Гранит - Терещенко Григорий Михайлович 10 стр.


- Писать будем, - сказал Григоренко. - Но нельзя упускать ни одного дня. Не растягивать строительство до зимы! Нам нужно завтра же - нет, сегодня! - приступать к работе!.. У кого есть конкретные предложения, товарищи?

Все молчали. Молчал и Комашко, сосредоточенно рассматривая свои длинные пальцы с блестящими ногтями. Вдруг в задних рядах вспыхнул смешок. Кто-то выкрикнул:

- Эй, Лисяк, выискивай резервы!

- Поищем... Чего ж! - откликнулся тот.

- Этот найдет! Держи карман шире!

- А твои резервы, Сажа?

- От его резервов только сажа и осталась.

- Ну, хватит вам! - послышался чей-то строгий голос. - Не время зубоскалить!

- Разрешите мне сказать!

Григоренко нашел глазами того, кто просил слова. Это был Остап Белошапка.

- Хватит! - выкрикнули из задних рядов.

- Пускай говорит, - загудел зал.

Проходя к сцене, Остап встретился взглядом с Боровиком, глаза которого светились добротой. С живым интересом смотрел на него и Григоренко. У Остапа перехватило дыхание. "Ну как не поймут, со стыда сгоришь!"

Поднявшись на трибуну, Остап глубоко вздохнул и, волнуясь, заговорил:

- Мы тут обсуждаем вопросы, которые касаются всех нас. От директора до рядового рабочего. О работе нашего предприятия говорим. Мы его хозяева!.. А бригадиры Лисяк и Самохвал зубы скалят и насчет резервов смеются...

Зал затих, замер. Правильно говорит этот белочубый парень!.. Задние ряды тоже примолкли. Послышался лишь одинокий голос:

- Гляди-ка, оратор какой нашелся!

Остап откашлялся в кулак. Реплика не сбила его, а, наоборот, только подзадорила.

- Я в ораторы не собираюсь, но сказать хочу.. . Секретарь парторганизации правильно говорит - надо искать внутренние резервы. Их, если как следует посмотреть, действительно немало. Все мы видим, сколько у нас отходов щебня. Горы! Миллионы кубометров! Если их перемыть и просеять...

- Промыть?

- На сите бабки Моти! - закричали в задних рядах.

- Не на сите, а на корытных мойках! Есть такие, к вашему сведению... Промышленность их выпускает. Короче говоря, надо сделать такую мойку!

- Ну и сделай! Давай, давай! - донесся голос Самохвала.

- За год такая мойка может сто тысяч кубометров мелкого щебня переработать. Это - четверть того, что производим сейчас. Железобетонные заводы с руками будут отрывать этот щебень!

В зале тишина стала напряженной, ощутимой. Двадцать пять процентов прироста продукции! Это - ошеломило.

Предложение Остапа было таким же неожиданным, как и простым. Все привыкли к горам отходов, громоздящимся вокруг карьеров, но до сих пор мало кому приходила мысль, что там миллионы кубометров щебня. Если и приходила, то немедленно отбрасывалась: как взять его, тот щебень?!..

- Как же вы предлагаете построить мойку? - спросил Григоренко. - Вы думали над этим?

- Думал. У меня есть проект. Есть чертежи и расчеты.

- Ребячество! - вдруг подскочил Комашко. - Угробим и время и деньги... В Клинском карьере мойку уже строили. Ничего не вышло. Щебень не отмывается. Драч может подтвердить.

Драч медленно, нехотя встал.

- Да, не вышло у них с мойкой.

- Почему не вышло? - спросил Григоренко.

- Гранитный отсев не отмывается, потому что имеет глиняную оболочку и очень мелкий.

- А может, там было что-нибудь не так? Может, другая причина?

- Не знаю, - ответил, садясь, Драч.

- Считаю, что это предложение заслуживает серьезного внимания, - обратился к собранию Григоренко.- Мелкий щебень нужен всем! Мойку, в конце концов, построить несложно. Стоит попробовать. Но перед этим надо выяснить причину неудач на Клинском комбинате, чтобы не повторять их ошибок... Товарищ Белошапка, зайдите ко мне с чертежами.

Остап спустился со сцены и пошел к своему месту. Передние ряды молчали. На задних захихикали.

- Директорский прихвостень! - прошипел кто-то со злостью.

Злобное слово поразило Остапа в самое сердце. "Прихвостень!.. Почему? Потому, что болею за производство? Так разве о нем должен заботиться только директор? А мы все?..

Он молча сел на свое место. Незаслуженная обида так потрясла его, что он уже не слышал, что дальше говорилось на собрании. Только когда стали хлопать и скрипеть откидные кресла, когда все начали подниматься и двигаться к выходу, он понял, что собрание закончилось.

2

Оксана Васильевна, прежде чем войти в кабинет директора, подошла к столу секретаря. Люба заметила, что та взволнована. Не могла не заметить. И зрачки у нее расширены, и серо-голубые, в густых ресницах глаза казались темными, глубокими. Раньше Люба никогда не видела, чтобы Оксана Васильевна была взволнована, когда ее вызывал к себе директор. Это другие, нервничая, присаживались к ее столику, вели невпопад пустячные разговоры. Оксана Васильевна всегда заходила смело. Да и чего ей было волноваться? Как-никак экономист, заместитель председателя завкома. Можно сказать - сама начальство.

Оксана Васильевна действительно волновалась. Чтобы не выдать себя, она сначала постучала в дверь, а затем уже открыла ее. Хотя обычно сначала открывала дверь, а потом спрашивала разрешения войти. Люба и это приметила.

Сергей Сергеевич оторвал взгляд от бумаг. Увидев Оксану Васильевну, растерялся, но быстро овладел собой, поднялся навстречу.

- Здравствуйте, - пожал он Оксане Васильевне руку, чуть-чуть задержав ее в своей. - Вы уже вернулись? Так быстро?

"Быстро"! - значит, не ждал", - отметила она про себя.

Директор был в хорошем настроении. В глазах так и бегали веселые огоньки.

- Приятная весть, Оксана Васильевна, - широкая улыбка расплылась по лицу Григоренко. - Драч прислал телеграмму, что дробилку ЩКД-8 получил и отправляет. Теперь мы на коне!

- Сколько времени понадобится на ее установку?

- Месяца... - Григоренко рассек ладонью воздух, - три-четыре...

- Так быстро?

- Объявим объектом номер один. Подберем лучших рабочих. Поднимем молодежь, комсомольцев. Обратимся в горком комсомола.

Сергей Сергеевич то и дело поглядывал на Оксану Васильевну и замечал, как изменялось ее лицо, становясь все более красивым. От этого в душе у него возникала неясная тревога, и слова он говорил совершенно не те, что хотелось, какие-то деревянные.

Григоренко не стремился к этому, но вот оно - пришло. Он чувствовал и боялся самому себе признаться, что оно - это любовь.

После встречи в Москве он часто думал об Оксане Васильевне. Конечно, нельзя сказать, что думал только о ней. Но что бы ни делал, помимо воли мысли возвращались к ней, хотя ничего между ними, казалось бы, и не произошло, что могло бы их сблизить.

Григоренко был далек от стремления к мимолетным любовным связям. Нет, здесь было другое.

Он хотел сказать ей многое.

И вот она рядом, здесь, в его кабинете. Возьми и скажи.

Но он молчит.

Сидит и перебирает телеграммы. Как их много. И руководящих, и с требованиями, и с просьбами. Больше с просьбами.

Оксана Васильевна тоже сидит задумчивая. Взять и сказать бы ему прямо: "Я же к тебе приехала. Из Москвы сбежала. Так что же ты сидишь, уткнувшись в какие-то телеграммы? Скажи - когда встретимся. Я приду. Обязательно приду!" Но она тоже ничего ему не говорит.

Молчание становится гнетущим.

- Ой, что же это я у вас время отнимаю, - словно спохватилась Оксана Васильевна. - Ведь на минутку зашла. Просьба у меня. Разрешите выйти на работу раньше. Неделю отгуляю потом, - и она подала заявление.

- Хорошо, - ответил Григоренко, написал резолюцию и не стал спрашивать, зачем ей потом понадобится эта неделя.

- Спасибо, - тихо сказала Оксана Васильевна и вышла.

3

Под потолком барака клубился густой табачный дым.

Григоренко и начальник цеха Прищепа, переступив порог, закашлялись. Кто-то распахнул окно.

Когда дым немного разошелся, Григоренко поздоровался, снял фуражку и положил ее на подоконник. Вокруг- настороженная тишина.

- Здравствуйте, товарищи! - повторил он.

- Здра-авствуйте, - протянул кто-то лениво.

За ним, из глубины, громче:

- Здравствуйте, коли не шутите!

- Нет, не шучу... Когда захожу в дом к людям, то первым делом здороваюсь, снимаю фуражку. - И Григоренко со значением обвел взглядом ребят, которые, все как один, сидели в головных уборах.

Оглядываясь друг на друга, они нехотя стали снимать фуражки. Большинство из них были нестрижены, лохматы. Все с любопытством рассматривали директора. Многие видели его вблизи впервые.

- Начнем? - тихо обратился Григоренко к Прищепе, который успел примоститься на краю скамьи у стены.

- Начинайте, товарищ директор, - неожиданно донесся басок. - Интересно начальство послушать...

В голосе чувствовались вызов, ирония. Но Григоренко был к этому подготовлен: он уже кое-что слышал о бригаде Лисяка. Знал, что в ней собрались разные люди, среди них были и такие, кто за хулиганство отсидел год или два в тюрьме. Многие смотрели на работу в карьере как на неприятный и временный эпизод в своей биографии. Они пережидали здесь время, подыскивая другую работу, полегче и повыгоднее. Поэтому честью коллектива никто из них не дорожил. В бригаде царило панибратство, круговая порука и пьянство. Сам бригадир своих рабочих называл не иначе как "братва". Это была единственная бригада на комбинате, в которой не было ни одного коммуниста и даже комсомольца.

Григоренко рассказал о новых заданиях, которые поставлены перед комбинатом, и в особенности перед его ответственным участком - карьером, где добывается гранит. Сказал и о том, что бригада из месяца в месяц не выполняет план, что в ней много нарушений трудовой дисциплины, прогулов и что с этим пора кончать.

"Лисяковцы" слушали не перебивая. Некоторые - серьезно. Большинство - с усмешкой. Сзади тихонько перешептывались. Но слушали. Даже реплик не подавали.

Григоренко взглянул на часы. До начала работы - двенадцать минут.

- Вопросы есть, товарищи? Прошу!

Молчание. Ни о фронте работ, ни о новых шлангах, ни о рукавицах, ни даже о зарплате к директору вопросов не было. Странно...

Но вот молчание нарушил Лисяк. Он встал, расправил узкие плечи в брезентовой куртке, пятерней пригладил блестящие черные волосы.

- Гм... Так вот, братва, хорошую, так сказать, лекцию прочитал нам директор. Очень даже интересную... И о производстве, и про моральный кодекс, так сказать... Все правильно. Доходчиво. Жаль только, что не в рабочее время. До вечера слушали б. Вы почаще к нам заходите. А то от начальника цеха, - кивнул он в сторону Прищепы, - путного слова никогда не услышишь...

Григоренко передернуло от этих слов, и от явной иронии, и от панибратского тона, но он сдержался и ответил спокойно:

- Очевидно, кое-кому непонятно. Это - вовсе не лекция, а производственная беседа директора с подчиненными.

- А-а, - протянул Лисяк, - вот теперь дошло... Вы уж нас извините, товарищ директор, тугодумов, до нас действительно иногда на третий день доходит...

В сердце Григоренко накипал гнев. Этот мальчишка просто издевается над ним! Даже подмигивает своей "братве", и у многих уже вспыхивают в глазах веселые искорки. Но по-прежнему спокойно, не повышая тона, он сказал:

- Товарищ Лисяк, вчера в вашей бригаде прогуляло четверо... Что с ними? Где они?

- Ну, один - это я, Роман Сажа, - глянул мрачно из-под бровей парень. - Не прогулял я, больной лежал.

- В поликлинике были?

- Не был. Голова болела.

Кто-то прыснул в кулак.

- Где остальные трое?

- Ведут борьбу с сивухой, товарищ директор, - с серьезным видом сказал Лисяк.

- Как это понимать?

- Вы сами как-то говорили, что с нею надо бороться. Вот они и борются. Пока не выпьют ее, клятую, к работе не приступят...

- Все прогульщики будут уволены. Подайте мне, товарищ Прищепа, докладную, - сказал Григоренко.

- Кто же будет работать, товарищ директор? - плаксиво спросил Лисяк, хотя его сухощавое лицо с курносым носом ехидно усмехалось. - Кто гранит будет бурить?

- Найдутся люди! - отрубил Григоренко и шагнул к окну, где лежала фуражка.

Он протянул было руку, чтобы взять ее, но тут же невольно отдернул. В фуражке белела горсть перловой каши... Григоренко почувствовал, как задергалась левая щека.

"Сдержаться! Только бы сдержаться! - твердил он про себя. - Только не сорваться!.." И он сдержался. Оставив на подоконнике фуражку, Григоренко спокойно вышел. Через открытое окно донесся крик Лисяка:

- Кто сделал? Кто? .. Морду набью!

"Интересно бы взглянуть на его лицо, - подумал Григоренко. - Искренне это или разыгрывает гнев? Но кто же направляет ребят? Возможно, сам Лисяк... Нет, он не так глуп!.. Тогда кто? Не Сажа ли? Пожалуй... Уж больно нахальные у него глаза..."

4

Остап вышел от директора в приподнятом настроении. Еще бы! Григоренко полностью его поддержал! Мойка будет!

Он подмигнул Любе:

- Ты все печатаешь, Люба? Трудовой день уже закончился. Кончай - пойдем со мной в кино!

Люба зарделась.

- Ну что ты, Остап?!

"Удивительно, - подумала Люба, - как после всего, что пришлось пережить, он "остался неунывающим и веселым. Внешне он беспечный, а чувствуется твердый характер, уверенность в себе. Эти плечи не согнутся в беде, вынесут любую тяжесть".

- Почему? Чем я не парубок, а?.. - улыбнулся Остап. - И радость у меня сегодня. Даже две!.. Первая - директор утвердил проект моей мойки. Вторая - получил письмо из техникума: меня восстановили и разрешили защищать диплом!.. Такие счастливые дни не часто выпадают. Правда?

- Поздравляю тебя, Остап, с успехом, - сказала Люба и приветливо посмотрела на него раскосыми, черными как уголь глазами.- Теперь тебе пора и в комсомоле восстанавливаться.

Остап сразу посерьезнел.

- Ты думаешь, восстановят?

- Восстановят. Я уже говорила о тебе в горкоме... Пиши заявление!

- Вот так сразу?

- Ну и что... Пусть у тебя будет сегодня и третья радость! - Она подала ему чистый лист бумаги и ручку.

- Ну и чудесная ты девушка, Любочка! - выкрикнул Остап на весь коридор.

Он присел к столу и быстро написал заявление.

- Завтра разберем на бюро, - сказала Люба, убирая заявление в ящик стола.

Открылась дверь - на пороге кабинета появился Григоренко:

- Люба, если Оксана Васильевна еще здесь, попросите ее, пожалуйста, зайти ко мне.

Люба заметно побледнела. Глаза сразу поблекли. Еле слышно ответила:

- Хорошо, Сергей Сергеевич... Позову. - И к Остапу: - Завтра приходи на бюро. До свидания!

Любе не пришлось звать Оксану Васильевну. Она сама, словно почувствовав, что ее ждут, уже шла по коридору с высоко поднятой головой. Громко постукивали каблучки ее модных туфель.

Люба с завистью посмотрела на нее. Что ни говори - красивая женщина Оксана Васильевна: высокая прическа, статная фигура, в меру полные, стройные ноги. Лицо - нежное, с розовым оттенком. И глаза, всегда серые, теперь казались голубыми, наверное от голубого платья. На ногтях свежий маникюр.

"Кто ей, интересно, обед готовит?" - невольно подумала Люба.

Оксана Васильевна проплыла мимо Любы, даже не удостоив ее вниманием, словно той и не было в приемной. И лишь мимоходом взглянула на Белошапку, который отступил к окну, пропуская ее.

- Як вам, Сергей Сергеевич, - сказала Оксана Васильевна.

Григоренко шире открыл дверь.

- Очень хорошо. Заходите. .. Я только что хотел вызвать вас. Мы должны с вами кое-что подсчитать, уточнить. .. Прошу!

Оксана Васильевна прошла первой, Григоренко - за нею. Мягко закрылась дверь.

- Королева! - произнес Остап. - Красивая, черт побери. Но не хотел бы я иметь такую жену. Холодом веет, как от ослепительного айсберга...

- Удивительно навязчивая! - глубоко вздохнула Люба. - Не дает проходу Сергею Сергеевичу!

- Ну и пускай! - беспечно отозвался Остап. - Это их дело. А мы, Любаша, пошли в кино? Поддержи компанию!

- Нет, нет, Остап, иди сам... Я не пойду, - голос Любы дрогнул. - Позови кого-нибудь еще... Марину, например... Светлану. Да мало ли...

- Ну, раз не хочешь - что делать... Тогда до свидания! - немного помедлив, сказал Остап.

"Что это с ней? - подумал он, выходя. - Неужели на меня обиделась за то, что ни с того ни с сего в кино пригласил?"

Назад Дальше