По воспоминаниям, Картос вел себя с женским персоналом осторожно. Официально считалось, что супруга его отбыла за рубеж, развода не было, в анкетах он числился состоящим в браке. Под старый Новый год оказался вдвоем в сауне с тридцатилетней заведующей поликлиникой, заводная, крепкая чалдонка, ее портрет был когда-то даже напечатан на обложке "Огонька". Как да кто подстроил им эту сауну, неизвестно, но уж раз так получилось, Маргарита потребовала, чтобы Андреа подтвердил свои мужские возможности, иначе она подтвердит слухи о его недееспособности. Такую вот выгодную для Андреа версию она преподнесла.
Легкой связи у них не получилось. Никто не ожидал, что острая на язык, циничная разведенка может, как она сама признавалась, вляпаться. Рита ухаживала за ним, сопровождала его и на рыбалку и на лыжах, внимание ее временами тяготило Андреа, она понимала это и ничего не могла поделать с собой, навела в его квартире уют, стряпала ему вкусно, обильно, он жаловался, что толстеет.
Наконец-то он стал доступен журналистам, и они накинулись на него:
- Может ли машина думать?
- А кто ж еще у нас может думать?
- Удастся ли вам здесь сделать то, чего вы хотите?
- Боюсь, что никто не живет как хочет, разве что дураки.
О себе, о своей биографии Андреа ничего не сообщал.
Наконец одной журналистке удалось раздразнить его, и он разразился монологом, который она полностью опубликовала в местном журнале:
- Поединки с природой? О чем вы? Мы заняты мелкой, скучной работой, к тому же грязной. В ней нет ничего от величия задач, которые она якобы решает. Обычная возня – из-за материалов. Тащат друг у друга, а больше – у казны. Прежде всего спирт – валюта науки. Время уходит на добычу, что, где выменять. Грызня с производственниками. Элегантные молодчики, которые сыплют остротами, спорят о поисках истины, при этом сплошь альпинисты и философы, - выдумка литераторов. Если и попадаются, то это большей частью поверхностные ребята. Природа с нами хитрит, лишь бы не проговориться, врет, притворяется…
XXXVII
В один из своих приездов в Москву Андреа познакомился с проектом работ по волновому воздействию на противника. Режимы должны были обслуживаться системой ЭВМ. Проект сопровождался рекомендациями и рецензиями ученых, среди которых было несколько известных. Непонятно, как они могли вляпаться в явную аферу. Новые лучи якобы и лечат, и убивают, и обеспечивают связь на любых расстояниях. Возможности их всемогущи, они увеличивают всхожесть зерна, они снижают потребление топлива. Эффект неисчислимый. Секретность наивысшая.
На вопросы Андреа академик Фомичев уклончиво процедил: нельзя-де с порога отвергать, чем черт не шутит… Андреа сочувственно кивал и также сочувственно стал объяснять, что столь фундаментальным открытиям трудно найти себе место внутри незыблемого каркаса науки. Физика налагает суровые ограничения на новые силы и поля. Их надо искать снаружи, за пределами обычных условий.
От его менторского тона Фомичев взорвался: нечего его учить. Он всю эту шарлатанщину видит насквозь, лучше Андреа и если ввязался, значит, на то есть причина. Мало разбираться в физике, надо еще разбираться в том, что над физикой. А над ней царят денежки. Да-с, самое что ни на есть пошлое злато. Военные, которые купились на посулы изобретателя и отвалили большой кусок своего пирога, пообещали Фомичеву выделить на его новую лабораторию. Он понимает, что рискует своим именем, но надеется, что его прикроют секретностью. Посоветовал и Андреа сделать то же самое: поддержать проект, пообещать какую-то разработку, а под нее получить деньги для института. Оказалось, что в этом дутом проекте участвуют еще несколько ученых на тех же условиях.
Андреа подумал и согласился.
Впоследствии бумаги, подписанные им, каким-то образом всплыли. На них ссылались, доказывая, что Картос не разбирался в физике, что репутация его преувеличена.
Выборы в Академию наук приближались. Кандидатов оказалось много, на одно место, кроме Картоса, претендовали еще шесть человек. За каждым стояли влиятельные академики, институты, работники ЦК, обкомы. Попытки договориться привели к тому, что за две недели до выборов из семи претендентов остались четверо. Никто из них не уступал. Механизм очередности не сработал, все получилось не так просто, как сулил Фомичев. По настоянию Зажогина организовали группу поддержки Картоса. Он уверял Андреа, что у всех кандидатов есть нечто подобное. Группа обрабатывает академиков – членов отделения, их жен, их детей, их сотрудников, использует любые связи. Убеждают, обещают, раздают подарки, из южных республик везут фрукты, вина – таков обычай, так заведено. Зажогин связался с Савельевым, с Маргаритой, из Н-ска прибыло самолетом два ящика с рыбой. Зажогин готов был развезти ее по нужным людям, но это было бы бестактно; Андреа скрепя сердце отправился по адресам. Поднимался с пакетом, потел, краснел, вручал, бормоча: наловил самолично нашей сибирской рыбешки, попробуйте. К его облегчению, академики принимали пакеты охотно, с шутками, один хитро подмигнул: подарки любят отдарки, не так ли? И тут же вручил ему на отзыв диссертацию некоего Сагдулаева. В тот же вечер к нему в гостиницу явился и сам Сагдулаев, застенчивый мягкий узбек, принес "макет готового отзыва, чтобы вам не затрудняться, зачем мучить себя".
Позвонил академик Родин, попросил выступить в Доме ученых на юбилейном вечере его друга-профессора, тоже кибернетика. Этого профессора Андреа терпеть не мог, однако отказать было неудобно. Как будто все сговорились использовать Картоса, пока он еще не выбран, пока зависим.
Внешне он держался по-прежнему холодновато, слушая, учтиво наклонял седеющую голову, шутил своим обычным нескладным русским языком, то ли виновато, то ли хитровато – не поймешь. Но все чаще застывал посреди разговора, переставал слушать. Смотрел словно бы издалека. Два человека – Джо и Зажогин – знали, что творилось с ним. Он предупреждал, что больше не выдержит, нет сил терпеть, притворяться, унижаться… "Еще немного, потерпите", – умолял Зажогин. Джо звонил из Ленинграда, тревожился: раз так трудно, может, плюнуть? Андреа сердился, он не умел отступать, не в его характере сдаваться, это Джо готов смириться с поражением, гнить на вторых ролях, позволять себя эксплуатировать, нет, извините, он своего добьется, академия для него не цель, а средство, рано, рано списывать его со счета… Он орал, не сдерживая себя. В тот раз Андреа много злого наговорил о примиренческом поведении Джо, обвинял его в том, что тот предает их идеалы. Не было никакой логики в его словах, недавно же сам писал из Сибири – как хорошо, дескать, погрузиться в обыкновенную жизнь, сложить камин, заготавливать дрова, самому их пилить, колоть.
Андреа кричал, что он их жертва, что это они вынуждают его идти на унижения, терять порядочность, ему самому ничего не нужно, никакого звания, что Джо, как всегда, устроился за его спиной и первый будет пользоваться плодами, если он, Андреа, станет академиком.
Ночью он позвонил Джо, извинился, сказал, что сорвался, слишком постыдна битва, в которую он ввязался. Ну получит академика, дальше надо будет добиваться возвращения из Сибири, потом добиваться восстановления статуса лаборатории, все истратит на хлопоты, погоню за призраком. Бунта не получилось. Обнадежили, обманули…
Сперва надо было пройти голосование на отделении. Накануне пронесся слух, будто из Совета Министров звонили президенту и выражали сомнения насчет кандидатуры Картоса в смысле политической благонадежности. У отделения дополнительно запросили список его научных трудов, хотя знали – в открытой печати Картос публиковаться не мог. До поздней ночи засиживалась группа поддержки в московской квартире Зажогина, курили, пили кофе, подсчитывали, кто и как будет голосовать, возможны ли варианты и кого бы еще подключить. Картос стискивал голову руками, ходил взад-вперед, вдруг вспомнил, как покойный академик Ландау говорил ему: две трети академиков ничего общего с наукой не имеют, а труды вице-президента Топчиева не более чем размышления о том, что такое автомобиль.
Голосование на отделении принесло победу двум кандидатам, Картосу и старому членкору Расторгуеву. Место же было одно. Андреа попросили уступить, он-де еще успеет, а Расторгуев на следующих выборах не пройдет по возрасту, на что Картос ответил: решать должно общее собрание, а не он единолично. Держался Андреа твердо, но после этого разговора чувствовал себя отвратительно. А наутро в день открытия сессии Академии наук отправился пешком по Моховой в сторону Никитских ворот. В девять утра его уже не было в номере, и где он находился до часу дня – неизвестно, но в час или около того, как свидетельствовал буфетчик, Андреа появился в забегаловке у Никитских ворот. Запомнились его бледность, неверные движения. Подумали, с перепоя, свой, что называется, клиент – запойный. Но заказал он чай. Чай и больше ничего. Шатко донес до стола, опустился на стул. Рядом сидел парень в телогрейке, ел макароны. Разыскали этого парня; оказывается, Картос ему пожаловался: плохо, мол, - и даже сказал, что умирает. Парень не вник: погоди, мол, папаша, доем по-быстрому – и мы с тобой примем по стопарю.
Когда он начал сползать со стула, к нему кинулась кассирша, но что он хотел сказать – не поняла…
Джо, расспросив ее, понял, что, умирая, Андреа пытался говорить по-английски… Когда приехала "скорая", Картос был уже мертв. Он лежал на замызганном, заплеванном полу, загороженный стульями, лицом к стене. За остальными столиками продолжали есть и пить.
В это время на сессии академии шло голосование. Фомичев расхаживал со своим бюллетенем, громко советуясь: не жирно ли будет Картосу сразу прямехонько и в академики? На что Капица Петр Леонидович ответил довольно громко: "Мерзейшая наша русская черта – зависть". Фомичев изобразил согласие, но агитацию – за Расторгуева и против Картоса – не прекратил. Кандидатура Картоса и в самом деле была спорной. Толки о нем ходили разные. Однако версию о шпионстве всерьез не принимали. К вечеру стали известны первые, неофициальные, итоги голосования. Картос не прошел, не хватило трех голосов.
Когда Зажогин позвонил, Джо решил, что его разыгрывают: Андреа и смерть? Невозможно. Он и на похоронах твердил как заведенный: "Вы шутите? Шутите… Шутите?" Его просили выступить, а он ничего не мог произнести, кроме этой дурацкой фразы…
XXXVIII
Передача шла в воскресенье, в девятнадцать тридцать. Называлась она "Кто вы такой, Джо Берт?". Анонсировали ее как разоблачение одного из крупнейших советских ученых, который сам выступит в диалоге со знаменитым ведущим Уолтером Круменом.
Час ТV – две тысячи долларов, Джо согласился. Ему нужны были деньги, чтобы снять приличную гостиницу. С родными пока не складывалось, и он остановился у своего старого приятеля Сингера на окраине Нью-Йорка. Сингер считал, что следовало поторговаться, биография Джо – это сокровище, киношники за такую жизнь могут выложить десятки тысяч долларов. Наверное, Сингер прав, к нему уже подкатывался молодой журналист Питер Колински, собиравшийся сделать о Джо книгу, он обещал ему половину гонорара, но лишь через полгода. Да еще при условии, что Джо все это время будет помалкивать и уж тем более не якшаться с такими потрошителями, как Уолтер Крумен. Уолтер же заверил, что выступление по телевидению будет хорошей рекламой для киносценаристов.
Короче, Джо убедился: в этой части планеты его биография пользуется большим спросом. Следовало использовать конъюнктуру. И начинать следует с телевидения, то есть с Крумена.
В Нью-Йорке стояла жара. В тени тридцать градусов, город был весь в поту, хотя кондиционеры работали на полную мощность. Режиссер критически осмотрел плотный темно-серый костюм Джо, рубашку с затянутым синим галстуком, платочек, торчащий из кармана. Сам режиссер был в майке, шортах и сандалиях на босу ногу. Он предложил Джо снять пиджак. Джо засомневался – прилично ли, все же он как бы представляет Советскую страну… Режиссер вдруг согласился, пожалуй, это будет в образе; то ли русский американец пришелся ему по душе, то ли он втайне недолюбливал Уолтера, который осточертел требованиями показывать его физиономию. И еще он посоветовал Джо не отступать под напором Крумена, отвечать ударом на удар, нападать на Америку, если Джо оробеет, то зритель потеряет к нему интерес, если же удастся продержаться, то можно будет пустить их на второй раунд через несколько дней.
Уолтер приехал в последнюю минуту – в клетчатой рубахе, джинсах, пыхтя и отдуваясь, этакий симпатичный увалень. Красноносый, видать, любящий закладывать, он шумно сморкался, вытирая большим алым платком потную шею, лоб, и как бы забывая про камеру, спохватывался с виноватым смешком.
Мне показали видеокопию этой передачи. Джо появляется на экране не сразу. Сперва Уолтер рассказал, как десятки лет агенты ФБР безуспешно разыскивали того, кто помогал Розенбергам и затем скрылся на пару со своим другом Костасом; коммунисты, молодые, талантливые инженеры-исследователи, они ускользнули из рук агентов и словно бы растворились где-то на востоке, в бескрайних просторах России. Считалось, что их обоих выкрало КГБ и то ли уничтожило, то ли запрятало в своих подвалах. Попытки ЦРУ узнать что-нибудь об их судьбе ни к чему не приводили. Ни родные, ни дети, ни одна душа в Америке ничего не знали о них, так же как и о женщине по имени Энн Хиллмен, которая сбежала с Андреа Костасом. Трое американцев исчезли, растворились, пропав без вести. Ныне один из них появляется в Нью-Йорке, имея на руках американский паспорт.
Все трое жили в Советском Союзе под другими фамилиями, имели другие биографии, ЦРУ знало об этих людях, но не догадывалось, что это те самые искомые икс, игрек, зет. Уравнения с тремя неизвестными не удалось решить. Еще одно доказательство высокого качества русской разведки.
- Разрешите называть вас просто Джо?
На экране фотография молодого Джо, черты расплываются, двоятся, из телетумана возникает нынешний Джо, перед камерой он невольно выпрямляется под стать молодому, но видно, как они разошлись. Он ли это? Не мудрено, что Уолтер смотрит на него с сомнением.
- Вы Джо Берт?
- Да.
- А в советском паспорте?
- Брук. Иосиф… Иосиф Борисович.
- Вы выбрали имя в честь Сталина?
- Джо по-русски – это Иосиф.
- Интересное совпадение. Оно сыграло роль в вашей судьбе?
- Что вы имеете в виду?
- То, что вы сделались сталинистом.
- Сталинистами становятся по другим причинам.
- Зачем вы приехали в Штаты?
- Я хочу продать совершенно новый способ производства чипов для компьютеров, это моя собственная разработка…
- Минутку, Джо, у нас за рекламу надо платить. Нас смотрит вся Америка не ради ваших чипов, людям интересно знать, каким образом американец, рожденный здесь, в Нью-Йорке, стал в Москве Иосифом Бруком из Иоганнесбурга. Каким образом вас переправили туда?
- Я сам уехал в Европу.
- Зачем?
- Чтобы заняться музыкой.
- Вы уже были коммунистом?
- Да.
- Кто вас вовлек в партию?
- Я сам вступил.
- Вы знали Розенбергов?
- Мы познакомились студентами.
- Зачем вы вступили в партию?
- Господи, да зачем все вступают. Мне нравилась идея коммунизма, капитализм выглядел отвратительно. Кризис тридцатых годов – вы не знаете, что это такое, а я никогда не забуду, как у Вашингтон-сквер из окна двенадцатого этажа выбросился один коммерсант, он кричал в воздухе и потом шмякнулся на ограду, на пики… - Джо передернулся, закрыл глаза.
- Лучше диктатура пролетариата, концлагеря, расстрелы, уничтожение несогласных?
- Нас привлекали принципы – от каждого по способностям, каждому по труду, а дальше – от каждого по способностям, каждому по потребностям. Разве это плохо?
- Прекрасно. А на самом деле?
- Да, методы некорректны.
- Некорректны! - взвился ведущий. - Уничтожили десятки миллионов людей, больше, чем в гитлеровских душегубках, - это называется некорректным! В книгах о деле Розенбергов пишут, что вы бежали в Европу, узнав об их аресте.
- Я уехал за год до их ареста.
- Ваша музыкальная карьера в Париже удалась?
- Я сочинял шлягеры. Это у меня получалось.
- "Мой первый поцелуй" – это ваш поцелуй?
Уолтер смеется и напевает, вспоминая мелодию. Джо подпевает ему.
- Какого же черта вы бросили музыку и отправились в Москву?
- Может быть, все бы сложилось иначе, если б за мной не стало охотиться ФБР.
- Вы чувствовали за собою вину?
- Нет.
- Чего же вы боялись?
- В обстановке маккартизма коммунистов сажали, не считаясь с законами.
- Выходит, вы тогда уже все понимали, не надеялись на законы. Как же вам удалось перехитрить наших агентов? Откуда вы узнали, что вас выследили?
- Я почувствовал.
- Они себя чем-то выдали?
Джо задумывается.
- Были неуловимые мелочи. Например, я позвонил в посольство, и то, как со мной говорили…
- Какое чутье! Но есть другая версия. Позвольте, я покажу вам видеозапись интервью с одним из агентов, которые были посланы за вами в Париж. Это бывший сотрудник ФБР Мак Морисон.
Уолтер вставляет видеокассету. На экране студийного телевизора появляется усохший господин, у него такая же лысина, как у Джо, висят бульдожьи брылы, в руках толстая палка, он расхаживает, опираясь на нее.
- Мистер Морисон, расскажите, как вы занимались поиском Джо Берта.
- Мы получили задание отправиться в Париж и взять там этого типа. Он нужен был по делу Розенбергов. Вдвоем с напарником вышли на этого музыканта. Но в последнюю минуту он драпанул.
- Как это могло произойти? - спрашивает его сидящий к нам спиной репортер.
- Он не знал про нас. Он звонил в посольство, возмущался, что его дружкам Розенбергам шьют шпионаж, хотел дать показания в их пользу. Мы его ждали в посольстве, но почему-то он не приехал. Тогда мы разыскали пансионат, где он жил, но его там уже не было.
- Его кто-то спугнул?
- Мы разыскали его любовницу. Певичку. Она исполняла его песенки. Эта шлюха три дня морочила нас, пока ее не прижали. Она-то призналась: Берту помогло КГБ.
- Откуда она это узнала?
- Иначе с чего бы он сорвался? Факт, что они имели информацию. Наши действия потом проверяло начальство. Никаких промашек у нас не было.
- Итак, КГБ вас обошел. И Костаса ваши ребята упустили, и эту…
Морисон яростно застучал палкой.
- Коммунисты! На них работали коммунисты. Их, как блох, полно повсюду. Думаете, в нашем посольстве не было? КГБ подкармливал наших коммунистов. Тысячи осведомителей! Их агенты свободно шляются у нас где им вздумается.
- Вы знаете, Морисон, что Джо Берт приехал в Штаты?
- Вот видите! Хоть бы хны! Я читал в газетах, что этот наглец восстановил американское гражданство. Какого черта ему тут надо! Уверен, что ему опять помог КГБ. Русские посредством этой старой тряпки демонстрируют свои свободы – так, что ли?
- Наверняка. Но, может, Берта просто потянуло на родину?
- Не верю я ему.
- Прошло столько лет, холодная война кончилась, а вы не хотите ничего простить.