- Подумать только, я жила бок о бок с человеком, который цинично обманывал меня - разве это не тяжко? Ведь он действительно изменял мне с этой тварью по имени Элизабет. Да и последняя его мысль, последние слова были обращены к ней. Ах, это ужасно.
- И ты все это знала?
- Да нет же! - воскликнула мадам Ласкен с оттенком сожаления. - Ничего я не знала. Я ему доверяла. Мне сообщила правду письмом какая-то женщина, недели три назад, иначе бы я и до сих пор ничего не знала. Какой кошмар!
- Да, неприятно. Ну, а в остальном все в порядке?
- Вот уж действительно, ты страшный человек, - с упреком сказала мадам Ласкен. - Я доверяю тебе самое тягостное, что есть в моей жизни, а тебя это даже не трогает.
- Да, но я уверен, что эта молодая особа была для него лишь подругой. Мужчинам, которые много работают, бывает нужна такая женская дружба. Почти всегда это остается без последствий.
- Без последствий? Да он водил ее в ночной кабак и щипал там под столом за ляжки.
- Это как раз и доказывает, что они были просто друзьями, - убежденно заявил Шовье. - Можешь быть спокойна. Это отличительный признак дружбы. Вот я на днях на Елисейских полях встретил старого полкового товарища. Первое, что мы сделали, присев в кафе, это пощипали друг друга за бока. Между друзьями это обычное дело.
Разочарованная и утратившая иллюзии, мадам Ласкен больше не сопротивлялась.
- Может быть, конечно, - пробормотала она.
- Даже наверняка. Не думай больше об этом. А знаешь, мне показалось за ужином, что дети не очень-то весело выглядят, особенно Пьер. На заводе я могу понять его меланхолию, ну а здесь?
- Я не думаю, чтобы у него были причины грустить, да мне он и не кажется грустным.
Шовье перевел разговор на Бернара Ансело и, ни слова не говоря сестре о причинах своего интереса, задал ей несколько вопросов о молодом человеке и его семье, но мадам Ласкен знала лишь то, что ей сказала Мишелин. Наутро, придя на завод, он направился к начальнику юридической службы и попросил его, в порядке личного одолжения, собрать сведения о профессиональной деятельности мсье Ансело. Дня не прошло, как он получил эти сведения, которые не очень-то помогли ему узнать больше о Бернаре, Вот что значилось в справке:
Леонар Ансело, 53 года. В 1928 году открывает под маркой "Л. Ансело" агентство финансовой информации, которое выполняет биржевые поручения. Контора находится на шестом этаже, под крышей, по улице Вивьенн, 26. Штат: одна секретарша. Клиентура - провинциальная. Подписчики - обладатели обесценившихся бумаг, которые уже не котируются на официальном рынке и от которых они ничего не ожидают, благодаря чему легко маневрировать. Источники доходов агентства: 1) цена подписки (незначительна); 2) купля и продажа бумаг от имени клиентов. Комиссия. Агентство может извлекать прибыль за счет клиентов, которые практически не могут контролировать производимые операции; 3) помещение акций, выпускаемых предприятиями, которые, будучи весьма подозрительными по характеру, вынуждены соглашаться на очень большие комиссионные; 4) некоторые держатели акций уполномочивают агентство представлять их в собраниях акционеров, где оно, таким образом, приобретает вес и может извлекать из этого прибыль. Деятельность агентства не несет в себе ничего явно предосудительного и до сих пор не преследовалась по закону. Получаемые прибыли с трудом поддаются оценке, так как они почти не отражаются в бухгалтерии. Не рискуя ошибиться, можно утверждать, что они не ниже ста тысяч франков в год, максимальная верхняя граница - триста тысяч.
X
Бернар с отцом пили за завтраком черный кофе, мадам Ансело - кофе с молоком, Жермен и Мариетт - грейпфрутовый сок, а Лили, оправлявшаяся от выкидыша, - маслянистый шоколад. По воскресеньям утром ели вместе, и присутствие отца делало завтрак хмурым, иногда окутанным грозовыми тучами. Каждый ел молча, не глядя на других, лишь иногда украдкой бросая на отца недоверчиво-испытующий взгляд, ибо он как раз после завтрака изучал расходы за прошедшую неделю, как правило, служившие ему отправной точкой для приступов ярости. Обычно в этой совокупности ожидания было какое-то напряжение умов и молчаливая солидарность, отражавшаяся на лицах женщин. Но Мариетт после своего приключения с Милу пребывала в рассеянности и в отдалении от сестер, встревая в их болтовню лишь для того, чтобы вставить какую-нибудь одинокую реплику. В это утро она казалась особенно далекой и непричастной к ритуальному заговору. Бернар же был весь внимание, но держался на расстоянии.
Мсье Ансело читал финансовую газету и время от времени протягивал руку за своей чашкой кофе. В ночной сорочке и штанах с незатянутым ремнем, с вываливающимся животом, краснолицый, с большой головой, вдавленной в массивные плечи, на которых ткань сорочки натягивалась и трещала, он был внешне похож на старого ярмарочного борца, сидящего в задумчивости в ранний час на ступеньках фургона. Мадам Ансело и обе старшие дочери с прическами, одинаково заправленными в сеточку, и с лицами, блестящими от крема, начинали поглядывать на него все настойчивей. Мать была в русской пижаме из натурального шелка, обтягивающей ее тощие болтающиеся груди. С волосами под сеткой и сероватой дряблой кожей, она казалась старше мужа. Вид этого маленького стариковского черепа, насаженного на ворот отливающей разными цветами пижамы, удручал Бернара, и он старался не поднимать глаз. Продолжая внимательно следить за опенками тишины, он думал о Мишелин, которая, должно быть, сейчас собирается к обедне в Сент-Оноре д’Эйло, и о странной встрече, которую ему назначил дядя Шовье. Тот сообщил, что будет ждать его сегодня перед домом в одиннадцать утра и отвезет на машине к Ласкенам, где оба должны обедать.
Окончив завтрак, мадам Ансело с шумом отодвинула чашку, привлекая внимание отца. Видя, что он и ухом не ведет, она проговорила:
- Так что, Леонар?
Не поднимая глаз от газеты, он сунул руку в задний карман штанов и вытащил оттуда бумажник. Жена и старшие дочери следили за его рукой с интересом, от которого в их глазах плясали живые огоньки. Он еще помедлил, дочитывая абзац, и, внезапно подняв голову, увидел, куда устремлены все взгляды.
- Ишь, уставились! - ухмыльнулся он.
Обе сестры засмеялись, чтобы хоть немного оживить пьесу, которая вот-вот разыграется, но мать на это не решилась и сказала, протягивая ему листок бумаги:
- Ты давал мне в воскресенье две тысячи пятьсот франков. Вот тебе отчет.
Он бросил на бумагу недобрый взгляд, особо не вчитываясь.
- Опять починка пылесоса? - вопросил он. - Сто пятьдесят франков. Вы что, его каждую неделю чините?
- Чиним тогда, когда ломается. Кроме того, ты должен мне девять франков за газ. Я оплатила счет деньгами, которые ты давал мне на обойщика.
- Счет за газ? - прорычал мсье Ансело. - Что это ты несешь? Я уже один оплачивал в то воскресенье.
- Прошу тебя, Леонар, не начинай эту вечную комедию. Ты все время путаешь газ с электричеством.
Он еще немного поспорил и наконец сдался, заявляя, что его не проведешь. Выдав необходимое на хозяйственные нужды, он перешел к карманным деньгам. Каждый из детей получал на неделю сто франков. Жермен и Лили стали жаловаться на дороговизну.
- Дал бы нам на неделю на пятьдесят франков больше, уже было бы легче. Всего только пятьдесят франков.
Лили обхватила его за шею, а он отбивался, разрываясь между презрением и нежностью.
- Убери лапы. Терпеть не могу, когда меня тискают. Вам что, ста франков в неделю недостаточно на ваши глупости? Да что вы с ними делаете?
- Папа, ну пожалуйста, ну постарайся. С тех пор как этот Блюм у власти, у тебя денег куры не клюют.
Они нежно жались к нему со смешками и визгами, как будто его сопротивление было предусмотрено правилами игры. Он стряхивал их с себя, смеясь и ругаясь. В конце концов он отсчитал каждой по сто пятьдесят франков и предупредил, что на неделе больше ни гроша не даст. Мариетт и Бернар взирали на осаду безучастно, почти не поднимая головы. Когда отец собирался отсчитать им их долю, мадам Ансело, рассердившись на них за то, что не поддержали сестер, не стала ждать, пока они получат деньги, и сказала со спокойным коварством в голосе:
- Надо бы еще выписать мне чек.
Отец подскочил и сунул банкноты обратно в кошелек.
- Каком еще чек?
Он повернулся на стуле и впился в нее глазами. Она отвела взгляд и вздохнула:
- Надо заплатить портнихе. Тем более, что нам очень повезло. Она сделала нам на четверых большую скидку. Летний костюм, два платья…
- Сколько?
- Три тысячи девятьсот.
Он взревел от ярости и сорвался со стула. Его большой лысый череп побагровел, глазищи выкатились. Дело принимало серьезный оборот. Мадам Ансело, откинувшись на спинку стула в весьма деланной позе, устраивалась поудобнее, будто собиралась смотреть спектакль.
- Ничего! Даже ломаного гроша не дам! - заорал он. - Если хочешь шить платья на этих трех здоровых дылд, то пусть идут работать! - Он издал насмешливое ржанье и продолжил: - Работать? Да что они могут, Господи? Эти шлюхи годятся только на то, чтобы обивать пороги в кафе и кабаках да юбки задирать и языки чесать со всякими тлями, сутенерами, клопами вонючими из кино и из числа писак, понаехавшими черномазыми, вшивыми обезьянами, от которых несет козлом и косметикой. Во-первых, с меня хватит, чтобы я их здесь не видел, вы меня слышите? Я не хочу, чтобы мой дом вонял всякой дрянью. Я им покажу, кто в доме хозяин. Чхать я хотел на мсье Джонни и всех ваших залетных птичек. Теперь мы здесь будем принимать только Провиньонов, Лафейеттов и Фалампенов с женами и детьми, как раньше, черт возьми, как раньше, когда мы жили на улице Труа-Фрер. А по воскресеньям будем ходить с визитами или ездить на обед к дядюшке Элуа в Курбевуа. Нет. Я вам покажу литературу и оригинальность. Я вам покажу кино и наезжающую камеру. В Курбевуа, в Курбевуа! - Он перевел дух и, глядя на свое семейство, ожидающее конца тирады, в отчаянии взвыл: - А я! Я смирился, смирился!
При мысли о столь глупом смирении он уже совершенно взбесился. Схватив кружку, он запустил ею об угол шкафа, и она разлетелась на куски. Звук бьющейся посуды воодушевил его, он стал искать глазами, что бы еще расколотить, но каждый ухватился за свою тарелку. Чтобы успокоить нервы, он принялся мерить шагами столовую, извергая громовые трагические раскаты, от которых вдруг учащенно забилось сердце Мариетт:
- Мне стыдно за своих детей! Мне стыдно за них все время - думаю я о них или нет. Мне стыдно до мозга костей! Когда мне говорят, что видели моих дочерей, мне стыдно, я спрашиваю себя: в каком кабаке и с какими отбросами? С каким зобастым из Карпат, с каким извращенным питекантропом? Мне стыдно за дочерей, но когда мне говорят о сыне, мне еще стыдней. Парню двадцать четыре года, а он ни черта не делает и никогда ни черта не будет делать! Никогда в жизни! Он даже на мелкого негодяя не потянет! Ничтожество, сквозняк, пустое место! Его мать забеременела, подмываясь в биде. Вы только посмотрите на этого телка великовозрастного! И это мой сын, и это моя семья. Нет! Нет!
Он заикался и задыхался от стыда и боли. Капли пота блестели у него на лбу. Он остановился посреди комнаты и, вновь охваченный желанием крушить, стал искать глазами что-нибудь хрупкое, чтобы насытить свою ярость. Мадам Ансело, следившая за ним, увидела, что он остановил свой взгляд на буфете с самой дорогой посудой. Она быстро нажала под столом на кнопку звоночка, которая была в подобных случаях довольно эффективным средством. Услышав, что вдали на кухне задребезжал колокольчик, он злобно расхохотался.
- Что, служанку подсылаете, чтобы мне рот заткнуть? Кстати, должен вам сказать, что я больше не желаю держать служанку в доме. Я выставлю ее за дверь!
При этих словах вошла служанка. Это была довольно красивая девица, хорошо сложенная, с дерзким взглядом. Мсье Ансело кинулся ей навстречу и, поравнявшись с ней почти у самой дверь, схватил ее за руки, рыча:
- Прочь! Убирайся собирать пожитки!
Она застонала:
- Мсье Ансело, вы мне делаете больно! Мне больно!
Выпятив грудь, она гибко и ловко обвивалась вокруг него и, не переставая стонать, подняла на него глаза с поволокой. Он заколебался, смутившись этой бесстыдной слабостью. Кипевшая в нем буря не стихла, но, как ему показалось, стала менять направление. Служанка уже не пыталась скрывать смысл своих уловок и приглашала его кокетливой улыбкой. Семья глядела на широкую спину отца в дверном проеме. Внезапно он отпустил руки служанки, схватил ее за талию и прижал к себе. Она протягивала ему губы, он толкнул ее в коридор, и послышался ритмичный шорох их шагов, удаляющихся куда-то в глубь квартиры.
Складывая свои банкноты в карман пижамы, мадам Ансело смотрела в сторону окна с видом скорее нерешительным, чем смущенным. Мариетт искоса наблюдала за ней с беспокойством. Жермен улыбнулась и прошептала, выражая мнение сестер:
- Папа все-таки великолепен.
- У него немыслимый потенциал, - сказала Лили вполголоса. - Эта сцена в своем примитивизме просто фантастична. По-моему, это прекрасно!
- Да, настолько жизненно! Поэтично! Мне хочется пересказать это Вальдору, чтобы он сделал из этого новеллу. Этот малыш так талантлив.
- Я вижу скорее сценарий, - проговорила Лили. - Это готовое кино. Конечно, нужны актеры.
- Американские. Такой динамизм есть только у американцев.
- Джек Хугтон наверняка был бы сногсшибателен. С Норой Бересфорд в роли служанки. Я это очень живо себе представляю.
Мариетт, еще не сказавшая ни слова, спросила с иронией, оставшейся незамеченной:
- А в роли мамы?
- Мне видится Сьюзи Клифтон, - ответила Лили.
Однако мадам Ансело возразила. Она не любила Сьюзи Клифтон, считая ее игру тяжелой и вульгарной.
- Вера Мольде в роли меня была бы гораздо лучше.
- Вера Мольде - это неплохо, неплохо, - одобрила Лили. - Я представляю себе такой трюк: у мамы в руках какая-нибудь шавка. Когда Хугтон выходит вместе со служанкой, собачка прыгает на пол и бежит за ними до середины коридора. Там она останавливается и смотрит на маму. Вы улавливаете эффект?
Мадам Ансело с интересом покачала головой. Жермен зажгла сигарету и сказала, вставая:
- Нет, по-моему, лучше без трюков. Наоборот, надо оставаться в атмосфере мрачной поэзии, фантастических страстей.
Она вышла из столовой, мать и сестра Лили последовали за ней. В коридоре втроем обсуждали вопрос, стоит ли придать образу служанки реалистическую окраску или, напротив, сделать ее персонажем сновидения. Мадам Ансело склонялась к образу девушки из борделя, экстатической и чудовищно чистой, которой подошло бы имя Любочка. Сама она воспользовалась бы этим, чтобы стать довольно хорошо сохранившейся татарской княжной.
Мариетт и Бернар, сами того не замечая, все еще ждали свои сто пятьдесят франков. Мариетт какое-то время сверлила брата острым взглядом, а затем спросила:
- Бернар, почему ты продолжаешь жить дома?
- Кормят и не гонят.
- И все? Я серьезно спрашиваю.
- Привычка. Животная привязанность к семье, которая все же дает мне какое-то тепло, а не только харчи и крышу над головой.
- А нас, своих сестер, ты разве не любишь хоть чуть-чуть? Молчишь. Знаешь, Бернар, я тебя очень люблю.
- Ну да, здесь все друг друга любят. Даже папа любит служанку. В доме атмосфера потрясающая.
Этот саркастический тон в ответ на нежные слова даже чем-то понравился Мариетт. С блеском в глазах она схватила брата за руку и пролепетала сдавленным голосом:
- Бернар, я должна тебе кое-что сказать. Я переспала с Милу, ну знаешь, с этим боксером. Бернар…
На мгновение его охватил гнев, но он справился с собой И встал со словами:
- Поздравляю. Еще одна сцена немыслимого динамизма, а? Кстати, представь себе такой трюк: в комнату входит Джонни и ложится с вами. И снять это все наезжающей камерой. Здорово?
Бернар, громко хохоча, вышел, чтобы не поддаться искушению отхлестать сестру по Щекам. Мариетт удалось сдержать слезы, которые жгли ей глаза. Поставив локти на стол и спрятав подбородок в ладони, она вновь погрузилась в свои обычные грезы.
В одиннадцать часов машина Шовье ждала Бернара перед домом. Дядя рассмотрел его более внимательно, чем раньше, и лицо юноши произвело на него довольно благоприятное впечатление. Он усадил Бернара рядом с собой и нажал на газ. Машина проехала не больше минуты и остановилась за церковью Сент-Огюстен у сквера Лаборд.
- Мсье Ансело, я должен с вами поговорить, - сказал Шовье. - Намедни Мишелин пришла ко мне и сказала, что хочет разводиться.
Бернар не шелохнулся и не сказал ни слова. Шовье увидел, что он побледнел.
- Вы не в курсе дела?
Бернар отрицательно покачал головой.
- По крайней мере, вы же не могли не заметить, что Мишелин вас любит?
- Я всегда этого боялся. Но я не знал. Не видел.
- Вы как-то странно отвечаете. Объяснитесь. Вы боялись быть любимым из-за дружеских чувств к Пьеру?
- Нет.
- Я так и думал, - сказал Шовье без иронии. - Но если вы боялись, что вас полюбят, вернее всего было бы избегать Мишелин. А вы поступали как раз наоборот. Значит, вы ее любили? Вы не отвечаете. Поверьте, я вас подловил не затем, чтобы задать вам взбучку. Я просто хочу получить сведения. Я не представитель оскорбленного мужа или безутешных родителей. Ну, так скажите мне: вы любите ее? У меня не укладывается в голове, что могло отвратить вас от всех ваших дел, ведь вам же двадцать четыре года, в этом возрасте люди озабочены своей карьерой. Значит, у вас есть серьезная причина, чтобы терять столь необходимое в вашем положении время, проводя его рядом с Мишелин.
Произнося эти слова, Шовье вновь почувствовал укол подозрения, что за поведением Бернара кроется денежный расчет. Молодому человеку, казалось, было безразлично, что о нем думает дядя Мишелин, и тот даже не был уверен, что Бернар его слушает. Откинувшись на сиденье и расслабив руки, он с глупым видом уставился в ветровое стекло, вперив взгляд в ту точку улицы, где сверкала маслянистая лужа. Шовье тронул его за плечо и сухо произнес:
- Я задал вам вопрос. Ваша воля - отвечать или нет, но, если вы отказываетесь от ответа, так и скажите.
Бернар повернул хмурое лицо и поднял ясные глаза. Шовье вспомнил, как однажды видел этот ясный взгляд у одного старшего сержанта, который вслед за тем пустил себе пулю в висок, чтобы не отвечать за растрату. Он снова заговорил более ободряющим тоном:
- Повторяю, вы можете спокойно довериться мне.