- …компьютер будет в каждой школе, перед каждым учеником, - уверял Картос, скептические усмешки не останавливали его. - Более того, через двадцать лет каждой семье понадобится компьютер. А сегодня каждый грамотный конструктор мечтает иметь микрокомпьютер.
- Сегодня людям жилье надо, - авторитетно поправил его Фомичев. - Забота о человеке важнее, люди знать не знают, что такое компьютеры.
- Позвольте, при чем тут жилье? - удивился Картос.
- А то, что компьютер в коммунальной квартире – это, согласитесь, нонсенс!
- А радио? А телефон? В самой плохой квартире стоят? - отбивался Андреа. - Без компьютера нельзя будет работать.
Кто-то возразил, что пользование компьютерами требует специального образования. Говорили, что слишком дорогая машина, громоздкая… Картос отражал наскоки цифрами и графиками.
Хрущев вдруг накинулся и на Картоса и на всех сразу. Его явно обидело, что толковые, головастые его подручные возятся по-глупому, не в состоянии ухватить грека за жабры.
- Чего считать-то машинам? Воров? Бардак наш подсчитывать? Я вас спрашиваю? Миллиарды гробим на линкоры, мать вашу… - Он ткнул короткопалой рукой в сторону адмирала. - Строим, строим без толку.
Устинов что-то забурчал, что еще больше распалило Хрущева:
- Вы бы хоть на счетах дедовских считать научились по-хозяйски. У купца копеечка была на счету без вашего компьютера. А у вас концов не найдешь, и все вам мало. Он вас хочет на ракету пересадить, а вы телегу смазать не выберетесь. До компьютера нам еще трюхать и трюхать с нашими темпами.
Картос наклонился к Степину.
- Что такое трухат?
Спросил тихо, но Хрущев услышал, поперхнулся, напрягся до багровости, не выдержал, прыснул.
- Трюхать? Смотри сюда. - Он поднялся с кресла, затопал, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу. - Трюх-трюх, понимаешь? Так и тащимся по нашим колдобинам. - Довольный, плюхнулся обратно в кресло.
Единственным, кто не улыбнулся, был Картос. Резкие повороты сбивали его с толку. Он стоял с длинной указкой у своих планшетов, маленький смугло-бледный рыцарь с копьем.
- Продолжайте, Андрей Георгиевич, - сказал министр.
Картос упрямо свел брови.
- Я не собираюсь ждать, пока у вас кончат трюхать. Я ехал в передовую страну.
Можно было считать это дерзостью, но Хрущев поощрительно кивнул, он заводил инженерика, присматривался, пробовал его на зуб, не подсовывают ли ему дешевку. Об этих двух иностранцах ему наговорили всякого, и плохого и хорошего. Председатель Военно-промышленной комиссии считал их шпионами-двойниками, в объективке чекисты написали не разбери поймешь: с одной стороны, ценные специалисты, много сделали, с другой – установлены попытки завязать контакты с иностранцами, в частности у супруги А. Г. Картоса… Перестраховываются. Разные службы соревнуются… Хрущев давно, еще с тридцатых годов, стал доверять прежде всего своему чутью. Вокруг каждого талантливого человека всегда клубились слухи и подозрения. Так было и с академиком Лаврентьевым: чего только не наговаривали на него, но Хрущеву он понравился, и с новосибирским Академгородком получилось. Механика, космонавтика, радио, теперь еще кибернетика – в этих науках, где он ничего не понимал, Хрущев, как глухонемой, присматривался к лицам. Картос ничего не просил. "Я не люблю просить, - сказал ему этот грек, - я предпочитаю убеждать". Держался заносчиво, знал себе цену. Была среди ученых такая порода – Королев, Туполев, Капица, Несмеянов, - этот, видать, тех же кровей. Гонору много, а вот надежен ли? Те – свои, никуда не денутся, эти же беглые, пришлые, а нашим боярам каково отдавать дело инородцу?
- Андрей Георгиевич ехал к нам, чтобы строить коммунистическое общество высокой производительности труда, - торжественно провозгласил министр.
Недослушав, Хрущев спросил у него, кому поручить это дело. Степин попросил разрешения подумать.
- Создавать центр надо мне, - сказал Картос. Он произнес это с виноватой улыбкой, которая так не вязалась с дерзостью высказывания.
Хрущев покачал головой, не скрывая своей ошарашенности.
- Слыхали? Ну и ну, ты что же думаешь, у нас своих головастиков не хватает?
- От других получите другое, очень другое дите.
Хрущев нахмурился, но сохранил шутейный тон:
- От тебя брюнет будет, а нам русак нужен.
Картос побледнел.
- Окончательным буду я, Никита Сергеевич, или снимаю с себя ответственность.
- Ты нам ультиматумы не ставь. - Хрущев всерьез озлился, забарабанил пальцами по столу.
Картос положил указку, сел. Наступила тишина.
- Какие мнения будут? - спросил Хрущев.
Секретарь обкома, Фомичев, кто-то из генералов заговорили наперебой, осуждая Картоса, предлагали своих опытных, "локомотивных" товарищей – не петровские, мол, времена, чтобы чужеземцев в командиры ставить.
Сложив руки на животе, Хрущев смотрел на безучастное лицо Картоса, привычно взвешивая все за и против. Твердый, никого не боится, дело знает. Но – мешать ему будут, заграничный человек, это сразу бросается в глаза: акцент, манеры. Хочет возглавить – этого все хотят. Но все хитрят, а грек прет напрямую. Хорошо, что ничей – вне ведомств и групп, это за, но под каким соусом подать?
Светлые глазки Хрущева загорелись:
- Всяк хлопочет – себе хочет, а тут человек нам хочет. Ценить таких надо. Ясно?
Хрущев был явно доволен собой.
Прощаясь, уже у машины сказал Картосу:
- Министры у нас народ боязливый, косный. Их иногда легче снять с работы, чем сдвинуть с места. Так что если застопорит, обращайся ко мне. Тебе дадут номер, прямо на меня выходи, не стесняйся.
XXVIII
В фойе, в антракте, Джо увидел Лигошина с прелестной молодой женщиной. Лигошин, рыхлый, вялый, держался за ее полусогнутую руку, кивал, улыбчиво слушал ее болтовню, и Джо понял, что это не жена. С Лигошиным Брук встречался на заседаниях у военных заказчиков, он, по-видимому, принадлежал к высшей касте атомщиков. Кажется, имел Золотую Звезду, а может, и две, но никогда не носил своих орденов и не любил, когда его называли академиком. Консультировал некоторые темы. Высказывался резко, ехидно, не стесняясь прохаживался насчет "физического" состояния генералов. Его боялись и терпели.
Джо подошел. Женщина оказалась племянницей Лигошина. Они поговорили о Моцарте и Шостаковиче. Племянницу звали Миля, это от Людмилы. Вместо того чтобы сесть в машину с дядей, Миля разрешила Джо проводить себя. Они шли по Садовому кольцу, а потом по Арбату, и она, продолжая тему Моцарта, с чувством продекламировала монолог Сальери. Миля только что окончила филологический факультет и была переполнена желанием всех просвещать.
Сознание своего невежества сокрушало Джо. Душа его жаждала поэзии, и прежде всего русской, XIX век – Пушкин, Лермонтов, Некрасов. Любой сюжет годился для следующей встречи. Джо влюблялся быстро и всем сердцем.
В те весенние дни Джо Брук чувствовал себя счастливейшим из людей. Успех, так же, как хорошую погоду, надо принимать как дар свыше. Так же, как случай, сведший его с Милей.
Они бродили по мокрой, ослепшей от солнца Москве. В узких переулках дотаивал снег, бурлили ручьи, появились запахи, зима уплывала с последними льдинками. Джо без шапки, размахивая руками, громко повторял за Милей стихи, на него оглядывались, и он одаривал всех сияющей улыбкой. Однажды, гуляя по бульварам, он запел. Миля удивилась, она вообще посмеивалась над ним, над его шумными размашистыми манерами. Лишь бы вам было весело, отмахивался Джо. Мир существует для того, чтобы им любовались. Так же, как и вы, Миля.
На Пасху он дома у Мили раскрашивал яйца, смотрел, как готовят куличи и творожную пасху. Миля беспокоилась за дядю: в последние годы он рассорился с друзьями, стал мизантропом, ее захватила идея свести его с Джо, и, к ее удивлению, он вдруг согласился.
По делам центра и Андреа и Джо приходилось то и дело ездить из Питера в Москву и обратно. В Москве им положена была министерская гостиница, но Джо предпочитал ночевать у Влада. Влад и посоветовал ему, воспользовавшись случаем, расспросить Лигошина о Розенбергах, кое-что он может знать. Джо заволновался, Лигошин был, конечно, из посвященных. Но как подступиться? Люди этого ранга закрыты, насторожены, подозрительны.
Встретились в комиссии. Поговорили о делах центра. Тут-то Джо и услыхал, что председатель комиссии не одобряет назначения Картоса руководителем. Не верит в лояльность этих эмигрантов. Лигошин сообщил все это с ядовитостью. Джо отозвался благодушно: не верит – поверит, лишь бы не мешал. Подробности его не интересовали, и вообще наше дело столкнуть камень с горы… Он держался легкомысленно, ни почтения, ни озабоченности. Представлял ли он силу Военно-промышленной комиссии, которая, по существу, ведала оборонной промышленностью, размещала заказы – срочные, сверхсрочные, - прибирала к рукам целые отрасли, обеспечивала сырьем, инструментом, платила хорошо, роскошно? Могущество этой незримой, малоизвестной организации Джо вряд ли мог оценить.
Спустились в столовую пообедать. Первое отделение, общее, Лигошин миновал не останавливаясь, у входа во второе стоял охранник, посмотрев на Лигошина, отдал честь, распахнул перед ними дверь. Там не было касс, столики накрыты скатертями, официантки в кружевных передничках катили бесшумные коляски, уставленные тарелками. Лигошин и тут прошел насквозь по главному проходу, толкнул черную дубовую дверь, и они очутились в маленьком зале цвета огуречного рассола. Столы здесь были украшены конусами крахмальных салфеток, на каждом – хрустальная ваза с яблоками и сливами, графины с соками. Блестела полированная мебель, обитая зеленым бархатом. Пышная дама, бело-розовая, как зефир, приветствовала Лигошина по имени-отчеству, повела к столику на четверых, но Лигошин свернул к окну, к маленькому столику.
- Это же алексеевский, - встревожилась дама. - Ким Осипович, вы меня ставите в неудобное положение.
- Я тебя поставлю в удобное положение. - И Лигошин хлопнул ее по заду.
Она послушно хихикнула, запоминающе оглядела Джо.
Длинная картонка меню увлекла Джо перечнем закусок и блюд, известных из книг, - грузди, расстегаи, балык, икра, керченская селедка, моченые яблоки; далее следовали супы – щи, рассольники, солянки, бульоны, потом вторые – вегетарианские, из мяса, рыбы, дичи, затем десерты. Меню это поражало больше, чем ресторанное. Потому что в нем не было цен.
Лигошин заказал чашечку бульона, паровые кнели.
- Такая жратва, а нету аппетиту.
Вид у него был нездоровый, лицо мучнистое, влажное, глаза тусклые, он смотрел, как Джо, не стесняясь, наливал соки, поглощал селедку, тертую редьку, помидоры, карбонад.
- Спрашивайте, - сказал он. - Чего вам надо?
- Мне? - удивился Джо.
- Миля сказала, что вы хотели со мной поговорить.
Джо пожал плечами, но тут же опомнился – будь что будет. Начал он с недавней передачи Би-би-си о юбилее Курчатова. Англичане вспомнили Розенбергов, порассуждали о том, кому же на самом деле русские обязаны атомной бомбой.
- И что дальше? - спросил Лигошин.
- Что вы об этом думаете?
- Зачем вам знать? Лезете, куда запрещено.
Лигошин говорил грубо, холодно.
- Причина у меня есть. Если вам тема неприятна, то не стоит. - Джо причмокнул над нежнейшей селедкой.
- Какая же у вас причина?
- Я знал Розенбергов. Мы дружили.
Удивительно, как спокойно он это произнес.
- Дружили?..
- Хороша рыбка, - сказал Джо.
Последний раз он ловил рыбу с Вивиан и Андреа. Поймали форель и несколько хариусов. Вивиан была в черном купальнике и соломенной шляпе. Голос его дрогнул, когда он сказал, что по делу Розенбергов пострадала женщина, которую он любил.
- …она была ни при чем. Я ручаюсь. Я не могу понять, американский суд так долго разбирался. Есть ли возможность узнать…
- Ишь ты! Хитер! Хотите знать, получали ли мы информацию, какую и от кого?
- Меня интересуют только Розенберги.
- Пока что.
- Фукс и другие источники мне не нужны.
- Фукс сам признался, чего уж тут спрашивать. Во всех английских газетах было.
- Не хотите – как хотите, - сказал Джо. - Вы единственный человек, у которого я могу это спросить.
- И за что же мне такое доверие?
Джо, проверяя себя, посмотрел на простецкую его физиономию – расплюснутый нос, пришлепнутый к лицу, толстые губы, да и весь корявый, широкий.
- Вы ученый, - сказал Джо. - Настоящий. Этого мне достаточно.
- Из этого ничего не следует.
Джо, не отвечая, ловил на тарелочке скользкие грузди, занялся бастурмой, еда помогала ему.
- Допустим, - сказал Лигошин. - Допустим, предположим, что других интересов у вас нет… Хотя и при этом я не имею права.
- Ваша наука погибнет от секретности.
- Погибнет, - согласился Лигошин, - может, уже погибла, но из-за секретности никто этого не знает. Значит, Би-би-си считает, что мы только из ворованного мастерим. А вы сами как полагаете?
- У вас есть замечательные физики.
- Спасибо. А то, что мы обштопали америкашек с водородной, - это как? Стоило выйти напрямую – и привет, без всякого шпионства сделали. Значит, можем?
- Согласен.
- Что же вы этих говномазов слушаете?
- Подобное мнение распространено.
- Имеет быть. Насчет ваших Розенбергов, однако, сомневаюсь.
- Почему?
- Не знаю точно, нам не сообщали, что от кого. Только много доставляли дешевки уже известной. А то и вовсе труху. Разбираться надо, что красть, а чекисты в этом деле не тянут. Волокли что ни попадя и поскольку рисковали жизнью, шли сквозь револьверный лай, то и требовали орденов и хвалебных отзывов. Сколько мы с ихней добычей мучились! Порой самих добытчиков вместе с Розенбергами на электрический стул посадить хотелось.
Джо положил вилку и нож, вытер губы.
- Розенбергов посадили на электрический стул, а вы получили Героя.
Джо сам от себя не ожидал этих слов, сорвался, когда уже подходил к заветному.
Лигошин постучал ложкой по стакану, подошла официантка.
- Милая, принеси нам водочки. Знаю, что нельзя, а ты принеси.
Появился графинчик с водкой, подкрашенной клюквенным соком. Лигошин налил, выпил.
- Удар ниже пояса. Но тут правил нет.
- Извините, - сказал Джо. - Они были мои друзья.
- В этом деле нет невиновных. Мы все в дерьме. Русские выкрали секрет бомбы. Получается, что Героя надо давать Розенбергам, Фуксам и прочим ворюгам вместе с нашими разведчиками. А всяким Лигошиным не за что.
- Я не это хотел сказать.
- А мне наплевать, что ты хотел. Это факт. Я приношу график Курчатову. Он смотрит и говорит: что-то тут не так, сними-ка еще раз. Сняли повторно. Приношу – вздыхает, нет, говорит, не нравится мне, попробуй еще разок. Вот, думаю, чутье какое. Сняли со всей точностью, показываю, а он открывает сейф, достает график – вот какая кривая должна получиться. Понимаете? Вот так работали. Ежели сами что придумаем – ой, не надо, вдруг не получится, время потеряем. Зря, что ли, старались наши доблестные разведчики, нет уж, не надо рисковать, мать вашу. Все видят, что можно, молчат, сучьи дети.
- А Розенберги? Вы думаете, от них тоже шел к вам материал?
- Я знаю, что Фукс был хороший физик. Он разбирался что к чему. Эти же вряд ли. Я уже сказал – присылали много трухи.
- Судебные власти никогда не согласятся с тем, что казнь Розенбергов – ошибка.
- Да и наши не захотят подтвердить, что они никакие не шпионы.
- Почему?
- А зачем? Чем больше шпионов, тем больше заслуг у наших чекистов. Неужели непонятно?
Следить за мыслью Лигошина было нелегко, доказательства он опускал, вывод следовал за выводом.
- …Фукс – идейный осведомитель. Его не вербовали. Наших заслуг тут нет, прибыли никакой.
- Розенбергов тоже не подкупали.
- Ваши Розенберги – часть шпионской сети коммунистов. Так преподнесли американские цэрэушники. Без этих шпионов русские ни в жисть не сделали бы бомбы, этим русским жлобам еще лет десять пришлось бы ковыряться. Нашим чекистам такая версия тоже на руку. Дошло?
- Не совсем.
Лигошин заговорил медленней, будто диктуя:
- ЦРУ, раскрыв шпионскую сеть, объясняло, что русские сами ничего сделать не смогли, сделали бомбу американцы, а коммунисты украли ее для русских, ЦРУ разоблачило их – слава ЦРУ! Наши создали огромную сеть за океаном, добыли секреты для физиков, и те сделали – слава чекистам! Они спасли страну и весь мир от атомного шантажа. Выходит, что Розенберги как шпионы выгодны и тем и другим. Это вам не одиночка-доброволец Клаус Фукс.
- Интересы совпали, - сказал Джо. - Вы полагаете, что…
- Что надо выпить.
Они выпили, Джо страдая и морщась, Лигошин жадно.
- Это ваши предположения? - спросил Джо.
- Между прочим, Фукс сейчас в полном порядке, живет и работает в Дрездене. Чуть ли не депутат. Я у него был.
То, что он рассказал, изумило Джо. Дом в Дрездене. Клаус Фукс, спокойно работающий в научном институте. Жена, кстати, русская, по словам Лигошина, милейшая женщина, которая была выдана Фуксу по прибытии в ГДР (до чего ж однообразна русская школа чекистов, Джо еле удержался от восклицания). Посидели, выпили, и Лигошин не постеснялся спросить у Фукса, как же он предал Оппенгеймера, который дружески принял его в Лос-Аламосе. Никто из советских не затевал с ним такого разговора, все допущенные хвалили, благодарили, а тут появился этот медведь Лигошин. Джо тут же представил, как все у Фуксов затрещало, как Лигошин выкладывал правду-матку напрямую. Может, потому, что не стеснялся, может, поэтому Фукс и отвечал откровенно? Да с Лигошиным иначе и говорить невозможно! Желание помочь советскому строю, по словам Фукса, было для него выше законов дружбы и моральных обязательств. Помогая родине социализма, он соблюдал высшую справедливость, хотя и приносил в жертву свою честь. Лигошин высмеял его: какой социализм, какое светлое будущее, кто они, знаменосцы этого будущего, - Вальтер Ульбрихт? Берлинская стена? Сталин – высшая справедливость? Кем они оказались, вожди народов, - Сталин, Берия, Молотов, вся клика, кем окажется Ульбрихт? И что же ответил Фукс? Примечательный ответ был. Да, я понимаю, сказал он, что руководители могут оказаться недостойными, но я-то помогал потому, что идея социализма хороша. Когда Советская страна победит, когда они получат атомное оружие, я потребую, чтобы они изменили свою политику. "Ну и что ж ты не потребовал у Ульбрихта?" – "Требовал, то есть просил, тот обещал подумать, учесть". Смешно: один из самых великих шпионов, каких знала история, - и такая дремучая наивность.