Пир Александра и правда, которой нельзя доверять
Мараканда была теперь центром мира. Царь пировал, и ему целовали ноги. Это нетрудно: склонившись, коснуться губами атласных туфель. "А что тут такого? - смотрел сверху, из трона Дария III, царь Александр, - Я вам подарил целый мир, так коснитесь губами ног, я же этого, бог видит, - стою!".
- Каллисфен! - не сдержал себя Александр. Стража услышала и засуетилась: философа надо найти! Александр стал пить вино. "Стану злым! - усмехнулся он. Кулак влетел в золотистого цвета, стеклянное блюдо. Объедки клочками прилипли к лицу человека, которого царь посадил с собой рядом.
- А! - сказал тот, - Ничего… - и стал утирать лицо.
- Каллисфен! - грянул кто-то из стражи.
- Как бога тебя объявляют! - сказал Александр, и посмотрел на атласные туфли.
- Я не всегда тебя слышу, - сказал Каллисфен. Он заметил, царь в этом не сомневался, заметил, куда смотрел только что царский взгляд. Каллисфен себе не изменял.
Мироносцем в короткой паузе, стала Роксана.
- Скажи ему, царь, - попросила она, - пусть свободный и мудрый подданный, скажет нам: а что сделал ты в этом мире?
- М-мм… - Александр отвлекся, - А знаешь ли, Каллисфен, о чем эта женщина спрашивала меня ночью? "Почему ты не хочешь Индию?" Я ответил, что это глупо, и пояснил, что идти мне в Индию - не в ее интересах. В новой стране, а она прекрасна, я буду тем же, кем здесь - победителем. Македонский не ходит по миру иначе, как покоряя его. А это значит, я в новой стране, выберу новую женщину. Я постарался, чтобы Роксана меня поняла, Каллисфен. Но, я воитель, и жаль, не могу быть настолько мудрым, как ты - свободный философ и гражданин. Но и женщина, видишь, по-своему тоже права. Возьми, - Александр подал полный кубок вина. Скифский, тяжелый, серебряный кубок. - Каллисфен, я не стал бы просить тебя рассказать обо мне. Мне было бы просто неинтересно об этом слышать. Но пусть же услышат другие. А я постараюсь увидеть себя как отец мой, как ты и "весь мир" - он хотел сказать, но сказал, - как Роксана, - со стороны. Человек себя должен видеть со стороны. Выпей, - чуть уловимо он подтолкнул полный кубок в руке Каллисфена, - Я хочу, чтоб ты выпил, потом обернулся к народу и сказал им, а не мне, всю правду, которую ты, я же знаю, - понимаешь великолепно. В голос скажи, не таясь, хорошо, Каллисфен?
Красноречием, кажется, он впечатлил Роксану. Каллисфен поднес к губам кубок. Александр понял, что своего добился, он знал, чем побудил Каллисфена к слову. Он ведь сказал, что человек себя должен видеть со стороны.
Каллисфен вернул пустой кубок. Их окружала полная тишина. Каллисфен не так часто как те, кто подобен ему, говорил с народом, но оставался им всегда понят
- Македонский, - сказал Каллисфен, - не ходит по миру иначе, как покоряя его. Но, как человек, он способен недооценить себя. Не согласен: не так плох Александр, как думает сам о себе, гражданине и муже. Его сердце способно любить, храня его преданным, верным, заботливым человеком. Воин, которому нет в этом мире равных, он прошел путь посредника и примирителя. Запад, Восток как две части света, стали теперь одной частью великой цивилизации. Время бесследно затянет раны полей, где пролита кровь победителей и побежденных. Меч Александра, посеявший смерть, принес мир на те поля брани, которые раздирали Азию до вторжения. Теперь две великих культуры уже открывают себя друг другу. Этот добрый великий процесс обещает быть долгим и плодотворным. Европа и Азия преисполнены светлых идей и прекрасных порывов. Наука двух цивилизаций получит бесценный дар, а народы - благополучие и процветание. Я сказал все, потому что другие слова, будь они верны, или сомнительны - лишни, ведь Александр на этом не исчерпал себя.
Роксана внимательно всматривалась в лицо Каллисфена. Она продолжала слушать: ведь ей речь на греческом переводили. Выслушав, она обратила внимание, что Александр доволен речью.
- А он, - спросила она Александра, - о тебе сказал правду?
- Да. Он сказал только правду.
- Но он же хвалил тебя. Просто хвалил. Нельзя доверять такой правде.
- Правде похвальных речей? - уточнил Александр, не скрывая, что заинтересовался мыслью Роксаны. Он был способен ценить интересные мысли.
- Да, именно так я хотела сказать.
- Каллисфен! - громко позвал Александр, - Ты сказал правду, но это - не вся!
- Никому не дано, Александр, сказать всей правды. Она бесконечна, поскольку неисчерпаем сам человек.
- Это софистика, Каллисфен, а я хочу ясности. Если мне не дано в этой жизни увидеть обратную сторону луны, то обратную сторону правды, я хочу знать. Говори, Каллисфен, ты способен сказать, и только что убедил нас в этом.
- Да, Каллисфен, говори…- несмело, в толпе поддержали царя.
- Обещаю, я с уважением выслушаю тебя и приму как должное то, что не будет по нраву.
- Ты не мог не стать победителем, Александр! - сказал Каллисфен.
Александр насторожился, потому что он знал Каллисфена и угадал, что тот скажет дальше. "Неужели, - он усомнился, - скажет?"
- Потому, что в этом заслуга, прежде всего, твоего отца. Он объединил Македонию и Грецию, он создал армию, ввел успешную форму правления в государстве. Он многое сделал, чтоб ты, полный сил и задора еще не растраченных лет, мог повернуть на восток лицо. За спиной колыхалась армада жаждущих крови копий, земля рокотала под сотнями тысяч копыт боевых коней. Слава великих побед и завоеваний сама приходила к тебе, как наследие от отца к своему ребенку. Ты сжег Персеполь, и ничего не построил до нынешних пор. По великим просторам прекрасных земель, ты нес только лишь разрушения. Ты уничтожил две древних культуры: Сидона и Тира, культуры других побежденных тобою народов.
Потомок эллинов, ты искореняешь греческое в войске своем и в быту сограждан. А себя окружаешь сановниками из побежденных тобою персов, не замечая, что сам покоряешься им, перенимая их роскошь и лесть. Улыбка печали, ненужной печатью ложится на лица воинов, от того, что ты, на персидский манер, одевая себя, заставляешь теперь целовать тебе ноги.
- Довольно! - сухо сказал Александр.
Где-то, совсем в стороне, прозвучал вдруг плач младенца, и быстро стих. Тишина воцарилась в кругу онемевших в испуге людей. Показалось: сейчас будет пролита кровь.
Но кровь не пролилась. Не будет сегодня кровопролития - его не хотел Александр.
- Я стал теперь вдвое сильнее, - сказал Александр, - пусть не увидел обратную сторону луны, но выслушал правду, и полную правду! Я знаю, кто я, и знаю теперь истинное отношение Каллисфена к себе.
- Я готов, Александр! - спокойно сказал Каллисфен.
- И ты думаешь, я возражу тебе? Нет, ты умрешь, хотя смерть неуместна, когда идет пир. Но, как философу, я возражу тебе мыслью философа: смерть бывает уместна. Смерть - это чье-то слово, и так же имеет значение! Слово за мной, Каллисфен! Уведите его!
Время шутов и жонглеров
Царь не восхитился мужеством Каллисфена. Он подумал совсем не о том. "Чем же Роксане мог так не понравиться мой философ?" - подумал он.
"Теперь, - поняла Роксана, - придется найти певцов, жонглеров, шутов и танцовщиц. Аура скованности и неуюта уже никогда не покинет пиры Александра. Только теперь будет вдвое больше слов лести и похвалы. Теперь вдвое чаще мне будут напоминать, что я - царица. Это само по себе придет, уже завтра…".
Каллисфеном царь не интересовался. Философ был помещен, сродни зверю, в клетку. Под солнцем, без крыши над головой. Воды ему получалось также, вдосталь: дождливые тучи, блуждая по небу, не знают ограничений.
Гефестион не сдержался первым:
- Допускаешь ли ты, - спросил он, - что можешь помиловать Каллисфена?
- Я просто не думал об этом. А что говорит он сам, чем живет, о чем просит?
- Он просит только папирус в свитках, чтобы описывать славу твоих походов.
- Давай, пусть пишет.
Через полгода, царь вспомнил об этом:
- Много ли написал Каллисфен? - спросил он, - Если что-то еще человеку сказать?
- Написал он много. Ему еще есть что сказать, но он обовшивел и умирает...
- Ни слова не говорил о прощении?
- Нет. Он сказал, что прощения будет просить у бога, но никогда - у тирана.
- Что ж, "Смерть - это то же слово, и так же имеет значение!" - не забыл Александр свой философской мысли.
Поклонись базилевсу!
В гостях у царя были скифы. Он говорил с ними о походе на Индию. Это интересовало их тем, что великий завоеватель откроет им путь для набегов. Ведь он же не вечен, а набеги продолжатся и без него.
Александр тоже по-своему видел скифов, они ему были нужны, ведь он же поглядывал в сторону Индии. Он решил удивить их. В бассейне царя уступившего место под солнцем завоевателю Македонскому, готовилось зрелище. По правую руку от Александра, расположились скифы, вокруг была, в полном сборе, вся знать. Из глубины дворца доносился утробный рык.
Запряженные мулы, выкатили к середине арены повозку с клеткой. Вряд ли кто-нибудь сразу узнал в человеке, который поднялся и вышел из клетки, философа Каллисфена. Он был изможден, беспорядочной гривой венчалась его, некогда гордо посаженная голова. Нагота, показалось людям, совсем не смутила его. Он как бы ответил им: "Что же, располагаю тем, что есть, пусть уже ничего не осталось!". Ему кинули плащ. С достоинством он подобрал и надел его на себя.
- Поклонись базилевсу! - сказали ему.
Он поднял бессильную руку и отвернулся.
Рык повторился и прозвучал уже громоподобно. Слуги - персы, готовились выпустить льва и злили его раскаленным железом. Запахло паленой шерстью.
В руке Каллисфен держал свитки. Он очень хотел их сберечь, но им на земле этой, кажется, не было места. На арену вылетел раздраженный лев. Растерялся в начале, громадный зверь. Он не знал неволи: был пойман недавно, и специально, по распоряжению Македонского.
Лев пробежал вдоль бассейна, остановился и присмотрелся к миру. Каллисфен обратился к солнцу, которое уже уходило с неба.
- К тебе, лучезарный Феб, создающий свет правды, к тебе, величайший из просветителей, я, свободный искатель истины и мудрости, обращаюсь с последним словом! Я ухожу из этого мира, где призывал людей выше всего любить свободу, правду и точную истину. Что мог мне сделать тиран, требующий поклонения, равносильного поклонению солнцу? Я рад, что способен послать свой последний привет, тебе, солнце; что даже плененный и помещенный в клетку, я сохранял гордость свободного ученого, мыслителя и поэта.
Мои мысли, моя бессмертная душа, сохранятся в моих записках, переживут меня, и переживут очень многих царей!
Пришел день, который свернет в моей жизни последний исписанный свиток. Но дух мой сильней и бессмертней тела и он улетит далеко за пределы небесных светил, и будет недосягаем воле великих и мелких тиранов. Моя слава переживет меня, пусть лишен я отечества, дома, друзей. Отнято все, что может быть отнято, но мои дарования со мной. Тут кончается власть, которая может быть в этом мире.
Александр рассерженно глянул на распорядителя зрелища. Тот крикнул что-то рабам и во льва полетело копье. В ярости, раненый в ногу, лев сделал первый прыжок. Второй прыжок сбил Каллисфена. Лев раздавил страшной пастью светлую голову человека. Он рвал в куски грудь и лицо, и, рыча, жевал мясо.
Восторгом горело лицо Роксаны. Колыхаясь в такт телу, блистали радужные волны ее драгоценностей и украшений. "Мир, - подумал о ней и себе, Македонский, - покоряют герои, а достанется он таким, как она: ничего в этом мире не значащим, не представляющим ничего".
- Гефестион, - сказал он, - рукопись сохранить! Пусть знают, что Александр велел сберечь труд Каллисфена потомкам. Внимательно перечитать и размножить! Он осуждал меня?
- Нет, он восхвалял тебя!
- Позаботься, - еще раз сказал Александр, - Каллисфен заслужил бессмертия.
- А я к нему не стремился - добавил он, но так, что слышать мог только сам. Роксана разобрала его тихую речь, и не хотела бы с ним согласиться. - Они были правы. - Сказал Александр и плотно сжал губы, потом их скривил в усмешке. - Я ничего не сказал Каллисфену, я просто свел счеты, как женщина не очень доброй души. Я разочарован.
Да, он не громко все это сказал, но внятно. И воин, который был рядом, услышал его. Но воин не понял, как, в чем именно мог бы разочароваться великий и властный как бог, Александр.
Первый шаг
Может, и признавал прорицателей он, но не мог с их наукой считаться. Мир, которым владел Александр, был слишком велик, чтобы верно и просто его было предугадать. Не нуждался он, Александр, в этом
Слуги-персы, и эфиопы-рабы, добивали льва, вонзая короткие копья и длинные пики в него, уже красного от лучей уходящего солнца и крови. Начинается смерть, закат победителя и угасание царства - подумал, наблюдая за этим сверху, царь Александр Великий. Не так, может быть, это быстро придет, но придет - первый шаг уже сделан: великий разочаровался в себе.
Генрика. Рассказ
Корабль уходит в пучину
Бой принес людям Шарки хорошее настроение. Торговое судно поймали сегодня их абордажные крючья. У высокой мачты, на палубе победителя вырастала, как смысл победы, гора добычи. Цену подсчитывать небу, которое примет души убитых, а победители, еще не остывшие от кровавой драки, на плечах и за пазухой, или в четыре руки, носили и сбрасывали добычу. Разворачивались, встряхивали руками, и уходили за новой поклажей.
Со следами боя, на лицах, руках и одежде, стояли вдоль борта пленные, а корабль прощался с миром. Хлопнула глухо, из трюмов, у самой воды, петарда. Утробно, как в жадное горло, в пробитую взрывом дыру, хлынула, с плеском, вода океана. Расцепив жадный прикус, слетели, упали с грохотом на свою палубу, абордажные крючья хищника. Живых и добычи не было больше на том корабле.
Последний сундук, и охапка, - детали сервиза, кальян, серебро, легли, довершив рукотворную гору.
- Ну вот, - обратился к плененным Шарки, - вот все, что от вас было нужно! А посудина ваша, нам не нужна!
Посудина, раненой птицей, припала на бок. Печально и быстро, у всех на глазах, погружался корабль в пучину. Последней памятью, безголосым криком в устах океана, вскрутилась воронка.
Шарки
- Но ведь, - в раздумьях, прошелся вдоль строя пленных, Шарки, - И вы не нужны. Клянусь богом, да наша компания вам не по душе! Вы гляньте! - брезгливо обвел он глазами свору своих людей.
- Так? - с видом правого человека, остановился он перед пленным, которому кровь грубой сабельной раны, мешала видеть и говорить. - Конечно же, так! - вгляделся в его лицо Шарки. - Ну вот… - собрался он пойти дальше, но лицо его вдруг посветлело. Улыбка скользнула по тонким губам.
- Крэд! - позвал он, показав рукой.
Крэд по глазам понимал капитана. Приблизился к строю, взял за руку, вывел пленника, и подтолкнул к вещевой горе. "О-хм!..." - запершило в пиратских горлах. Пленной была молодая женщина.
- Что делать? - нахмурился, оглядев ее, Шарки. Печать сострадания легла на лицо капитана.
- Ладно, - стряхнул он печать, - Нам что делать? - обратился к тем, кто остался у борта, - Нам не по пути… Не по пути, господа! Но мы-то здесь дома, а вы? Нужны ли нам гости? - задумался он.
И крикнул визгливо:
- Крэд!
В руке Крэда, сверкая на солнце, качнулся тяжелый кинжал.
- Вы у нас лишние, - сказал капитан, - а там, - показал за борт, - остается голодной рыба!
Крэд приблизился к строю, выхватил первого, кто попал под руку. Оттеснил, прижал к борту, захватом под горло, навзничь, назад, запрокинул голову. Без размаха, коротким ударом всадил нож под ребра. Сверкнула на лезвии кровь, опрокинутый за борт несчастный, полетел в океан.
- Счастливо! - во след Шарки.
Рука Крэда легла на плечо другой жертвы.
А Шарки не думал о них, и не смотрел: подперев на груди подборок, любовался он исподлобья, скрытно, плененной женщиной.
Нож мелькал в руке Крэда. Летели тела в океан, вздымались фонтаны искрящейся красным, соленой воды.
Команда ждала, когда Крэд закончит. Глядела на гору под мачтой. Там было на что посмотреть!
Но главным сокровищем, жемчужиной вырванным из корабельной утробы, было не это. С лицом, побледневшим белее любых парусов или неба, смотрела в лицо ораве, женщина. Чужие глаза, угодьями жаркими плавили, наслаждались ею. Их столько - пожарище жажды! Ужас и боль, пережитые теми, тело которых рвал нож, мимолетны. А женщина обречена! Ей жить, умирая не сразу, в мерзком огне изощренной, низменной страсти безнравственных, падших людей.
- А, это новенький, ты! - рассмеялся пират, задетый плечом Копли Бэнкса, - Дружище, ты не шути!
Он глаз не сводил восхищенных с пленницы:
-Ведь хороша! До чего хороша, новичок! А-а… - он махнул рукой, вспомнив, что Бэнкс его грубо толкнул плечом, - Иди себе! Не для тебя. Не для меня даже, дьявол! - и так может быть… Видишь, чей глаз на нее уже крепко залег?! - кивнул он на капитана Шарки, - А его знаю!... Иди, новичок!
- Стой! - крикнул Шарки, и махнул рукой Крэду, - Так не годится, видишь?
Крэд обернулся. Капли крови скользнули с ножа на палубу.
- Он же худой, ты видишь?
Запрокинутый навзничь, через перила фальшборта, юноша, правда, в больших руках Крэда казался подростком.
- Не годится, Крэд! - осуждающе покачал головой Шарки, - Какой прок с него там, - показал он вниз, - какой корм? Рыба над нами с тобой посмеется, Крэд!
Шарки приблизился. Полным сочувствия взглядом окинул лицо обреченного юноши. Надежда мелькнула там, загорелась...
- Ух-хух! - отозвался Шарки и потряс головой.
Снял с плеча юноши руку Крэда. Распрямился, застыл благодарно спасенный. Шарки тепло улыбнулся ему, положил на плечо свою руку и, вглядевшись в худое лицо, сказал: