На работе я настолько хорошо ладил с Одеттой, Жоселиной и Анжелиной, что сам себе казался женщиной рядом с ними, несмотря на судимость и тюрьму, которые делали меня в их глазах мужчиной и придавали своего рода старшинство, признаваемое даже Одеттой. Они разговаривали в моем присутствии о своих сердечных делах так же свободно, как между собой, и часто ждали от меня совета, хотя прямо и не просили об этом. Жоселина переходила на откровенность не так просто, как ее подруги, по крайней мере, в таких вопросах. Однажды, когда мы были с ней вдвоем в кабинете, она призналась мне, что влюбилась в тридцатилетнего химика, который жил в ее же доме. Они ездили одним автобусом, вели долгие разговоры обо всем, кроме любви, на что Жоселина, впрочем, и не надеялась, сознавая свою непривлекательность. Я убеждал ее, что красота ничего не значит, что это не больше, чем украшение, тешащее тщеславие мужчин, но никак не влияющее на сексуальность. В остальном же я приводил ей слова Носильщика: решительно взять инициативу в свои руки, переспать с химиком и убедить, что он совершил нечто очень великое. Говори я ей все это от самого себя, она не приняла бы меня всерьез, но мнение Носильщика казалось ей заслуживающим большого внимания.
Как-то вечером, уходя с работы в шесть часов, я столкнулся в коридоре с Татьяной, одетой в тот же костюм, в котором она была месяцев пять тому назад, в день, когда я вышел из тюрьмы и встретил ее под аркадами улицы Кастильоне. Она поцеловала меня, прижалась к груди и закричала, не обращая внимания на обвевающий нас поток спешащих людей и перекрывая своим голосом топот шагов:
- Мне надоело быть содержанкой этого типа. Заметь, не из-за его полутора центнеров веса. Нет, на это мне плевать и еще раз плевать. Ну и что с того, что я шлюха? Меня это не колышет. Нет ни угрызений совести, ни бессонных ночей. Все куда проще. Мы с ним разной породы и из разных миров. Я каждую минуту желала, чтоб он провалился в преисподнюю. В общем, я попросила у него место учителя. А сейчас пойду верну ключи от тачки и от квартиры со всеми мехами, драгоценностями и прочим барахлом. - Она засмеялась и добавила, понизив голос: - Не думай, что я переживаю или играю в благородство, просто после трех месяцев шикарной жизни, обалденной машины я сегодня утром посмотрелась в зеркало и увидела, что я такая же дура, как и Кристина Резе. Мне стало страшно. Прощай.
Меня обрадовало это ее решение, которого я не переставал от нее ждать. На следующий день я, как обычно, явился на работу на несколько минут раньше. Одетта уже сидела за своим столом. Она подошла ко мне с удрученным видом и взяла за руку:
- Мартен, мне поручено выполнить очень неприятную миссию. Вчера президент позвонил мне домой в девять вечера и сказал, что вы больше не работаете в СБЭ, что вы должны уйти отсюда до половины десятого. Вы обязаны передать вашему брату, чтобы он больше не появлялся в Нейи. Я спросила у него, что случилось, но он не стал отвечать. Я не могла во все это поверить. Только что я снова звонила ему, сказала, что вы нам совершенно необходимы. Он не согласился.
Одна за другой явились Жоселина и Анжелина. Пришлось рассказать им, что происходит. На их расспросы о причинах моего увольнения мне нечего было ответить, никакое предположение не приходило на ум. Я ведь не мог открыть им всю правду. Чувствуя себя неловко, я решил покончить со взаимными прощаниями.
- Я вам скоро напишу, - пообещала Одетта. - Вам трудно будет найти место, а я смогу это сделать для вас.
- Я тоже помогу, - сказала Жоселина.
Мы обнялись. В отделе кадров Келлер не взглянул на меня, и я получил из рук секретарши справку о работе и ордер в кассу на расчет. Как бы случайно здесь же оказался и Эрмелен, но на этот раз он вел себя без обычной наглости, а был любезен и почти учтив. Он продолжал полагать, что я владею вместе с Лормье тайной, угрожавшей его безопасности.
- Вы покидаете нас, господин Мартен? Очень жаль, я всегда очень высоко ценил вас.
- Вам нечего опасаться, господин генеральный директор. Выгоняя меня, президент тем самым подтверждает свое доверие. Так что можете быть вполне спокойны.
Его уши побагровели, и он удалился, пожелав мне удачи. Этим утром впервые в жизни я гулял по Булонскому лесу в рабочий день недели. Опустился туман, и поэтому на аллеях было немного гуляющих. Несмотря на то, что я несколько раз сбивался с пути, мне показалось, что время течет медленно. Загородная местность действует на меня в общем угнетающе. Деревья почти все одинаковые, и абсолютно все лужайки похожи одна на другую. Я оттягивал момент возвращения домой, где Носильщик, очевидно, спал глубоким сном, и мне пришлось бы сидеть в одиночестве, так как у Лены в это время лекции в Сорбонне. Направляясь к заставе Сент-Оноре, я зашел в картинную галерею, чего со мной раньше никогда не случалось. В магазине за столиком сидела женщина, я поздоровался, но она меня не заметила. Я попал сюда как нельзя кстати. В галерее были выставлены картины некоего Марселя Пенгляра, и на печатной афишке, выпущенной по этому поводу, значились такие слова: "Наш великий Марсель Пенгляр является несомненно самым оригинальным, самым лучшим художником эпохи, которая навсегда будет отмечена буйным сверканием его мечтательного гения". Весьма полезное для такого профана, как я, это предупреждение сразу же подействовало на меня и помогло распознать буйное мечтательное сверкание выставленных картин, а особенно полотна под названием "Велосипед в пустыне", где рабросанные на клочке песка, как остатки скелета, велосипедные педали, руль, насос отражали разноцветными пучками свет свечи, воткнутой в песок в одном из уголков пустыни. Смелая картина. Но даже вся эта красота была не в состоянии вытеснить из моего сознания образ Татьяны. Ведь я вошел в этот магазин, вспомнив тот день, когда я видел, как она вышла из своей супертачки и направилась в галерею на улице Боэси. Я с грустью думал, что ее назначат учителем в какой-нибудь департамент, и я ее больше не увижу. Я не думал о том, чтобы пойти к ней домой. Скрыть от нее мое увольнение из СБЭ мне казалось так же немыслимо, как и сказать ей об этом. Узнав, что ее разрыв с Лормье привел в итоге к моему увольнению, она обязательно бы решила, что в чем-то виновата передо мной и чем-то мне обязана.
Я вернулся домой в половине первого, как обычно. Подходя к дому, я встретил Лену, возвращавшуюся пешком из Сорбонны. Пока мы поднимались по лестнице, она рассказывала о своих лекциях и занятиях. После года учебы во франции она должна будет возвратиться в Боннский университет, где уже проучилась два года. Рассказ о прошлой жизни и о ее планах лишь очень отдаленно напоминал то, что она говорила раньше. Эта девушка была исполнена доброты, мягкости и лживости. Валерию и Мишеля мы застали на кухне. Мишель больше не обедал в постели с тех пор, как полюбил Лену.
- Ты как-то странно выглядишь, - заметила Валерия. - Что-то случилось?
- Меня выгнали из СБЭ. И Мишеля тоже выгнали. Не спрашивай за что. Я не знаю.
Чувствуя, что я скрываю правду, Валерия смотрела на меня строгим взглядом и уже готовилась приступить к допросу. Но Носильщик опередил ее.
- Не пытайтесь искать причину. Все это из-за меня. Вчера вечером, часов около шести, мадам Лормье застала меня на Валентине в ее спальне. Она очень рассердилась, но не стала кричать, как резаная. Я попытался втолковать ей, что сделал это для блага Валентины, для того, чтобы она полнее раскрылась в творческом и интеллектуальном смысле, и в этом была доля правды. Мадам Лормье вроде все поняла, но беспрерывно повторяла: "Вы, конечно, правы, но скрыть такое от мужа я не могу". Правда, когда я уходил в восемь часов, она пообещала, что ничего не станет рассказывать. И вот видишь?
Что до меня, то я сомневался, что мадам Лормье могла проболтаться. Вполне возможно, что несдержанная откровенность Татьяны вызвала у Лормье желание мести. Лена рассмеялась, расцеловала Носильщика и сказала, что он просто душка. Валерия пожала плечами:
- Хороши же вы с вашим свинством, доигрались, теперь снова на бобах. Может, хоть теперь, когда придется зарабатывать на жизнь, вы поймете, что мораль попов хороша, а также и то, что все эти жидовско-развратные идеи об эмансипации ляжек да о всеобщем траханьи можно слушать, когда имеешь богатенького папочку. А вы, бескопеечники, вы имеете право только на добродетель. Единственная женщина, единственная любовь и пятидневная рабочая неделя. И зарубите себе на носу: хорошо уже, что хоть это имеете - спасибо Пинэ.
Обед прошел в мрачной обстановке. Носильщик был печальным, как никогда. Он наверняка думал о своих учениках, к которым должен был бы отправиться к четырем часам. Когда Валерия ушла, а Лена скрылась на кухне, он сказал мне:
- Я в глупом положении. Мне казалось, что я люблю Лену, а теперь вижу, что нет. Буду тебе признателен, если ты скажешь ей об этом. Разумеется, я не гоню ее отсюда.
Лена восприняла это известие несколько меланхолично, но спокойно.
- Ну что ж. Я его так любила, что могла бы жить с ним вечно, хорошо, что я не сдала свою комнату на Школьной улице. Помою посуду и сразу же выберусь. Я не прогнала также и двух своих любовников - одного молодого, а другого немолодого, ему тридцать девять лет. Постараюсь не переживать.
При этих словах из ее нежных голубых глаз скатились две слезинки, которые она тут же смахнула с извиняющейся улыбкой. Когда я возвратился в столовую, Мишель насвистывал с безмятежным видом. Он не спросил, как прошел мой разговор с Леной, и, полагаю, уже перестал о ней думать. Садясь за рабочий стол, он объявил мне:
- Мне хочется написать сценарий о любви.
Я вежливо ответил:
- Почему бы и нет?
И ушел. Мне вспомнилось обещание, данное как-то Жюлю Бувийону навестить его в Китовом тупике. Я запретил себе идти к Татьяне, чтобы не вносить сумятицу в ее совесть, но при этом лукавил со своей собственной, надеясь втайне на случай, который свел бы нас с ней у ее родственника. Вопреки ожиданиям, в Китовом тупике не было ничего примечательного. Судя по этому необычному названию, я должен был бы оказаться в узком сводчатом извилистом проходе, кишащем орущими пацанами и горластыми тетками. В действительности же Китовый тупик представлял собой прямую и широкую улицу с геометрически ровными линиями и практически пустынную. Квартира Жюля Бувийона также не предстала моему взору этаким живописным кавардаком, который я рисовал себе в воображении. Старый мастер обитал в маленькой, тщательно прибранной и чистенькой квартирке. Когда я вошел, он был занят починкой утенка Дональда, у которого что-то случилось с механизмом. Стоит ли говорить, что никакой Татьяны там не было. Я, впрочем, даже не успел и спросить о ней. Старик сразу же сунул мне в руки рукопись "Бога" в оформленной им обложке и усадил меня подле себя, следя горящими глазами за моей реакцией и не прекращая работу. Мне пришлось приняться за чтение и проглотить злость на себя самого за то, что я добровольно попался в эту западню, но уже первые страницы так захватили меня, что я забыл о сожалениях. В первой трети своего произведения Жюль Бувийон доказывал черным по белому, вовсе не прибегая к эмоциональным аргументам, а выстраивая и связывая меж собой логические рассуждения ослепительной, тяжелой строгости, лишенные какого бы то ни было изъяна, какого бы то ни было намека на двусмысленность (говоря "доказывал", я знаю что имею в виду, поскольку не принадлежу к артистическим натурам, стремящимся к неясности и к бесконечности, горячащих себя словами и принимающих за истинные доказательства человеческие утверждения и свидетельства, годные только на то, чтобы убедить какой-нибудь суд по уголовным делам), так вот, он доказывал неопровержимыми суждениями, что Бог есть, что он создал мир и следит за развитием своего творения. С этого дня я верю в Бога (просто вынужден был поверить), однако аргументация Жюля Бувийона, сблизившая меня с Богом в то время, когда я в него не верил, очаровала меня, хотя по-настоящему не взволновала. Когда я дошел до конца первой трети рукописи, утенок Дональд зашлепал, раскачиваясь из стороны в сторону, по столу, за которым работал Жюль. Старый мастер все время наблюдал за мной и точно знал, до какого места я дошел.
- Ну, юноша, что скажешь?
- Разумеется, Бог есть, с этим трудно спорить. Но на вашем месте я бы швырнул это произведение в огонь.
- И ты тоже? Ты рассуждаешь, как Монкорне. Он говорит, что я хочу принести человечеству несчастье, что попы станут бесконтрольными и в конце концов завладеют всем.
Я начал и сам развивать мысль Монкорне да так, что после часа споров заставил Жюля Бувийона бросить рукопись в печку. Я сам подул на угли и с облегчением наблюдал, как она пылает. На беднягу Жюля жалко было смотреть. Кажется, мне удалось немного утешить его, убедив, что для верующего религия должна быть собственным открытием, тогда как абсолютная, доказанная уверенность уничтожает веру и надежду - главные качества, основным живящим фактором которых есть сомнение.
Домой, на улицу Сен-Мартен, я вернулся около пяти часов и немало удивился, увидев в квартире Татьяну. Я нежно поцеловал ее. Моя радость, мое счастье, скрыть которые было невозможно, растрогали ее. Мишель уже успел рассказать ей, что нас с ним уволили, и она возмутилась поведением Лормье. "Он мне казался более благородным". Но смысл этих слов мог быть понятен только мне. Чтобы немножко снять с нее груз ее собственной ответственности за случившееся, я мысленно пообещал себе, что как только мы останемся наедине, расскажу о возможной роли мадам Лормье в наших неприятностях. Не успели мы обменяться несколькими словами, как появился Люсьен Лормье, бывший министр. Я представил его Татьяне. Он был учтив, но не обратил на нее никакого внимания, а сразу повернулся к вставшему ему навстречу Мишелю.
- Я оттуда. Дети плачут. Я не понимаю, что произошло. Я потребовал объяснений от их мамаши, но она ничего из себя не выдавила. Тогда я решил поехать к брату в СБЭ, но дети умоляли, чтоб я сначала заехал к тебе. Да, тут для тебя письмо.
Он протянул Мишелю конверт, подписанный рукой Валентины.
- Спасибо, ты хороший парень, - пробормотал Мишель, и я увидел, как дрожит в его руках конверт.
Министр вытащил из кармана маленького серого плюшевого медвежонка - единственную игрушку малышки Беатрисы.
- Она попросила передать его тебе.
При этих словах из глаз Мишеля полились слезы, поток которых удвоился, когда Люсьен похлопал его по плечу. Татьяна посмотрела на часы и направилась в другую комнату, позвав меня жестом. Я уже решил больше никогда не расставаться с ней, а если она захочет, то жениться на ней. Я повернул ключ в двери и, не выпуская ее из объятий, стал гладить под юбкой ее ногу. Направляясь к большой кровати, она еще раз посмотрела на часы и тихо сказала:
- У меня встреча в шесть часов, так что времени очень мало.
Когда она встала, я, усмиренный и еще полный счастья, остался на минутку в кровати. Она торопливо надевала чулки.
- Мартен, я пришла, чтобы сообщить тебе большую новость. В конце месяца я выхожу замуж. Вчера у тебя в конторе я не успела, а возможно, и не решилась поговорить с тобой.
Я встал. В душе моей не было злости. Я просто размышлял: "Подумать только - Бог есть! Мне только что это доказали".
- Мой жених - инженер. Ему двадцать семь лет. Он вернулся из Алжира. Прекраснейший человек. Очень умный, очень деликатный, с редким чувством юмора. Мне кажется, что если Носильщик существует, то он должен быть немножко похож на Алена. Ален - это мой жених.
Я молча застегивал пуговицы на жилетке. Татьяна приводила в порядок прическу.
- Как странно: когда я увидела его в первый раз, он показался мне несимпатичным. А сейчас я от него без ума, ну просто балдею. Стоит ему сказать, и я брошусь в воду. Ой, уже без четверти, а Ален ждет меня в шесть.
Я стоял посреди комнаты и, кажется, не ответил ей. Она добавила, выходя:
- Я легкомысленная, да?
Она улыбнулась и махнула мне рукой на прощанье. Пока я заправлял постель, чтобы избежать вечером вопросов Валерии, я вспомнил, что сегодня пятница. И если бы Татьяна не знала о моем увольнении, она не пришла бы ко мне в пятницу в пять вечера. Но как она узнала? Я подумал, что, очевидно, Лормье пригрозил ей, что отплатит, и она позвонила в СБЭ узнать, что со мной, а потом уже направилась сюда, чтобы загладить свою вину или утешить меня, отдавшись в последний раз.
Мишель делился с бывшим министром своими планами: он напишет тексты уроков на бумаге, а дядюшка будет потом читать их своим племянникам, разыгрывая сценки, указанные Мишелем. И в этот момент вошел парень в зеленой рубашке. Вместо того чтобы усесться на пол в обычном месте, он направился прямо к Мишелю и положил перед ним на стол раскрытый журнал. На странице, в которую он ткнул пальцем, крупным шрифтом был напечатан заголовок: "Кто такой Носильщик?", а под ним две фотографии Мишеля - одна в полный рост, а вторая портрет анфас. Министр ошарашенно глядел то на портрет, то на Мишеля и не верил своим глазам.
- Подонки, они все всегда должны испоганить, - произнес парень в зеленой рубашке и сел на пол.
Мы с министром наклонились над столом и стали читать статью: "Кто такой Носильщик? Сколько их, парней и девушек до тридцати лет, со странным жаром произносящих это имя? Две, три тысячи или больше? Рано еще называть какую-то, пусть приблизительную цифру, пока эту любопытную личность оспаривают друг у друга мифы и реальность. Попытаемся же, по меньшей мере, насколько возможно, выявить смысл свежеродившегося мифа. Это не очень легко сделать. Прослышав о существовании группы Носильщика в школе на улице Ульма, я отправился туда с намерением расспросить их, но эти господа презрительно повернулись ко мне спиной. Один из них, правда, бросил мне через плечо, что никогда Носильщик не опустится до откровенничанья с такими, как я, грязными прислужниками рекламных шумих и сенсационных трюков…"
Я дочитал до этого места, когда Носильщик ушел. Я услышал, как хлопнула входная дверь, но в том, что он ушел, не было ничего необычного, поскольку он, как правило, никогда никого не предупреждал об уходе. Когда в одиннадцать вечера мы с Валерией ложились спать, нас не удивило, что он еще не вернулся. Только на следующее утро, часов около десяти, мы узнали о гибели Носильщика. Его подобрали на рассвете на одной из улиц квартала Сент-Джеймс в Нейи, у ограды поместья Лормье. Он получил в спину заряд крупной дроби, убившей его на месте, как сказал потом судебный эксперт. При расследовании не нашли никаких очевидцев, и дело быстро закрыли. Министр о себе вестей больше не подавал.
Мой брат всегда равнодушно относился к религии, но поскольку я получил доказательство существования Бога, мне показалось, что правильно будет совершить церковный похоронный обряд. После похорон мы с Валерией вернулись домой вместе с парнем в зеленой рубашке. В столовой он подошел к столу и потрогал бювар, на котором так часто лежала рука Носильщика. Перед тем как отдать ему, я прочитал вслух сценарий о любви, начатый моим братом.