- Это дело молодых, а не наше, - заключила разговор Мария.
Чудеса на белом свете: Лидия Аркадьевна желает своей дочке добра… А делает худо, любовь рушит. Я желаю Генке добра… А пакость ему сотворил, копейки не дал. Где же в нас Марьины души, к сопереживанию готовые?
6
В тот день на мою долю пришлась коробка скоростей - не коробка, а черту тетка. Инструментом поработал до полного удовлетворения - к концу смены возьмусь за металл, а боль из ладони по руке аж в шею отдает. Оно и хорошо: мужик должен уставать.
Ученые, слава богу, догадались - небось опыт поставили, - что без физического труда мозг наш местами хиреет. То-то я замечал у тунеядцев дурь безразмерную. А ученые, чтобы мозг сохранить, ударились в спорт. Но я другое добавлю…
Городской житель тоскует по природе, кто, конечно, еще помнит ее. Физическая работа соприкасает человека с природой напрямую, поскольку тут имеешь дело с землей, деревом, кирпичом… Я вот с шестернями весь день бился, с металлом, а металл-то тоже есть природа, поскольку он из земли нашей добыт. Вот я к ней, матушке, и прикоснулся.
Только это мы закончили ремонт, стоим чистые и переодетые, как подчаливает ко мне кадровик Чурочкин и ведет речь о подшефной школе, о нашей экспериментальной бригаде, о моей рабочей чести… А сам меня к уже гудящему автобусу подталкивает. Пришлось ехать.
Наше предприятие опекает ближайшую школу. Чтобы, значит, прививать ребятам любовь к труду и заманивать к нам. Но кроме меня поехал народ и с других близлежащих мест: кибернетик от ученых, механик с макаронной фабрики и знатный сборщик, герой труда…
Вошли мы в зал, где скопилось три восьмых класса. Давненько я не видал ученичков вот так, лицом к лицу и массой. Свои-то выросли. А тут уперлись в нас взглядами неотвратимо. Такие самостоятельные, свободные, ничем не удивленные. А двое, впереди сидящие, даже и наглые: один, курчавый, в очках, глядит на меня строго, будто он доктор, а я за больничным пришел; второй, белобрысенький, как увидел меня, так и заулыбался от щекотавшей его радости. И девиц много, хотя профессии наши не дамские, но про кибернетику судить не берусь.
Завуч нас представила, и, надо сказать, моя должность прозвучала весомо: бригадир экспериментальной бригады. Да недолга жизнь машины, у которой лысые шины…
Первым высказался знатный сборщик, мужик толковый. Про турбины такое порассказал, что ребята аж присмирели - тыщи тонн да миллионы киловатт. Их завод на всю страну гремит и за границу докатывается. Чем же я буду крыть - ремонтной ямой?
Вторым поднялся механик с макаронки - этот подвел теоретическую базу под мучнистые изделия и растолковал, чем макароны разнятся от лапши, вермишели, а также от рожков. Правда, ему был политический вопрос: почему, мол, итальянские макароны длиннее наших? Но механик ответствовал подкованно: зато, мол, наши толще.
А ученый не только ребят, но и нас удивил до крайности. Работают они над изобретением железного человека, робота, который с ношей влезает на грузовик и обратно слазит. Думаю, надо водителей предупредить - кто увидит, как такая дура лезет к нему в кузов, так и заикой сделается.
Тут и моя очередь подошла. Встал я, пригладил лысину и заматерел, как бетон. О чем говорить? О капитальном ремонте? О физическом труде, как думал утром? Или о заработках?
- Над чем ваша бригада экспериментирует? - вдруг спросил очкастый, доктороподобный.
Расскажу. Как я думал-думал и надумал, что работа и человек неправильно взаимно расположены; что надо плясать от человека к работе, а не наоборот: что надо не человека подчинять работе, а работу человеку; что хочу в бригаде все перешерстить в подобном духе и в том же направлении… Это ребятишкам-то? Да разве они этого от меня ждут? А вдруг ждут и сами того не знают? Я-то вот хочу повернуться лицом к людям… А ребята что - рыжие?
С ними ведь как о работе говорят? Бодягу заведут - чихать охота. Ребята умом понимают, что без труда не вытянешь рыбки из пруда, а сердцем-то чуют, что труд есть как бы часть всего целого и это целое будет вся наша жизнь. Вот и надо с ними говорить о жизни и ее образе. Как жить да зачем. А об этом и не говорят, стесняются или не умеют.
- Ребята, - сказал я для зачину. - У кого мозоли плотные, у того и портки модные.
- А что такое портки? - спросил очкастый.
- Джинсы, - перевела завуч, застеснявшись.
- Труд, - продолжил я язычно, - всей работе голова. Бывают работнички - оторви да брось. Я вам байку поведаю, между прочим, наблюдаемую самолично в одной энской конторе.
Байку мою выслушали с любопытствующим сопением…
…Один работничек ежедневно отлучался из-за своего стола на часик-другой-третий… Начальник к нему с претензией, а работничек на свои бумаги ссылается: мол, коли на столе лежат, то я тут. Да бумаги-то не человек. Тогда стал работничек пиджак оставлять на спинке стула: коли пиджак висит, то я тут. А начальник ему резонно и в том смысле, что можно и второй пиджак приобрести. Тогда работничек шляпу положил на стол: коли бумаги, пиджак и шляпа, то я тут. А начальник возражает, что, мол, мы зарплату не шляпе платим, а личности. Тогда работничек принес охапку сена, набил в пиджак, надел шляпу, нарисовал на бумаге среднестатистическую личность и посадил вместо себя чучело. И он гуляет, и начальник доволен. А?
Среди ребят веселый шумок горохом покатился. А я закрепляю позиции.
- У нас в бригаде автослесарь Кочемойкин, моторист Василий, шинщик Валерка, плотник Матвеич, окрасчик Николай да автоэлектрик Эдик. Не люди, а первый сорт!
Я передохнул, косясь на стол, - завуч глядит на меня с завидным интересом, хотя и вопрос на лице есть.
- Возьмем Кочемойкина. Дай ему полтонны железа да молоток - он единолично соорудит того самого робота, про которого товарищ ученый поведал. И робот Кочемойкина будет не только на грузовик взбираться, но при этом и песенки напевать. Мужик - золотые руки. Недостаток есть: живот у него такой, что им автобус возможно поддомкратить.
Ребята, конечно, завеселились. Ну и мне потеплее стало.
- Тогда почему он работает с автобусами, а не на заводе роботов? - спросил белобрысенький, улыбчивый.
- Отвечаю: чтобы доехать до завода роботов, надо сперва автобус иметь.
Вопрос, что был на лице завуча, разросся до восклицательного знака. Ученый глядит на меня обидчиво, будто я из его робота винтик вывернул. Механик с макаронки - между прочим, тощий и длинный, как макаронина, - остался при лице серьезном и как бы безжизненном. Только знатный бригадир улыбается и как бы намекает: мол, давай, Фадеич, шуруй.
- Теперь возьмем Валерку. Тоже парень - золотые руки, хотя иногда бывают как крюки. Так ему всего двадцать два. Что он делает по ночам? Изобретает вечный аккумулятор. Чтобы давал ток, пока не развалится. Недостаток есть: у него рот до ушей, хоть завязочки пришей.
- Так он несимпатичный? - жалостливо спросила девчушка с сережками.
- Это почему? У клоунов в цирке рты до ушей, а мы их любим.
- Вечный аккумулятор теоретически невозможен! - умненько крикнул сзади кто-то умненький.
- А ты приходи к Валерке и растолкуй.
Шуму в зале прибыло. Ребята вроде бы заспорили, только уж я не вникал, не до этого.
- Расскажу про Матвеича, плотника. К нему на квартиру заходить не советую. Такие рожи из дерева понаделаны, что волосы на голове дыбятся от страха. Но есть чучела и приятные. Дай ему бревно - вытешет ракету, дай полено - будет кукла, дай щепку - сделает ложку. Есть, правда, недочет: любит пиво бочковое.
- А что он у вас делает? - засомневался белобрысый хохотун.
- Кузова для грузовиков. Конечно, у него не кузова выходят, а чистые фаэтоны.
Скосился я на своих товарищей: завуч дробно и нетерпеливо постукивала карандашом по столу, будто я не выучил урок; ученый теперь глядел на меня так, будто я робот, позабывший все команды; макаронщик сидел хмуро, как макарон сырых поел; а знатный сборщик улыбается - весело ему, как и ребятам.
- Теперь про Эдика, электрика. Голыми руками берет провода в двести двадцать и не моргнет. Не обедает по три дня, как верблюд. Фонарик у него сделан карманный - может самолет ослепить. Машину личную приобретает. Но, само собой, есть недостаток: дипломатом хочет заделаться.
- Разве это недостаток? - спросил курчавый в очках.
- А кто ж за него в бригаду? Ты, что ли?
- Почему он не обедает? - какая-то девчоночка заинтересовалась.
- За границу же поедет, а бизнесмены нынче тощие.
И я глянул на механика с макаронки, который сидел и наверняка переваривал свою продукцию.
- А вот моторист Василий по звуку скажет, что и где барахлит в двигателе. Сильный, как кран-тельфер. Столитровую бочку с бензином перышком бросает в кузов. В дружине ходит. Шпань и пьянь от него рассыпается. Вот, мол, Васька-Дизель идет. Ну и недостаток имеется - от него жена ушла.
- Почему ушла? - спросили сразу три барышни.
- Брюнет подвернулся. Да была бы умной, не ушла.
Я перевел дух - у меня, слава богу, один неучтенный остался, но для характеристики человек трудный.
- Ну, и есть в бригаде окрасчик Николай. Работу держит, краску с закваской не спутает. Но, скажу вам, ни читать, ни писать, ни считать не умеет. Чистый пень.
- Не может быть! - отозвалось несколько голосов.
- У нас же обязательное среднее образование, - уже сердито встряла завуч.
- Миновало его среднее образование. Скажу вам по секрету, Николай-окрасчик вроде бы не человек, а инопланетянин. Поэтому и не знает ни грамма.
Ребята зашумели все и враз, требуя пояснений.
- Мы, конечно, его не проверяли, но Валерка утверждает, что этот Николай к нам с луны свалился.
- А какие лично у вас интересы? - скоренько спросил паренек в очках.
Я, конечно, подумал, что не дай бог он и верно станет доктором, зубным, но отвечать начал обстоятельно.
- Я интересуюсь элементарными частицами. Они ведь теперь всюду. Частицы в физике, частицы в веществах, частицы в пыли, не считая частицы черта в нас.
- Достаточно! - оборвала завуч. - Спасибо за информацию.
- На дому стоит антенна, под антенною труба; приходите, наша смена, будем рады завсегда, - попрощался я с ребятами.
Из школы мы шли со знатным сборщиком.
7
Ребят приучаю выходить кучно из проходной: коли вкалываем вместе, то и нечего ползти по одному. Прошли мы своей компанией метров пятьдесят - и рты по-разинули от явления пивного ларька народу. Какой-то умник смекнул соорудить его поближе к автопредприятию. Из любопытства мы подошли. Я, как бригадир, купил всем по кружке пива, а потом вертлявую пивную барышню попросил запомнить всех в личность и в дальнейшем никому этого мочегонного напитка не выдавать, включая и меня. Все позубоскалили. А Кочемойкин пробурчал что-то в том смысле, что мое бригадирство до пива не касаемо. Касаемо не касаемо, а ларек я ковырнуть пообещал, - не дело человеку нервы после работы испытывать. Мы-то все пойдем домой, а каково Матвеичу?
На перекрестке порукопожатились и разошлись. А с Эдиком нам по пути до автобуса.
- Скоро машину-то купишь?
- Думаю, в следующем году, Фадеич.
Раньше коли Эдик, то и стиляга. По одежде и наш сильно моден: просторная на нем шубейка до колен, вроде бы цигейковая, шапка меховая в два обхвата, на ногах индейские сапоги-мокасины. Но лицо худое, в обтяжку и скулы с черепом выпирают.
- Эдик, отец у тебя кто?
- Дипломат, уже второй год в Латинской Америке.
- А мать?
- Ученая, доктор наук.
- По какой части?
- Физик.
- Ага, элементарные частицы, - понял я. - А чего ж ты при таких родителях подался в ремонтники?
- А куда надо было, Фадеич?
- Детки таких родителей идут по стопам или на тепленькие местечки.
- Да ведь я тоже временно.
- Знаю, намереваешься по отцовой линии.
- Хочу поступить в Институт международных отношений.
- Ага, понял я твою мечту, Эдик… Хочешь на собственной машине подкатить к институту, а?
- Точно, Фадеич, - засмеялся Эдик, да и не засмеялся, а как бы зажмурился от удовольствия.
А я прикидываю, Эдик уйдет в дипломаты, Валерка в какой-то изобретательский институт намыливается. Я пенсионного возраста, Матвеич на подходе. Николай-окрасчик хоть и старается, но стопроцентно все ремонтные специальности пока не охватил ввиду природной неграмотности. Василий-моторист из-за жены работает без смысла - ему хоть грузовик искупать, хоть слона подковать. Остается один Кочемойкин.
- Эдя, а бригада как же?
- Я еще поработаю.
- Ну а как ты чувствуешь дальнейшее развитие бригады?
- А у нее должно быть развитие?
Глянул на меня искоса, но умно - лоб его широкий эмалированный светится от остатков мартовских снегов. Ну что я вижу-то в нем, кроме этого лба да шапки боярской? Что знаю о нем, кроме хотения дипломатом сделаться? И копнул ли я поглубже своих соратников по ремонту, чтобы глядеть да видеть? Эх, бабка-ёжка, кривая ножка…
- Эдя, смысл жизни как понимаешь?
- Фадеич, тебе бы социологические опросы вести, - усмехнулся он.
- А все ж таки?
- До автобусной остановки не успею объяснить.
- А ты в двух словах.
- Было бы счастье, Фадеич, а без смысла жизни обойдемся.
- Хорошо. А в чем счастье?
Он прямо-таки засмеялся. И то: идет по улице махонький мужичок в ватном пальто с воротником из векши, в шапочке с кожаным верхом, в бурках скрипучих - их после войны носили, теперь позабыли… И этот мужичок, то есть я, который ему верхом кожаной шапочки до плеча достает, интересуется смыслом жизни и счастьем… Приносите хохотушек, напечем из них ватрушек.
Эдик достал из коричневой коробочки с золотой верхушкой длинную сигарету кофейного цвета, потом зажигалку не то в форме бутончика, не то в форме унитазика белого металла… И закурил - смотреть любо. Я представил его за рубежом - какого хочешь бизнесмена за пояс заткнет. Девушки, что встречались, смотрели на него зырко и млели, как снежок мартовский. Правда, заприметив меня, несказанно изумлялись, зачем это я прилепился сбоку. Я и говорю: приносите хохотушек, напечем из них ватрушек.
- Смысл жизни, счастье.. Зачем тебе это, Фадеич?
- Для бригады.
- Бригаде нужны работа и деньги.
- А счастье, Эдя?
- Идеалист ты, Фадеич.
- Только на деньгах да работе хорошей бригады не взрастишь. Вот тебе пример живой. Работы у нас навалом, заработки неплохие и будут еще повыше. Чего ж ты в дипломаты вознамерился? Чего Валерку другие дела манят?
- Есть места поинтересней бригады.
- Я вот и хочу, Эдя, чтобы наша бригада была поинтересней иных мест.
Не доходя до остановки, он погасил свою красивую сигарету.
- Фадеич, я в другую сторону.
- Разве не домой?
- Халтуру нашел - "Жигули" у частника.
- Тебе ж отдохнуть надо…
- Ты о счастье думаешь, а я о работе, - поддел он меня ехидным смешком.
- Тогда твои дела как сажа бела, Эдик.
- Фадеич, никак ты выступаешь против краеугольного и где-то даже гранитного фундамента, то есть против труда?
- Фундамент в том, Эдик, чтобы не просто работать, а иметь от работы удовольствие. Вот тогда будет счастье.
- Для меня счастье - в преодолении.
- В преодолении чего?
- Всего, и себя в том числе. Вот к частнику идти неохота, но преодолею. Пока, Фадеич.
Он припустил к трамваю. Не отдохнувши, не поевши… Побежал преодолевать себя и частника. Кстати, духами от него повеяло, как от девицы какой. Эдик и есть Эдик, фельетонная личность. Но, с другой стороны, на двух работах вкалывает.
Конечно, о человеке его работа говорит. Да я думаю, что не все, поскольку он ее делать обязан. Более о человеке говорит работа, которую он мог бы не делать, да делает. По ним надо судить, по делам необязательным. Только вот Эдиково необязательное дело затеяно, считай, ради глупости, личного автомобиля.
Посреди вечерней улицы взяли меня разнообразные мысли, но об одном и том же… Родители у Эдика - дай бог. Допустим, он пошел на принцип, или они пошли, как и я с Генкой - денег на машину не берет или не дают. Но ведь дело дошло до голодухи.
Я достал из кармана бумажку с адресом, добытым у кадровика Чурочкина, и полез не в свой автобус…
Звонок за дверью потренькал слабенько. У электрика-то. Открыла мне женщина средних лет, неказистая, одетая в кофту домашней вязки. Видать, домработница или приехала родственница из деревни на городские хлеба.
- Доброго вам здоровьица. Я Эдиков начальник, Николай Фадеич.
- Проходите, пожалуйста, - пригласила голосом мягким, открытым. - Только Эдика нет.
- Без него перезимуем.
Разделся я и был препроважен на кухню.
- Извините, уборка в комнатах…
В двух, как я понял. Кухонька невидная - ни мебели, ни размера. Моя во всех отношениях будет лучше. Но чистенько и запах уютный.
- Николай Фадеич, чайку…
После работы ни от чайку, ни от кофейку не отказываюсь. Да и знаем мы их чаек - небось с копченой колбаской да с икоркой…
Однако был голый чаек, не считая варенья. И на том спасибо, погоняем. Разузнав ее имя-отчество, я поделился:
- Валентина Матвеевна, прибыл я скорее не к вам, а к Эдиковой родительнице.
- Я его мать, - удивилась она тихо.
- Тогда извините за слепоту.
Позабыл я, что большие ученые держат себя просто, будто и не они. Вокруг нашего дома одна старушка бегала в белых порточках и маечке. Ноги синие, сама красная, дышит пыхтяще - трусца, короче. Ну и считаем все, что баба с дымом в голове. А на поверку оказалась она мировым ученым и лауреатом. И то: большому ученому пыжиться резону нет - его и так видать.
- Валентина Матвеевна, между прочим, элементарными частицами интересуюсь…
- Да? - вроде бы не поверила она.
- Хоть и махонькие, а мир на себе держат.
Ее простое лицо выразило нескрываемое удивление: мол, мужичок, а туда же.
- Валентина Матвеевна, вы, случаем, новую частицу не открыли? Их, говорят, навалом.
- Николай Фадеевич, я вас не понимаю…
- Спрашиваю насчет новых частиц, поскольку вы ученый по физике.
- Николай Фадеевич, господь с вами, - улыбнулась она, но уже тревожно.
- А кто же вы по специальности?
- Была швеей, а теперь на инвалидности.
- Вы уж извините меня, Валентина Матвеевна, за мои вопросы… А муж?
- Он умер, когда Эдику десять лет исполнилось.
- Дипломатом был?
- Что вы… Водителем такси. За рулем и умер, - вздохнула она.
Вчера в нашей столовой пельменей наделали со сметаной. Ребята, говорю, берите ложки, а не вилки. Не послушались. Растопшая сметана вся осталась в тарелках, а я свою ложечкой выхлебал. Вот что значит жизненный опыт. Так на хрена он мне нужен, этот жизненный опыт, коли его только на пельмени и хватает! Под заграничной сигаретой парня не разглядел. Лужа реки мельче, дурак бревна крепче. Умная старость… Видать, не так старость умна, как молодость глупа. Старость умна лишь на фоне молодости.
- Валентина Матвеевна, а насчет личного автомобиля Эдик мечтает?
- Впервые слышу. Какой автомобиль… Еще ведь сестра пятнадцати лет и бабушка. А пенсии скромненькие.
- С Эдиком выходит четверо?