Тогда я посчитал водосточные трубы и стал их множить на бабок у подъезда…
- Коля, кого ты высматриваешь? Уж смеркается…
Отошел я от стекла подальше и думаю: куда ж деваться? На диване лежал, по телефону говорил, у окна сидел… Не квартира, а капкан.
- Хочу, Мария, придумать уголовный кодекс…
- Уж придуман давно.
- А я новый. Убил птичку - год тюрьмы, убил кошку - три года, убил собаку - пять лет, убил человека - расстрелять, а убил время - повесить.
- Коля, - вдруг говорит она пожухлым голосом, - а ведь ты сегодня не брился.
- А для кого бриться-то, Мария?
- Хотя бы для меня.
- Мы с тобой друг друга и небритыми уважаем.
- Коля, а люди?
- К людям мне путь заказан.
- Да что ты говоришь-то?..
- А давай разберемся. В ресторан возможно старику пойти?
- А то я тебя не кормлю.
- На танцы меня пустят?
- Господи, танцевать захотел…
- А в этот, в бар? А на песенный концерт?
- Туда всех пускают.
- Сам не пойдешь, поскольку сидит там юная поросль. Вот и говорю, что теперь я вроде уцененного. Одно местечко для меня, правда, есть - по кладбищу гулять.
- Коля, в твоем возрасте люди еще работают.
- Тут составлен акт на мое списание в форме пенсионной книжки…
Мария вдруг поднялась, вся побледнела, пальцем в сторону окна ткнула да как закричит матом. Благим, конечно. У меня, пропади оно под сваю, аж щеки защипало от ужаса.
- Что с тобой, Мария?!
- Там, там!
- Да что там-то?
- Видение было, видение!
- Какое видение?
- Дикая рожа за стеклом, Коля…
Я подошел к окну, выглянул на балкон - нормальное бытие жизни. Не то чтобы сумерки, но от заслоняющих домов вечереет.
- Какая рожа-то?
- Жуткая, с боков приплюснутая и улыбается.
- Хорошо хоть улыбается…
- Как бы ухмыляется. Господи, к чему это?
Надел я свое ватиновое и шапку зимнюю, поскольку на летнюю форму еще не перешел.
- Коля, ты куда?
- Вокруг дома обойду.
- Зачем?
- Углы от чертяк перекрещу.
Мария моя женщина добрая, но категорическая - намеков да поскоков не уважает. Говорит - так прямиком, смеется - так с хохотком.
- Не знала, что ты нечистой боишься…
- Не боюсь, а на всякий случай. Вон Рухлядеву, водителю, было через стекло видение, которое он оставил без ответа. А на второй день козу самосвалом подмял.
- Коля, не эту ли рожу ты ждешь с утра?
- Мария, окстись! Третий этаж, тут физическое явление невозможно.
- Ну сходи, прогуляйся.
И глянула Мария на меня, будто я та самая рожа и есть.
8
Вышел на улицу и вздохнул - как из шахты вылез. Мать честная, благодать какая… Травкой пахнет, земелькой, речушкой, хотя кругом асфальт да камень. Прилетело с загорода, что ли? Или асфальт весне не преграда? И почему эта весна даже стариковского сердца не щадит? Чем она берет-то его? Не травкой же муравкой, не водичкой-светличкой… Видать, сжимает прошлым. Весной, как никогда, вспоминаем мы молодость и впадаем в грусть. Осень-то что - осенью все помирает, и никому не обидно. А весной, когда земля в цвету, только ты да телеграфный столб не зазеленели. И скребет на душе - в таких случаях поплакать облегчительно. Да мои слезы давно кончились, а столбу все слезки-смолки пропиточным составом выжгло.
Обогнул я дом и двинулся было по улице. И вдруг рядом, как бы пристроившись к моему шагу… Мать честная! Шел по улице блондин, иностранный господин. Высокий, в светлом плаще с кушаком, в шляпе велюровой, в ботиночках кремовых - и ухмыляется.
- Часом, не Эдик будете?
- Здравствуй, Фадеич!
- Что поделываешь в моих краях?
- В спортивный магазин заходил. А ты куда?
- А я выполз размять пенсионные кости.
Пристроился он-таки к шагу. А мои скулы сводит горечь со сладостью, будто я съел ложку меду перченого. Радость от встречи, да и горечь от встречи. Эдик, парень из моей бригады, а столкнулись на улице, как чужие.
- Фадеич, в следующем месяце отдам деньги.
- На кой они мне теперь… Лучше скажи, как дела в бригаде.
- Кочемойкин ввел коэффициент трудового участия.
- Что за зверь?
- Теперь получаем в зависимости от квалификации и конкретной работы каждого.
- Ну и как?
- Матвеич с Николаем в деньгах теряют.
- А ты?
- У меня хорошо выходит.
- А чего ж тогда хмурый?
Только это я спросил, как привиделась мне за стеклом гастронома натуральная рожа - рот до ушей, крутые лохмы, шапки нет… Хлопнул я глазами - рожа и пропала. Что это сегодня нам с Марией упыри являются?.. Только это я додумал ранее приведенную мысль, глядь, эта рожа стоит передо мною, как черт перед трубою. Когда увидел, что она, рожа-то, держится на длинном жердеобразном теле, я осознал перед собою Валерку-шинщика.
- С весной, Фадеич!
- А чего ты в магазине торчишь?
- Да вот хотел ананасов с артишоками купить…
- Не купил?
- Не завезли.
Теперь пошли мы втроем - я меж ними, как понурый мерин меж жеребцов.
- Валер, изобрел ли чего новенького?
- Сделал, Фадеич, синтезатор соловьиного пения. В филармонию понесу.
- Так ведь натуральные соловьи есть.
- Вдруг передохнут. Еще у меня идея… Берется одноглазый шпион, и вместо стеклянного вставляется глаз телекамеры, которая передает информацию на спутник…
- А как работа? - перебил я.
- Нормально, Фадеич.
- А чего стал тощ, как кошачье воскресенье?
- Вкалываю.
- В филармонию-то свою ходишь?
- На хрена попу гармонь, а бригаде филармонь?
И ухмыльнулся безразмерным ртом, как последний выжига. Вот оно, значит, как… Пока дул мужик литровку, градус съел его печенку. Это я к тому, что есть микроб и пострашней градуса. С градусом-то воюют вплоть до рукопашной, а с денежным микробом да шмутьем вытрезвитель не применишь и врача-нарколога не призовешь.
Хотел было завести обоюдный разговор, как у газетного киоска приметил крепкого гражданина с бездельной сигаретой. Артист, а не гражданин - покуривает, будто на экскурсию приехал.
- Здоров будь, Василий, - поприветствовал я.
- А-а, Фадеич, - как бы удивился он, пожимая мне руку своими тисками.
- Вот что, ребята… И остальные будут?
- Все, комплект, - заверил Эдик.
- Кочемойкин к тебе не пойдет, - сказал простая душа Валерка, - Матвеич гриппует, а Николай-окрасчик из бригады уходит.
- Та-ак, - пропел я. - Разобрали легковушку, а собрали погремушку.
Гляжу я на ребят и не вижу их. Они ли, те ли? Те, да не те - лица стали как бы суше, глаза стали как бы уже. Полно таких людишек бредет себе без путеводной нити. А нить та для молодого человека есть думка о смысле своей жизни. Гляжу я на ребят… Да небось живут и наслаждаются. А наслаждаясь, не думаешь.
Постояли мы сумрачно и переминаясь.
- Айда ко мне, поскольку рядом.
- Фадеич, да вот кафешка, - показал рукой Валерка.
И то: кафе через дорогу. Нас четверо - аккурат на один столик. Что и случилось. Заказали мы по гуляшу с пюре, по компоту из сухофруктов и по бутылке пива.
- Чего, ребята, нового на автопредприятии?
- Установили инфракрасные горелки, - сообщил Эдик. - Подогревают бачки с водой под картером, мотор заводится с полуоборота.
- Фадеич, - сказал Валерка. - В Минске заработал автомеханизированный комплекс по ремонту моторов…
- А кузов? А ходовая часть? Нет, бригада нужна, - отозвался я.
- А я женюсь, - показал радостные зубы Василий.
- На ком? - был мой вопрос.
- Да на своей жене.
Выпили пивка. Мне охота и про женитьбу разузнать, и про дела ремонтные, и про Матвеича с Николаем, и про судьбу бригадную… Гуляш не ем - ребят оглядываю.
- Фадеич, давно мы баек не слыхали, - чмокнул губами Валерка.
Байка не червонец - всегда под рукой. Мне ее один водитель рассказал, пока я менял ему крестовину карданного вала…
…Увидал как-то мужик на рынке цветок - три рубля штука. Обомлел от зависти, попросил корневищ да все свои дачные сотки и засадил. А всякую сельдерюшку с петрушкой извел к хренам. Цветок-то оказался капризен, как баба с образованием. От солнца прикрой, от холода закрой, удобрения положи, сорняк убери… Ломался мужик от солнца до солнца. Зато три рубля штучка. Завел сберегательную книжку - денег куры не клюют. Ну и надорвался. Сделали ему виртуозную операцию. Жена не знает, как и отблагодарить доктора. Советуется с ожившим мужем. Чудаку доктору, мол, ничего не надо, кроме букета голубых роз. Муж-то просит жену денег не жалеть, а диковинных роз добыть хотя бы из южных мест. Эва! Жена сказала мужу: "Эва! Да все твои сотки произросли этими диковинными розами, посему трешка штука и стоит". Ну?
- Он врачу цветов пожалел? - заинтересовался непонятливый Валерка.
- Тут ядрышко в другом, ребята… Вкалывал мужик и копил, а не только жизни - цветов своих не знал и красоты их не видел.
Эдик, головастый парень, упер в меня взгляд, как щуп в автол:
- Фадеич, ты мое материальное положение знаешь…
- А я женился. - Василий тоже раскусил сердцевиночку байки.
- Счастье народа зависит от толщины бутерброда, - вякнул изобретатель.
- Копил он кровные, горбом напаханные, - добавил Василий.
Глядят ребята на меня недоверчиво, как на списанный двигатель. И хочется у них разузнать: какая, мол, меж нами разница? Ну, старый я, на пенсии, ростом обделен, имущества у меня поболе… Да не в этой печке спрятано колечко.
Чего у меня люди просили? Инструменту, деньжат, табачку, спецовку… Соли, утюг, спичек, луковицу… Проводку глянуть, пылесос посмотреть, в холодильнике поковыряться, ящик вздынуть… Но я не припомню, чтобы пришел человек, глянул в глаза голодно и сказал: "Фадеич, поучи жить". У меня ведь опыта и мыслей навалом - этим, этим отличаюсь я от моих ребят.
- Деньги, братцы, что трясина - затягивают тихо.
- Пока еще держимся на поверхности, - засмеялся Эдик.
- Не забудьте только, ребята, что накопительство от зверей идет.
- Как от зверей? - опешил Валерка, да и другие уставились.
- Собака что с костью делает? Зарывает. Медведь как с недоеденным мясом обходится? Прячет. Вот и некоторые люди так поступают - копят на всякий случай.
- Между животным и человеком миллион лет прошло, - не согласился Валерка.
- Ну что? Волосы у тебя остались, когти остались… Почему б и привычкам не задержаться. Только уж теперь не кости зарываем, а гарнитурами обставляемся да всякое прочее хапаем.
- Фадеич, хочешь сказать, что мещанство - это инстинкт? - спросил башковитый Эдик.
- Он самый, - подтвердил я. - А чего-то разуму копить? Он же с извилинами.
Выпили мы еще по бутылке. Но был повод, был - уйдут, думаю, они по домам, и останусь я опять со своими непросветными думами.
- А я женился, - снова сказал Василий.
- На ком?
- На собственной жене.
- А куда дел мужа?
- В химчистку.
Признаться, от пива я пьянею, а Василий был пьян от счастья. И образовался меж нами как бы туннель - я тут, он там, а сбоку темнота. Что же касается гуляша и компота, то это не еда, а воробьиный корм.
- Фадеич, а ведь это ты возвратил мне жену…
- Каким боком?
- Сходил к ней - ну она и загрустила.
- А куда ты дел ее мужа-брюнета?
- В химчистку.
Василию пришла было мысль взять еще по бутылке, да Эдик с Валеркой отговорили. И я свою лепту внес, разъяснив ребятам, что слово "алкоголик" есть членистоногое, поскольку сложено из "алкаша" и "голика". Понимай так: коли будешь алкать, то останешься голым.
И тогда - сквозь туннель, конечно, - сказал мне Василий золотые слова:
- Фадеич, мужик ты нудный, но без тебя нам скучно.
- Знаю, Вася, поэтому ты женился.
- А где ее брюнет - знаешь?
- Его труп ты отдал в химчистку.
- Ага, он теперь там заведующим.
- Маразм крепчал, - подал голос Валерка.
- Пошли на свежий воздух, - решил Эдик, очень неглупый малый.
Они проводили меня до дому. От весенних паров, от земельной прохлады, от сырой темноты все пиво улетело из головы в космос. Надумали мы с ребятами встретиться путем, у меня, для разговоров, а не по-сегодняшнему. И уж прощались на моем углу, как Валерка-изобретатель возьми да скажи мне без всякой ухмылки:
- Научил бы жить, Фадеич…
- А какой ты жизнью хочешь жить, Валера?
- Красивой, Фадеич, красивой.
- Сперва научись не терять стремглавых минут.
- Разве этому научишься…
И тогда сказал я вроде бы ему, но вроде бы всем:
- А ты живи так, будто у тебя на календаре ежедневно двадцать первое июня одна тысяча девятьсот сорок первого года и ты знаешь, что случится двадцать второго.
9
Как надо просыпаться человеку-то? Чтобы ангелочек порхал или, как в нынешних фильмах, кофий на колесиках въезжал. Утро для радости, поскольку начало всего дня.
Скосил я глаза на Марию, отвернувшуюся от меня. А она злобой дышит - ей-богу, вижу злость, которая клубится, как сера над вулканом. Это с чего ж и через почему? Неужто за выпитое пиво? Тогда ум молчит, а дурь кричит, то есть выдыхает серу.
Я против алкоголизма, как такового. С другой стороны, живу не в райских кущах, а в жизненных гущах. Короче, не херувим. Посему рюмку могу поднять, но смотря с кем и смотря зачем. И тоже имею суждения относительно причин бытующего порока. Про одну, упускаемую учеными, выскажусь. Пока Мария встает…
Почему мужик выпивает? И к тому ж: почему мужик дремлет у телика, пухнет на диване, слоняется от двери к двери, в доминишко стучит, за бабенками стреляет или это… хобби теперь завел? Потому что мужика посадили в конторы, за столы или дали хоть тяжелую работу, да спокойную. А мужик - это же боевой кот, а не дохлый тигр. Ему подавай опасности, подавай схватки, если, конечно, он мужик. Те же вулканы подавай, где клубится вареная сера. Вот он и лезет в горы, чтобы кое-что испытать. Кстати, кто бывает в горах, у того много приятелей на равнинах.
- Завтракать-то будешь? - спросила Мария брюзгливо.
Зачем вот спросила? За всю совместную жизнь я ни разу не погнушался утренней пищей.
- Блинами пахнет, - сказал я.
Вот к чему бухнул? Ведь чую, что картошку жарит.
- На блины муки нет.
- Где ж она?
- В магазине.
- Так купи.
- Раньше это было мужицкое дело - муку возить.
- А наша кобыла сдохла.
Чую, выходит какой-то перевертыш: Мария сердита на меня, а я за это на нее в свою очередь. Однако за тарелки сел.
- А это кто, черненькие-то? - спросил я о слизняках, налипших на картофельные пластины.
- Или вкус потерял?
- Что-то я их в лицо не узнаю.
- Грибы соленые.
- А я думал, икра черная.
- К старости брюзжать начал…
Допустим, начал. Старик и обязан брюзжать, у него это вроде общественной работы. Не характер меняется. Характер, что размер ботинок, даден на всю жизнь. Тут другая тонкость. Пенсионер-то жизнь прожил - старел, умнел, мудрел… И вот огляделся он, скажем, в автобусе, а народ-то вместе с ним не постарел, не поумнел, не помудрел. И схватит такого пенсионера недоумение: жизнь-то не шла с ним в ногу, а вроде бы отстала. Забрюзжишь.
- Чем намерен заняться? - спросила Мария подозрительно.
- А что?
- Выбил бы ковер.
- Я же его в прошлом месяце колошматил…
- Вещь дорогая, от пыли кургузится.
- Ничего, пусть покургузится.
- А ты к окну сядешь?
- Надо обмозговать смысл своей жизни.
- Ешь, пьешь и существуешь - вот твой смысл.
- А твой?
- Я по дому работаю.
- Твое моего стоит. Я ем, чтобы существовать, а ты работаешь, чтобы жить, а живешь, чтобы помереть.
- От таких разговоров глаза лезут на орбиту, - лупанула Мария.
Она, как уже говорилось, новгородская и, считай, в возрасте, а стать - дай бог молодой, поскольку росла на лугах зеленых да на полях льняных. Однако сути пенсиона не понимает.
Зачем человека спроваживают на пенсию-то? Не отдыхать, не кряхтеть… Есть такие старички, которых бульдозером с работы не выпрешь. Я, говорит, дома с тоски помру. Да неужели у тебя, старпеня, то есть старого пня, за жизнь не скопилось дел, отложенных со дня на день? Неужель не подкопилось мыслей, недодуманных, недокумеканных и швырнутых в сторонку, как надкушенные яблоки? Тогда ты и верно старпень. Но учти такой поворот - ты уже на земле гость. Доделать, додумать-то можешь и не поспеть.
Посему сел я к окну, чтобы побуравить мыслёй интересующий меня вопрос о двух сущностях. А ее только задень, мысль-то живую, - потечет потоком водометным…
Есть голова, а есть живот. Одна наверху, второй внизу. Так мы живем наоборот, вроде как вверх ногами - брюхо у нас вместо головы-то. Работаем-трудимся для него. Чем дольше я копчу небо, тем крепче убеждаюсь, что животу, если его не раздувать, много не надо. Скажем, хлеб нужен, а икра? Зубы пачкать? Вода с чаем необходимы, а эту пепсу можно сто лет не пить. Ботинки на добротной подошве годятся, а всякие там каблучки и шнурочки для кого? Пальто на вате или на ватине с барашковым воротником всю жизнь прогреет… Стул, он нужен, он крепкий, а ковер для чего? Чтобы я по квартире в ботинках не шастал? Из стакана пьют воду или можно пивка плеснуть. А пузатый сервиз, на который я кошусь издалече, - еще пнешь ненароком. Скажем, без автобуса до работы не доедешь. А личное "Жигули", которое место на улице занимает, опять же моему автобусу проходу не дает, воздух травит и бензин сжирает? Для чего оно? Чтобы показать, что вот, мол, я достиг, а ты давись в автобусе…
Голова с животом - что черт с багажом. Совсем не то, коли душа, как вторая сущность, верх берет. Тогда другое топливо потребуется, поскольку иной огонь горит. Тут мозги празднуют, а не мускулатура; тут подавай на уровне и поболе, чтобы жилось умно да весело. Книжек разных, в том числе и про шпионов. Кино таких, чтобы взгрустнулось до слез и посмеялось до колик. Телевизор пусть передачками будоражит, вроде как "В мире животных". Клуб "Кому за шестьдесят" нужен. Бань маловато…
Мои внутренние рассуждения ветерок прервал - Мария бегает мимо, будто вентилятор работает. Злобится. Стать новгородская, конечно, уцелела, только ее как бы помножили на два. Оширочала Мария. Да еще напялила на себя какую-то хламиду, которая и гонит воздух взад-вперед.
Тут я очухался - мать честная, боль зубная! Мужик я или уподобился? Моя супруга яичницей шкворчит, а мне спросить невдомек, какая пчела ее ужалила…
- Мария, скажи прямо, что почем?
- А то не знаешь?
- И не знаю.
- Ты же меня вчера с этой рожей обманул.
- Так вышло, Мария.
- А что потом мне сказал?
- А что я потом сказал?
- Друзья, мол, на первом месте, а я на втором. А?
Зря мужчина напевал, ему кирпич в темечко попал. То есть глупость он жене сказал. Неужели сказал? Видать, между прочим.
- Вот почему еда у меня поперек горла встала…
- Неужель? - взметнулась Мария. - Она из натуральных продуктов.
- Продукт натурален, да сготовлен во злобе.