ЖАН-ПЬЕР. Конечно, помним. Я только что говорил об этом Селестену.
ИОЛАНДА. Ты был омерзителен. (Жан-Пьер дернул головой.) Да, омерзителен. А меня, когда я смотрела на этого мерзавца, который все плевал и плевал, меня как будто бы било током. Даже сейчас, как подумаю об этом… (Пауза. Она смотрит В одну точку.)
ЖАН-ПЬЕР. Ты ходила на теннис?
ИОЛАНДА (резко). Да, ходила, но сразу же ушла! Да ты просто смеешься надо мной. (Селестену, который собрался уйти.) Не уходи, Селестен, останься. (Брату.) В конце концов Селестен наш друг, и мне хочется поговорить с нормальным человеком, а не с деревяшкой, бревном. (Селестену.) Ты знаешь, как я теперь живу. Вот уже полтора года как я вдова, после двух лет замужества. Мой брат, дурак, счел необходимым выдать меня за сорокадвухлетнего мужчину.
ЖАН-ПЬЕР. Извини, но я всего лишь познакомил тебя с Виктором.
ИОЛАНДА. Да, мужчина сорока двух лет, приятной наружности, широкоплечий, накачанный, но уже с поизносившимся сердцем. Виктор всю жизнь жил в Париже и ничем, кроме лошадей, виски да женщин, не занимался. Просто невероятно, сколько женщин может быть у сорокадвухлетнего мужчины! Когда он получил в наследство замок своего дядюшки, он подумал, что одна женщина будет утомлять его не так, как две сотни. Он хотел, чтобы мы спали отдельно, но я-то тоже знала, чего хочу.
ЖАН-ПЬЕР. Иоланда, Селестену необязательно это знать. Мне, впрочем, тоже.
ИОЛАНДА. Да, но мне нужно об этом рассказать. Я хочу выговориться. Не в исповедальню же мне это нести. Виктор был мой муж, и мы жили с ним не в грехе. В тот вечер, когда он овладел мною…
ЖАН-ПЬЕР. Это возмутительно!
ИОЛАНДА. Я заставляла его рассказывать о былых похождениях. Он хотел спать, пытался уклоняться, но я садилась ему верхом на живот. (Садится верхом на стул.) Помнишь, он был весь волосатый, аж до шеи. Я запускала обе руки в его волосы на груди. Рассказывай, Виктор! Рассказывай!
БОРДЕР (высунув голову из будки). Но, дорогая, что ты хочешь, чтобы я тебе рассказал? (Зевает.) Это всегда одно и то же.
ИОЛАНДА. Рассказывай. Ну, например, про горничную. Я уверена, что у тебя бывало и с горничными.
БОРДЕР. А как же! Как-то вечером возвращаюсь я машиной из Довиля, машина ломается, и мне приходится ночевать в сельском трактире. Хозяева ушли в село на свадьбу, и я остался вдвоем со служанкой, фигура, как у деревенского платяного шкафа, пардон, как у кареты, а сзади… так целая повозка… ничего не скажешь! За ужином я спрашиваю: "Чем тут у вас вечером занимаются?" "Вечером? Да ничем таким… Я-то спать ложусь". А я ей: "Заходите ко мне в комнату, поболтаем". (Зевает.)
ИОЛАНДА. Ну и что дальше?
БОРДЕР. В комнате я стал думать о машине, а о девице забыл. Но потом вдруг слышу, за дверью скрипнула половица, и голос спрашивает: "Мисье-е, ничиво не нада?" Необычный голос…
ИОЛАНДА. Какой же?
БОРДЕР. Робкий, глухой, слегка тревожный… да, испуганный ожиданием удовольствия… или, может быть, греха. Я встал и открыл дверь. Вот и все.
ИОЛАНДА. Нет уж! Ты не лишишь меня главного! Я хочу знать все.
БОРДЕР. Знать что? (Вздыхает от изнеможения, потом говорит Взбешенным голосом.) Она захотела, чтобы я погасил свет. Разделась, и в постели я ее расшифровал.
ИОЛАНДА. Расшифруй меня.
БОРДЕР. Да я тебя знаю, как свои пять пальцев. (Зевает.)
ИОЛАНДА (встает со стула и обращается к Селестену. Бордер тем временем исчезает в своей будке.) Ах, сколько я узнала подобных историй, да каких скабрезных. По одной в день - все два года.
ЖАН-ПЬЕР. Он, наверное, повторялся.
ИОЛАНДА. Никогда. Я бы этого не допустила. Я записала все его приключения. Вышло восемь полных тетрадок. Женщины любого положения, любых размеров, не говоря уже о домах терпимости. Чтобы ускользнуть от меня, он вставал пораньше и подолгу ездил верхом, но когда возвращался, я была тут как тут. Виктор! Пошли!
БОРДЕР. Я прекрасно прогулялся. Ах! Этот весенний лес, пение птиц…
ИОЛАНДА. Ты расскажешь мне о весне потом. Поторопись.
БОРДЕР. Иоланда, умоляю, пожалей меня хотя бы сегодня. Я на ногах не стою.
ИОЛАНДА. Не ломай комедию. Ты должен, значит можешь.
БОРДЕР. Ты чудовище.
ИОЛАНДА. К чему эти препирательства? Ты же знаешь, что придется уступить.
БОРДЕР (вздыхая). Ладно, пойду только умоюсь.
ИОЛАНДА. Бедный Виктор. Я подозревала последнее время, что ему плохо, но я думала, что мужчины - это все равно, что женщины. Я никогда не предполагала, что мужик может быть хрупким. И однажды утром Виктор окочурился у меня на руках, сердце сдало в одночасье. Хотя прошло уже полтора года… Я не могу больше жить одна.
СЕЛЕСТЕН. Претендентов, должно быть, хватает. Тебе остается только выбрать.
ИОЛАНДА. Ошибаешься. Жизнь моя - здесь. Тут мои друзья, мои знакомые, моя семья. Я отсюда не уеду ни за что на свете. К тому же я терпеть не могу Париж. Так что же?
СЕЛЕСТЕН. Все-таки в городе с пятнадцатью тысячами жителей у тебя есть возможности.
ИОЛАНДА. Я дочь заводчиков Донадье. Я богата. Я не могу выйти замуж за кого попало. В двух других богатых семьях - Милиберов и Шабрю - из детей только дочери, т. е. мне соперницы. В крайнем случае я могла бы скатиться до нотариусов. Но они все женаты, а их сыновья еще школьники. Разумеется, должны быть хоть какие-то пристойные мужчины. Если бы мой братец хотел мне помочь…
ЖАН-ПЬЕР. Не плачься. Не далее как сегодня…
ИОЛАНДА. Вот именно, поговорим об этом. Давеча мой братец рассказывает мне о молодом Сореле, поселившемся у нас в городе. Что и говорить, быть женой провинциального докторишки не очень улыбается. Будь он хирургом, это да - они режут, кромсают и, как правило, сами осанистые, в теле. Да, так сегодня утром у Мелиберов вижу я этого врача на их теннисном корте. Тридцатник, длинный, хилый, бледный, никаких тебе плеч, ничего. А я люблю, чтобы мужчина был плечистый. Я люблю, когда у мужчины и зад крутой, когда на нем одежда не болтается. Мне в постели не амеба нужна. Но самое возмутительное, что у него, хиляка этого, даже и глаза не заблестели, он смотрит на меня, как на кролика, и даже не замечает, что я женщина. А я, между прочим, не так уж плоха собой.
СЕЛЕСТЕН. Ты просто великолепна. Такие нога, такие… у тебя потрясающая фигура.
ИОЛАНДА. Правда? Однако Жан-Пьер готов отдать свою сестру именно такому жалкому подобию мужчины. Мужчине, износившемуся, даже еще и не послужив, мужчине, думающем о женщинах не больше, чем мой пудель о десятичных дробях. (Жан-Пьеру). Ну и эгоист же ты!
ЖАН-ПЬЕР. Ты никогда раньше не говорила о своих вкусах. Я думал, что тебе больше по нраву интеллектуалы.
ИОЛАНДА. Мне не до шуток. Идиот! Тебе-то, конечно, на это плевать. Сам-то можешь иметь девиц, сколько захочешь - и в конторе, и в другом месте, ты себе в этом не отказываешь. Можно сказать, что это твое основное занятие. Впрочем, на мой взгляд, ты вряд ли способен на что другое. Когда твоей любовницей была Ольга Кутюрье, у тебя было еще не меньше двух помимо нее. Возможно даже, что ты собирал их всех троих вместе. Ах! Почему религия и мораль не позволяют мне тоже иметь троих мужчин? Троих, четверых, (кричит) пятерых! Шестерых! Я бы их пожирала, я бы их иссушила, всех шестерых! Увы, о чем это я? У меня нет даже и одного. И от этого я подыхаю. Вечером я без конца кручусь в постели, в своих воспоминаниях. Даже успокоительное мне не помогает. Вчера я выпила две таблетки. Я вся горела. И даже днем, когда я одна, вдруг всплывет какой-то миг, какой-то образ начинает буравить мне голову, и тоска хватает меня за горло, спускается ниже, сжимает живот клещами и терзает меня.
ЖАН-ПЬЕР. Ну и ну, дело, кажется, серьезное. Ты, наверное, переживаешь. Почему бы тебе не завести любовника, пока не подыщется муж?
ИОЛАНДА. Жан-Пьер, прошу тебя, без пошлостей. С тех пор как ты переметнулся к радикал-социалистам, у тебя какие-то отвратительные мысли.
ЖАН-ПЬЕР. Ни к каким радикал-социалистам я не переметнулся! Я просто поддерживал кандидата от радикалов по своему долгу хозяина, и мне не приходится об этом сожалеть, так как благодаря этому я смог избежать забастовки.
ИОЛАНДА. Кто идет на сговор с адом, сам отдает себя в ад. Я ни с кем не вступаю в сговор. Если мне удалось сохранить свое достоинство вдовы и мою женскую честь, то это потому, что я ни в чем не уступила демону, ни в чем и никогда. В отдельные моменты я чувствую себя осажденной крепостью, в которой не осталось больше ни боеприпасов, ни провианта, ни воды. И, конечно же, у меня перехватывает дыхание. Но я напрягаюсь, без устали борюсь с искушением, обращаюсь за помощью к Богу и моему исповеднику. Я молюсь, я исповедуюсь, я причащаюсь, и все начинается сызнова. Когда был жив муж, моим исповедником был аббат Фушар, ты знаешь его, крепкий мужчина с упругой походкой, горячим взглядом. Я испугалась. Испугалась самой себя. Тогда я обратилась к старому кюре Муше. (Становится на колени на стуле на краю сцены. Жан-Пьер и Селестен Выходят.) Святой отец, я отвратительна себе больше, чем когда-либо. Уже три дня меня терзает буря желаний, которая не дает мне даже заснуть. Это похоже на волны, вздымающиеся со страшных глубин и будоражащие мою плоть без отдыха и покоя. Меня истязают чудовищные видения греха, сладострастия, видения, которые я творю себе сама и которые мне, презренной, нравятся.
БОРДЕР (едва заметный в своей будке). А что же это за видения, дитя мое? Опишите их мне.
ИОЛАНДА. Отец мой, мне так стыдно. Там голые мужчины. Подходят ко мне. Овладевают мною.
БОРДЕР. А в каком вы при этом положении?
ИОЛАНДА. В каком положении?.. Но… я лежу. Разве есть другие положения?
БОРДЕР. Это единственно рекомендуемое. Дитя мое, Господь подвергает вас суровому испытанию, и вы выдержите его, если только обратитесь к Нему. Вы сможете спастись, дитя мое, молитвой и благими деяниями. И, кстати, скажу вам, что некоторые из наших прихожан встревожены ветхим состоянием убранства священнослужителей. И вправду, больно смотреть на наши епитрахили и ризы, заношенные до дыр, потерявшие свой первозданный блеск, что вряд ли делает честь Иисусу. Сейчас организуется специальный комитет, в котором вам хотят предложить место председателя.
ИОЛАНДА. Я согласна, святой отец. Еще один комитет, который влетит мне в копеечку. Им нет конца. Но надо же ведь и попам иметь ризы.
БОРДЕР. Господь оценит ваш щедрый порыв да и приход тоже. Вы по-прежнему собираетесь замуж?
ИОЛАНДА. Разумеется, святой отец. Я думаю только об этом. Мой брат приметил одного молодого врача, который недавно начал здесь практиковать.
БОРДЕР. Только не за него! По нашим сведениям, он социалист, причем социалист-диссидент, хуже каких во Франции нет.
ИОЛАНДА. Социалист он или нет, это неважно, он недостаточно плотен.
БОРДЕР. Вы правы. Я подумал, что вам подошел бы… Некий Эрманго, торговец движимым имуществом, которого в прошлом году постигла тяжелая утрата - смерть жены. Большое состояние. Примерный католик. Возвышенная душа.
ИОЛАНДА. Но, отец мой, он ужасно некрасив!
БОРДЕР. Во время приходских праздников он несет хоругвь святого Анастаса.
ИОЛАНДА. Да, он сильный. Я слышала, что он бабник.
БОРДЕР. Я ведь его исповедник. А он никогда не говорил мне, что бегает за юбками, зато поведал, что испытывает такие же муки, что и вы. Да вот, как-то недавно мы беседовали с ним в ризнице, и он мне сказал: "Ах, когда я женюсь, будет жарко! Моей жене не придется жаловаться".
ИОЛАНДА (Взволнованно). Правда, святой отец, он так и сказал "будет жарко"?
БОРДЕР. Я же говорил вам, что он примерный католик, ну что вы хотите, у него силы, как у быка. Послушайте, дитя мое, не отвечайте мне сегодня. Подумайте. Его зовут Леонард.
ИОЛАНДА. Леонард… Леонард… Я все же подумаю. Какую епитимью вы на меня налагаете?
БОРДЕР. На ночь, перед сном, исповедальную молитву, а затем "Отче наш" вслух для расслабления. То же самое и утром после сна. Вы любите говядину по-бургундски, курицу с рисом?
ИОЛАНДА. Да, святой отец.
БОРДЕР. Тогда никакого мяса в течение недели. Прочитайте-ка мне молитву. (Неразборчивое бормотание Иоланды, сопровождаемое бормотанием Бордера.) Идите, дитя мое.
Звучит литургическая мелодия. Иоланда встает и удаляется. Дойдя до конца сцены, она оборачивается лицом к публике, преклоняет колено и выходит. Из-за кулис появляется Селестен.
БОРДЕР. Селестен вернулся в свою квартиру - скромную, убого обставленную комнатенку. Слева - кровать, прямо - шкаф, кресло и умывальник. Туалет на площадке. Поэтому его не видно. На стене - акварель кисти его приятеля Мортье, изображающая колокольню церкви святого Анастаса. Довольно красиво. (Говорит женским голосом.) Тук-тук.
СЕЛЕСТЕН. Войдите… (Хмуро.) Добрый вечер.
БОРДЕР. Милый, милый мой… Но что с тобой? Ты так обиделся!
СЕЛЕСТЕН. Да нет, не обиделся… Просто я не в настроении. Вот и все.
БОРДЕР. А-а, прекрасно. Понимаю. Тебя вызывали к хозяину. Не отрицай. Я видела, как ты шел туда. И хозяин сказал: "Старина, я тебя люблю, но сделай милость, не лезь к Ольге Кутюрье".
СЕЛЕСТЕН. Да, почти так и сказал. Он только за этим и вызывал меня к себе.
БОРДЕР. Бог мой! Чего только не приходится видеть! Больше года он каждый вечер лез ко мне под юбку, а когда в один прекрасный день он бросает меня, одарив вечерней сумочкой из позолоченной серебряной парчи, то лишь для того, чтобы окружить меня колючей проволокой. Мы им больше не нужны, но они не хотят при этом, чтобы мы попали к кому-то другому. Бог ты мой!
СЕЛЕСТЕН (садясь). Приоткрой окно. Жара невыносимая.
БОРДЕР. Подумать только, вечерняя сумочка! Что мне прикажешь делать с его сумочкой? В кино по пятницам ходить? Да еще из позолоченной парчи - дешевка дальше некуда. А ты что мне подаришь? Жестянку для монет?
СЕЛЕСТЕН. Что на тебя нашло? Я тебе всегда говорил, что не люблю тебя, но расставаться с тобой не собираюсь.
БОРДЕР. Милый! Ты такой хороший… Можно я тебя поцелую? Это все из-за Жан-Пьера… нет? Из-за его сестры? Она приходила к нему, когда ты был там… Селестен, посмотри мне в глаза… Не так… Да, я вижу… Ты влюбился в красавицу Иоланду.
СЕЛЕСТЕН. Не знаю.
БОРДЕР. Ты, наверное, всегда был в нее влюблен. Скверная уродка. Когда я попадалась ей в кабинете Жан-Пьера, чего она только не придумывала, чтобы унизить меня. Задушила б ее… Знаешь, мне бы умереть от ревности, но я все на свете готова отдать за то, чтобы ты переспал с ней. Красавица Иоланда Донадье спит с сыном бывшего заводского вахтера. Ты-то чего ждешь?
СЕЛЕСТЕН. Замолчи, ты обезумела.
БОРДЕР (нормальным голосом). Как бы то ни было, на следующий вечер Селестен спустился со своей голубятни, чтобы попытать счастья.
Селестен удаляется со сцены по ступенькам в партер. Иоланда выходит из-за кулис.
БОРДЕР. Иоланда в своей спальне, обставленной со вкусом, но просто. Комод в стиле Людовика XIV, кровать в неоготическом стиле, ореховый письменный стол и кресла в стиле "Арманьяк". На комоде - фотография Виктора, а на стене - очень красивое полотно работы Банкье, крупного художника провинциалиста, изображающее колокольню церкви святого Анастаса и заключенное в рамку соответствующей эпохи. (Меняет голос). Я больше не нужна госпоже? Можно идти спать?
ИОЛАНДА. Да, да, можете ложиться, Мелина. Кстати, вы знаете господина Леонарда Эрманго?
БОРДЕР. Такого некрасивого? Еще бы мне его не знать. Давеча вечером, когда я вышла подышать воздухом на Каштановую аллею, он подошел ко мне и положил свою руку можете представить куда.
ИОЛАНДА. Он положил свою руку… И что же вы стали делать?
БОРДЕР. Я расскажу госпоже все как есть. В тот вечер у меня на душе было как-то смутно, и я поначалу не сопротивлялась, но когда он захотел всего остального, я не смогла решиться. Он и вправду слишком безобразен. Госпожа знает, как быстро соображает мозг в такие моменты. Мелиночка, сказала я себе, если вдруг ты забеременеешь, то, во-первых, мсье Леонард католик и может не признать ребенка. А во-вторых, существует опасность, что ребенок будет похож на отца.
ИОЛАНДА. Вы правы, эту опасность нужно учесть. Ладно, можете идти.
БОРДЕР. Желаю госпоже спокойной ночи. Успокоительное на вашем ночном столике.
ИОЛАНДА. Доброй ночи, Мелина.