княжны, прошипела:
– Ах, вот как вы умеете, милая, разговаривать?
Екатерина Долгорукая гордо выпрямилась. Резкий ответ уже готов был сорваться с ее уст, но страшным усилием воли она овладела собою и побелевшими от бешенства и волнения губами прошептала:
– Разве я сказала что-нибудь дерзкое или оскорбительное?
– Оскорбительное?! – воскликнула Анна Иоанновна, сжимая кулаки. – Да разве ты или иной кто можете оскорбить императрицу всея Руси?
Еле заметная, иронически-злобная улыбка пробежала по губам красавицы Долгорукой. Она вспомнила все, что слышала от брата.
"Погоди, скоро ты узнаешь, какая ты будешь императрица всея Руси!" – пронеслось в ее голове.
Остерман, оставшийся безмолвным зрителем этой тяжелой сцены, почтительно обратился к Анне Иоанновне:
– Разрешите мне удалиться, ваше величество; вам пора приступать к туалету. Съезд уже начался.
– Да, да, мой милый Остерман, вы правы! Пора, пора! – возбужденно воскликнула Анна Иоанновна.
Остерман склонился к руке повелительницы и, целуя руку, проговорил:
– Ах, я и забыл доложить вашему величеству, что до вашего выхода в парадный зал у вас домогаются получить аудиенцию обер-камергер Бирон и прибывший из Митавы синьор Джиолотти.
Радость, но вместе с тем и какое-то большое смущение вспыхнули в глазах Анны Иоанновны.
– Хорошо… Я их приму, – произнесла она.
Остерман вышел. Начался "великий" туалет императрицы.
На малиновой бархатной подушке сверкала, переливаясь разноцветными огнями, алмазная императорская корона. Тут же сверкали звезды; они должны были украсить грудь императрицы.
Каким взглядом, полным тоски и печали, смотрела на эти вожделенные предметы Екатерина Долгорукая! Ведь все это, все эти символы безумно-могучей власти могли принадлежать ей. А теперь? Теперь она была унижена, оскорблена.
– Вы заснули, милая? – послышался сердитый окрик Анны Иоанновны. – Наденьте мне на ногу туфлю! – и она протянула свою толстую ногу красавице Екатерине Долгорукой.
– Я не могу наклоняться… у меня голова кружится…
Анна Иоанновна побагровела от бешенства и прохрипела:
– Если ты, тварь, не наденешь мне туфли на ноги, так я тебя в Сибирь сошлю!
И Долгорукая надела…
Туалет окончился. Анна Иоанновна стояла во всем великолепии и величии парадного царского одеяния. Ее лицо, искусно подкрашенное, казалось красивее обыкновенного, благодаря также необычайному блеску, каким сверкали ее глаза.
– Теперь, княжна Екатерина Долгорукая, вы свободны и можете идти в тронный зал. Я желаю, чтобы вы присутствовали при сегодняшней торжественной церемонии, – пренебрежительно обратилась она к Долгорукой.
Та, бледная, вышла из покоев императрицы.
– Ступайте и вы все! – приказала Анна Иоанновна остальным фрейлинам.
В эту минуту, "по своему праву", без доклада вошел Алексей Долгорукий. Злобно, хитро, исподлобья оглядел он величественно-пышную фигуру ненавистной Анны Иоанновны и спросил, низко кланяясь:
– Вы готовы, ваше величество?
– Как видишь, князь Алексей. А у вас все готово? – И Анна Иоанновна впилась каким-то особенным, загадочным взором в лицо того, кто вкупе с Голицыными подкопался под самодержавие ее трона.
И невольно смутился Алексей Долгорукий.
– Да, ваше величество, все готово. В тронном зале собрались все. И митрополит уже приехал, – ответил он.
– А, и он? И ему хочется поглядеть, как русская царица и императрица будет подписывать отречение от своих исконных державных прав?
– Ваше величество!
– Ничего, ничего, князь Алексей, я ведь шучу!.. – криво усмехнулась Анна Иоанновна. – Будь покоен: я никогда не забуду твоих услуг. Сейчас я выйду. Но прежде я хотела бы повидать тех двух лиц, кои испрашивают у меня аудиенции. Один из них – Бирон. Он был мне предан и верно служил мне, когда я была жалкой загнанной герцогиней Курляндской. Пусть он, как обер-камергер, поведет меня и к ступеням трона. Другой – синьор Джиолотти. Он спас меня от болезни. Ему тоже первое место. Так вот ты и впусти их, князь Алексей.
– Кого же пригласить первым, ваше величество? – спросил Долгорукий, заметно вздрогнув и побледнев.
– Синьора Джиолотти, – приказала Анна Иоанновна.
XIX. Императрица, кудесник и "конюх"
– Ваше величество! – прозвучал знакомый властный голос, и, прежде чем Анна Иоанновна успела опомниться, к ее ногам склонился великий чародей и пылко воскликнул: "Soit béni ce jour, votre Majesté! Le dernier acte de votre tragedie est fini…"
– Так это – правда? Меня не обманывают? – пролепетала Анна Иоанновна.
– Нет, нет, ваше величество. В то время как мы говорим с вами, сюда уже тайно приближаются те силы, которые должны спасти вас.
– И сейчас все окончится?
– Все, все, государыня. Вчера я уже видел все то, что совершится сегодня, и сегодня вы мне дадите кольцо самодержавной императрицы.
Анна Иоанновна была окончательно потрясена. Джиолотти, великий магистр таинственного ордена, осыпал ее руки страстными поцелуями…
– Там, ваше величество, ожидает вас тот, кто сыграл большую роль в вашей жизни и который будет играть еще большую. Пусть он войдет. Но… – тут Джиолотти близко наклонился к уху Анны Иоанновны и таинственно зашептал: – Но, ваше величество, вчерашнюю ночь с национальным русским инструментом – гуслями – вы должны искупить.
Анна Иоанновна вся побелела.
– Как?! – отшатнулась она. – Вы это знаете?!
– Это знаю не только я, но и он. Поэтому вы, лишь только он войдет, должны будете поздравить его с будущей герцогской короной Курляндии.
– А разве это случится когда-нибудь? – затрепетала Анна Иоанновна.
– Без сомнения. Я предрекаю вам и ему это важное событие. Или вы мне не верите? – сверкнул глазами Джиолотти.
На пороге стоял Бирон в парадной форме.
– Эрнст! – тихо слетело с губ императрицы.
Бирон был бледен. Его глаза сверкали худо скрытой злобой, голова надменно запрокинулась назад. Он быстро и решительно подошел к Анне Иоанновне и хрипло произнес:
– Я полагал, что русская императрица никогда не может так низко пасть, чтобы забавляться со своими развратными смердами. Я полагал, что к трону, который добыл я вам, вас поведу я. Но, кажется, я ошибся? Прикажете мне позвать князя Ивана Долгорукого? Может быть, и теперь, в эту страшную минуту, когда ваша судьба висит на волоске, у вас явится желание позабавиться игрой на гуслях? – И вдруг Бирон грубо схватил Анну Иоанновну за руку: – Слушайте, Анна: еще не все произошло, еще вы не освобождены, еще вся сила в наших руках. Понимаете вы это? – А затем он опустился перед смятенной императрицей на колени и пылко воскликнул: – Моя дорогая Анна, за что вы так жестоко надсмеялись надо мной? Ведь я безумно люблю вас. За вас я готов отдать последнюю каплю крови. – Бирон вскочил. – Говори, отвечай: ты моя?
И Анна Иоанновна покорно ответила:
– Твоя.
– Ты больше никогда этого не сделаешь? Ты не изменишь твоему Эрнсту?
– Не изменю.
– Так вести тебя туда, в этот страшный зал?
– Веди!..
XX. Да здравствует самодержавная императрица!
Тронный зал дворца имел необычайно торжественный вид. Все верховники были уже в сборе. В своих роскошных мундирах, сверкающих алмазными звездами и золотым шитьем, они, образовав особую группу, вели тихий разговор. Здесь – как это возможно только во дворце с его интригами – "враг" дружески-любезно беседовал с "врагом".
На лицах всех собравшихся можно было прочесть острое ожидание чего-то решительного, важного. Сегодняшнее официальное провозглашение Анны Иоанновны императрицей, событие, которое должно было случиться вот сейчас, невольно волновало всех. Но в то время как одни ликовали, другие стояли с понурыми, бледными лицами.
К числу первых принадлежали те верховники-конституционалисты, которым удалось в Митаве вырвать подпись Анны Иоанновны на ограничительной грамоте; к числу вторых – все те, которые предчувствовали для себя ужас полновластного владычества отдельной кучки лиц вроде Голицыных и Долгоруких.
Ни для кого не являлось тайной, что при провозглашении Анна Иоанновна вторично должна будет отречься от всех прочих прерогатив самодержавной царской власти.
Центром всеобщего внимания являлись князья Голицыны, в особенности Дмитрий, и князья Долгорукие – Алексей и Иван. Это были те, кто через час-два должны были явиться настоящими вершителями судеб Российской империи.
Как ни старался князь Алексей Долгорукий владеть собой, его волнение невольно бросалось всем в глаза. Он был бледен, как никогда. Его взоры беспокойно блуждали, отыскивая фигуру Ивана. А тот со своим красивым, развратным лицом стоял с младшим Голицыным. Он что-то рассказывал последнему и, сверкая белыми зубами, довольно громко, без стеснения хохотал.
– Что это с князем Алексеем Долгоруким? Смотрите, как он бледен и расстроен!.. – слышались тихие голоса.
Князь Дмитрий Голицын, беседовавший с Алексеем Долгоруким, тоже не мог не заметить его расстроенного вида и тихо спросил:
– Что с тобой, князь Алексей? Ты взволновался, гляди: у тебя даже руки ходуном ходят.
Какая-то судорога пробежала по лицу всесильного вельможи, и он ответил:
– Я думаю, что и ты, князь Дмитрий, не вполне спокоен.
– Я? И не думаю волноваться!.. – усмехнулся Голицын. – Через час все будет окончено. Она станет императрицей, но править государством будем мы.
– Слушай, князь Дмитрий, – начал шепотом Долгорукий. – Слушай! Тяжелое предчувствие мучает мою душу. Сердце ноет, словно беду слышит.
– Что это ты, князь Алексей, в бабьи приметы веровать стал? Стыдись, – улыбнулся князь Голицын.
– Ах, князь Дмитрий, ты вот все шутки шутишь, а я зорко ко всему приглядываюсь.
– Ну и что же ты увидел?
– Большую перемену в ней. Вот уже несколько дней, как она голову подняла, на меня поглядывает насмешливо, вроде бы с издевкой. Это, помяни мое слово, неспроста.
– Что же тебя, князь, удивляет? Ведь она императрицей себя чувствует.
– Нет, не то это. Чудится мне, что за нее Остерман работает.
– Да разве он – не наш?
– А кто его знает? Кто разгадает эту хитрую немецкую лисицу?.. – продолжал высказывать свое беспокойство Долгорукий. – А вот сейчас приехали во дворец Бирон и какой-то таинственный синьор Джиолотти. Анна удалила меня и вела с ними какую-то беседу. О чем? Кто их знает! А только одно скажу: не к добру это, князь Дмитрий. Ах, вон, гляди, вон он, этот таинственный иноземец!
Дмитрий Голицын поглядел и побледнел не менее, чем Алексей Долгорукий.
– Господи! Какой диковинный… какой страшный!.. – прошептал он, хватая руку Долгорукого.
– Я говорил тебе… Этот человек, похожий на антихриста, несет нам несчастье!
Суеверный ужас застыл на лицах обоих князей.
Джиолотти, в своем диковинном для москвичей костюме великого магистра, в фиолетовом плаще, со сверкающей таинственным сиянием цепью на шее, шел гордо, важно, величественно. Общее изумление овладело всеми.
– Кто это? Смотрите, смотрите: он направляется прямо к трону! Кто этот дерзновенный смельчак? – послышался шепот.
Джиолотти действительно подошел к трону и остановился около него, по правую сторону.
Появление "страшного" незнакомца особенно поразило митрополита. Он обратился к сонму высшего духовенства, стоявшему позади, и довольно громко произнес:
– Кто сей человек? Кто смеет подходить столь близко к священным ступеням трона помазанников Божиих? По лику его вижу, что человек он иного племени, басурман, еретик, едва ли не жидовин.
Что ответили близстоящие митрополиту, неизвестно, так как в зале произошло сильное движение благодаря появлению двух лиц. Это были Остерман и Бирон.
Бирон в парадной форме обер-камергера подошел к дверям внутренних покоев императрицы и остановился как вкопанный. Его поза была надменна, горделива. В ту же минуту Остерман подошел к Дмитрию Голицыну и Долгорукому.
Лица тех просияли. Засверкали взоры и их приспешников. Все кончено: раз Остерман, сам Остерман открыто присоединился к группе верховников-заговорщиков, значит, победа на их стороне. "Великий оракул", вовремя заболевающий, всегда вовремя и выздоравливал.
– Мы погибли! Остерман изменил нам! – взволнованно прошептал Ягужинский Татищеву.
– Да, кажется, что так, – заскрипел тот зубами.
И все те, кто стоял за самодержавие Анны Иоанновны, поникли головами.
Остерман со своей непроницаемой улыбкой любезно беседовал с Голицыным и Долгоруким.
– Ну, ваше превосходительство, сейчас конец? – спросил Остермана Долгорукий.
Великий дипломат вынул свою знаменитую "луковицу" и, поглядев на время, произнес:
– Да. Сейчас конец неопределенному положению, князь. Сейчас выйдет ее величество, подпишет – уже официально – ограничительную грамоту, и тогда… тогда мы провозгласим ее императрицей всенародно…
Сказав это, Остерман еще раз поглядел на "луковицу".
– Что это вы на часы все глядите? – подозрительно прищурился Голицын.
– Не надо затягивать окончание нашего действа, – улыбнулся знаменитый дипломат.
В это время к Бирону подошел князь Иван Долгорукий. Он с явной насмешкой окинул своим орлиным взором фигуру "конюха" и нахально спросил:
– Что это вы здесь торчите у покоев императрицы, любезный господин Бирон?
Бирон вспыхнул и громко ответил:
– Торчать, любезный господин Долгорукий, могут только чучела и пугала, а люди обыкновенно стоят.
– Так-с!.. – еще задорнее оглядел Иван Долгорукий Бирона с ног до головы. – Ну, так скажите: чего вы здесь стоите?
– Я не обязан отдавать вам отчет в своих поступках и действиях! – надменно ответил "конюх".
– Берегитесь! – злобно прохрипел Иван Долгорукий. – Вы забываете, любезный, что кроме Курляндии и Московии России принадлежит еще и Сибирь, в которой хватит места и для вас.
– Вы правы, любезный Долгорукий. Но еще большой вопрос: кто первый из нас попадет туда… Но я скажу больше: помимо Сибири существует еще и плаха.
В тронном зале появилась Анна Иоанновна. Миг – и все низко, чуть не до земли поклонились ей. Анна Иоанновна в своем великолепном царском одеянии медленно шла к трону. Впереди шел Бирон; по бокам – справа и слева – Остерман, князья Голицыны во главе с Дмитрием, и князья Долгорукие, во главе с Алексеем.
Несмотря на естественное волнение, выражавшееся то во внезапной бледности, то во вспыхивающем румянце, лицо Анны Иоанновны в общем было спокойно. Холодная, надменная улыбка как бы застыла на ее губах. Это была не жалкая, приниженная улыбка захудалой, затравленной герцогини Курляндской, которая унижалась не только перед венценосными родственниками, но и перед "презренным рабом" Меншиковым. Нет, это была улыбка императрицы, сознающей всю мощь своей власти над миллионами верноподданных рабов. Но сколько ненависти и злобы сверкало в ее глазах!
Первым у ступеней трона приветствовал Анну Иоанновну митрополит с крестом в руках.
Процессия остановилась. Надо было выслушать приветствие высокочтимого архипастыря церкви.
– Ваше императорское величество! – начал он, сильно волнуясь. – Неисповедимыми путями Божиими вы избираетесь в императрицы всея православной, святой Руси. О, ликуй, радуйся, народ православный!.. Господу Богу угодно было призвать к себе драгоценную жизнь нашего возлюбленного монарха, императора Петра Алексеевича Второго. Осиротел тогда народ русский, православный. "Кто будет управлять нами, кто будет пещись о животах наших?" – скорбно восклицали люди. Но смилостивился Господь Бог над детьми Своими и даровал народу новую царицу. Царица эта – ты, всемилостивейшая государыня! Сейчас тебя провозгласят царицей, и радостный клич пронесется по земле Русской. О, сладчайший день, о, день великого торжества! Я, скромный служитель престола церкви, приветствую тебя, царица: гряди, гряди с миром на счастье и благо твоего народа! Царствуй счастливо, великая государыня, правь мудро, справедливо твоей державой, ибо Царь Царей, Царь царствующих благословляет твою десницу!
Окончил митрополит и, высоко подняв крест, осенил им императрицу, а потом протянул ей его для целования.
Анна Иоанновна перекрестилась широким крестом и, целуя крест, тихо спросила митрополита:
– Меня, владыко, благословляешь на царство?
– Тебя, пресветлая государыня императрица!
Глаза Анны Иоанновны засверкали. Она выпрямилась еще горделивее.
В эту минуту князь Дмитрий Голицын, оттеснив митрополита, низко склонился перед государыней и начал торжественным голосом:
– Ваше императорское величество! В этом священном тронном зале, перед лицом всех собравшихся высших сановников, вы, ваше величество, соблаговолите подписать то самое, что вы подписали в Митаве.
Гробовая тишина воцарилась в тронном зале дворца.
Ее нарушили дальнейшие слова Голицына:
– Но, прежде чем вы подпишете эту грамоту, которая станет достоянием народа, я почтительнейше прошу вас, ваше величество, ответить на следующие вопросы. Ведомо ли вам, что народ желает, дабы тяготы государственной власти вместе с вами разделяли члены Верховного тайного совета?
– Ведомо, – ответила Анна Иоанновна.
– С вашего ли согласия и с вашего ли желания пункты сей ограничительной грамоты составлены?..
Прежде чем Анна Иоанновна успела ответить, Голицына перебил Остерман: