- Знаете, все не так просто. Я не злопамятный человек. Сочинял бы он свои песенки – да ради бога, я бы мог с ним встретиться и угостить пивом. Вот вы говорите – простить. Я себе не могу простить. Мне рассказали, сколько он там со своим дружком изготовил всякой военной техники. Ведь они работали против нас. Из-за них мы миллиарды тратили на оборону. А все оттого, что вовремя не поймали этого гаденыша. Во сколько они оба за эти годы обошлись нам? Когда я подумаю, что это из-за нас… Да, на старости лет он мне показал хороший кукиш.
Далее шла как бы художественная концовка: Мак Морисон, тяжело опираясь на палку, удаляется по пустынной солечной аллее, расстроенный, потерпевший неожиданное поражение.
- Что вы скажете на это, Джо?
Джо задумчиво смотрит на Уолтера.
- Бог ты мой, они ее разыскали.
- Кого?
- Терезу.
- Ах да, эту… Она помогла вам бежать?
Взгляд Джо остается отрешенным. Уолтер с сочувствием спрашивает:
- Вы любили ее?
- Да…
- Это была счастливая любовь?
Уолтер спрашивает осторожно, совсем иным, домашним тоном.
- Нам было хорошо. Она прекрасно исполняла… у нее был тот голос, который мне нужен, я сочинял для нее.
Позади них на экране телевизора появляется черно-белая фотография Терезы.
- Это она?
Джо оборачивается.
- Откуда она у вас?
- Из вашего досье… Прелестная женщина, я понимаю вас, Джо. И что у вас с ней было дальше?
- Ничего. Мы с ней больше не увиделись.
- Как же так? Почему?
- Я должен был бежать. Я не хотел ее вовлекать.
- Откуда она узнала про КГБ?
- Наверняка придумала, чтобы отвязаться, а они уцепились. Это их устраивало.
- Но если не было никакого КГБ, что же вам помешало вернуться к Терезе?
Джо пожимает плечами.
- Вы не жалели о своем поступке?
Джо молчит.
- Счастливая любовь! - с чувством произносит Уолтер. - Бросить ее… Ради чего? Побежать под защиту кремлевских стен. Бесстрашный рыцарь! Ах да, я забыл: коммунист должен жертвовать личными чувствами во имя великой общей цели. Я не клевещу?.. И вот вы бросаете любимую женщину, отказываетесь от всякой борьбы за нее, зато получаете убежище.
Джо обиженно вскидывается:
- Какая борьба? С кем? С электрическим стулом?
- Вы и не пытались узнать, что стало с Терезой?
- Я не мог. Я дал подписку.
- Уже в Москве?
- Да, но это было не сразу.
- Кем же вы объявились там – композитором?
- Нет, мне предложили работу по специальности.
- То есть?
- Радары, приборы наведения.
- Для кого?
- Для авиации.
- "Аэрофлот"?
- Нет, военная авиация.
- Ну и как – получилось? Не стесняйтесь. Нам ведь не нужны технические подробности. И пожалуйста, Джо, оставьте вашу привычку говорить "мы" – это чисто советское. Переходите на американское "я".
- Позвольте мне говорить так, как я привык. Мы делали управляемые снаряды. Делали успешно. Потом перешли исключительно на микроэлектронику, на компьютеры.
- Разумеется, для военных нужд. Морисон прав.
- Ваш Морисон может заткнуться. Несчастная Америка, если ее охраняют такие лопухи.
Казалось, Уолтер вспылит, но он расхохотался, и это получилось у него вполне искренне.
- Советское нахальство – лучшее в мире! Итак, вы стали работать против Америки, своей родины, которая обучала вас в университете, доверила секреты наших фирм.
- Я работал на социализм.
- Бросьте, Джо, это же отговорка. Шла холодная война, главным врагом Кремль объявил нас, американцев.
- Холодную войну вели обе стороны.
- Но ваше участие в ней было горячее, я хочу вам показать одного свидетеля.
Уолтер подает знак, и на экране студийного телевизора появляется бронзово-загорелый, лет шестидесяти, бритоголовый крепыш, на вид здоровяк, но камера отдаляется, и видно, что он сидит в каталке, ноги укрыты пледом. Каталку толкает Уолтер.
- Пару слов о себе, Фрэнк.
- Я, Фрэнк Прайт, был летчиком во Вьетнаме. Теперь это не звучит, но так было, мы честно воевали, как и положено американским солдатам. На вылете меня подбили. Управляемой ракетой. Я выбросился на парашюте. Попал в плен к вьетнамцам. Шесть лет провел в плену. Там обезножел. Военная пенсия. Но Вьетнам есть Вьетнам, хвалиться нечем. Такая мне досталась жизнь.
- Вы слыхали о приезде в Штаты Джо Берта?
- Ему восстановили американское гражданство. Слыхал. Может, я чего-то не понимаю. Он ведь создавал ракеты, которыми Москва снабжала вьетнамцев. В сущности, это он помог сбить меня. Из-за него я потерял шесть лет жизни, здоровье и все остальное. Он предатель. Теперь ему собираются дать пенсию. Нет, что-то не в порядке в нашей стране, если убийца американских летчиков получает такие же права, как и мы. Послушайте, Уолтер, вы что-нибудь понимаете в этой жизни? Меня учили, что предательство – это позор, что нести солдатскую службу под звездным флагом – это почет. Теперь, выходит, все сравнялось?
Экран медленно гаснет. Уолтер молчит.
- Война во Вьетнаме – грязная война, - неуверенно произносит Джо.
- Вы знали, куда идут ваши изделия?
- Нас увлекали технические проблемы.
- Погодите, Джо, вам регулярно сообщали об эффективности оружия в ходе боевых действий, о недостатках, не так ли? Так что вы наверняка представляли, сколько вы сбили наших самолетов. Вы имели за это награды?
- Не мы затеяли эту войну.
Уолтер разглядывает его, как ископаемое чудовище, этакое безобразное, некогда опасное насекомое.
- Прошло столько лет, а вы, Джо, ничего не пересмотрели, ничему не научились, ни в чем не…
Происходит непредусмотренное. Джо вскакивает, наставляет на Уолтера палец точно пистолет.
- Вы сегодня посадили бы Розенбергов на электрический стул? Посадили бы? Отвечайте – да или нет?
- Конечно, нет, - спокойно отвечает Уолтер.
- Потому что законы и взгляды ваши сегодня другие. Какого же черта вы судите меня по законам того времени! Вы не имеете права! Это подлог, бесчестный подлог. Америка была символом империализма. Американская молодежь оплевывала вьетнамскую агрессию.
- Но они не стреляли в своих. Они оставались патриотами, - парирует Уолтер.
- Не произносите при мне это слово – патриот! Что это такое? - Джо почти кричит. - Хотите знать, что такое ваш хваленый патриотизм? Хотите?
- Давайте выкладывайте.
- Это убежище подлецов, последнее, к чему они прибегают. Так сто лет назад сказал Лев Толстой.
- Цитаты вам не помогут, Джо. Вы защищаетесь, как будто вы обвиняемый. Вас никто не судит. Судить вы можете только сами себя. И не по нашим законам, а по законам Божьим. Они существуют вечно. И до вьетнамской войны и после. Мое дело помочь вам рассказать о себе, показать беспристрастно, как следовали вы по своему необычному пути. Я вижу, Джо, как вы утомились, не стесняйтесь, вы не привыкли работать перед камерами. Там, в Москве, вы были так засекречены, что никто никогда не видел вас ни в газете, ни на экране. Я не хочу, чтобы потом ваши друзья коммунисты говорили, что я загнал старого джентльмена. Мне интересно видеть вас противником опасным. А может, и не противником…
Уолтер замолчал, испытующе глядя на Джо. На этом эффектно закончилась первая часть передачи, после чего Уолтер пригласил Джо в комнату отдыха, куда принесли кофе с сандвичами. Джо молча в три глотка осушил свою чашку.
- Вы поступаете нечестно! Я заявляю протест! - сказал он. - Мы с вами, Уолтер, так не договаривались, как вы меня выставляете. Разве это реклама? Вы наносите мне ущерб.
С каждым словом он распалялся все больше. Как-никак он добровольно вернулся в отечество, которое когда-то обошлось с ним несправедливо, преследовало его ни за что ни про что, он-то ведь все простил… Запоздалые аргументы приходили ему, и было ужасно, что он во время передачи не использовал их. Кто мог подумать, что Уолтер так коварно все вывернет.
- Успокойтесь, Джо, вы можете все исправить в следующей части через четыре дня, - говорил Уолтер. - Главное мы сделали – вызвали интерес к вам. От вас теперь зависит создать выгодное впечатление. Мне кажется, это лучше всего сделать, если вы предстанете как жертва коммунистических иллюзий. Расскажите, что они из себя представляли: Хрущев, Брежнев, Андропов, вся эта клика, их генералы, министры.
Выглядеть жертвой Джо не собирался, роль несчастливца не подходила ему, он требовал свою долю почета и похвал. Что знал Уолтер о его жизни, исполненной успехов, озарений, замечательных конструкций, с какой стати он должен перечеркивать ее?
- Поймите, Джо, вы блудный сын, который вернулся домой, - мягко растолковывал Уолтер. - Я был в Эрмитаже. Помните картину Рембрандта "Возвращение блудного сына"? По-моему, лучшая вещь Эрмитажа. Вы помните, как он стоит на коленях перед своим старым, слепым отцом? Вам надо тоже преклонить колени и покаяться.
- С какой стати? В чем каяться? С чего вы взяли, что блудный сын каялся? К вашему сведению, Уолтер, отец встретил его с радостью, велел заколоть теленка или овцу, не помню уж, во всяком случае пир устроил – а вы мне что устраиваете? Америка не следует библейской притче.
Уолтер рассмеялся. Можно считать, что они договорились. А через два дня группа сенаторов, двадцать девять человек, выступила с заявлением, требуя лишить Джо Берта американского гражданства. Джо позвонил Уолтеру. Тот считал, что сенаторы подбавили интереса к следующей передаче, для лишения гражданства законных оснований нет, все будет о’кэй.
- Вы столько лет были Иосифом Борисовичем Бруком, вам заменили биографию, ваши жена и сын не знали, кто вы на самом деле. Кем же вы сейчас себя ощущаете?
- Пожалуй, я больше Брук, Иосиф Брук.
- Из Иоганнесбурга, а не из Нью-Йорка?
- Это была вынужденная мера, меня хотели обезопасить.
- Вас не расспрашивали ваши сотрудники, не пытались уличить?
- В закрытом учреждении не принято расспрашивать.
- Ужасная система. У вас есть родные в Штатах?
- Два брата и сестра.
- И племянники. Что же, вы ни разу не дали им знать о себе?
- Не полагалось. Да и им это могло причинить неприятности.
- Вы ни разу не ездили за границу?
- Конечно нет.
- Не встречались с американцами?
- Ни с какими иностранцами.
- А когда в Москве проходил международный симпозиум по микроэлектронике?
- Мы не могли принять в нем участие.
- Ради чего вы обрекли себя на такую уродливую жизнь? Ведь вы же не были шпионом или резидентом…
- Таковы правила секретности. Конечно, она нам мешала. Но, к вашему сведению, в шестидесятые годы мы захватили лидерство. Мы обогнали американские фирмы. Наша машина имела лучшие показатели в мире.
- Какую должность вы занимали?
- Главный инженер лаборатории. Потом главный инженер центра микроэлектроники.
- Это высокая должность?
- В нашей лаборатории работало около двух тысяч человек.
- Ого!
- А в центре – больше десяти тысяч. Он определял развитие ЭВМ в стране.
- Вы еврей?
- Да.
- Почему вас назначили на такую должность?
- Меня рекомендовал Костас. А его сделали руководителем потому, что он был гениальный инженер.
- Вы сталкивались с антисемитизмом?
- Нет.
- Нигде?
На экране высветились быстрые страдальческие морщинки у Джо на лбу, они набежали и исчезли.
- Нигде.
- Правда ли, что вам покровительствовал Хрущев?
- В какой-то мере да.
- Может, потому вас не трогали?
- Я думаю, что нас защищали наши результаты.
- Благодаря двум американцам была создана советская кибернетика. Правильно я говорю?
Было видно, как Джо покраснел.
- Чушь! Знаете что, Уолтер, то же самое можно сказать и об американцах.
- Не понимаю.
- А то, что американское атомное и ядерное оружие было создано венграми, немцами, англичанами и прочими эмигрантами из Европы.
- Вы защищаете русских, но уклонились от ответа. Итак, вы достигли высокого положения в России, вошли в элиту военно-промышленного комплекса. Зачем вы приехали в Штаты?
- Это моя родина. Меня здесь несправедливо обвинили в шпионаже, меня хотели уничтожить, я хочу восстановить справедливость. Здесь мои друзья, мои родные.
- Как они вас встретили?
- По-разному.
- Вы, наверное, ожидали другой встречи, более сердечной?
Джо как-то неуверенно соглашается.
- Я их ни в чем не виню, - поспешно предупреждает он.
- Позвольте показать интервью с вашим старшим братом.
Мистер Берт-старший появляется на экране в пышном обрамлении седых волос, седой бороды, уверенный в себе, благополучный, примиренный со всей этой суетной жизнью.
- Я никогда не разделял взглядов Джо, думаю, что, если б не казнь Розенбергов, он бы вернулся домой, завел свое дело, у него хорошая голова, которой не повредило образование. Жаль, что с ним приключилась такая беда. Но я не судья своему брату. Я давно уже не знаю, кто прав в этом мире. Мое дело только сочувствовать тем, кто в беде.
Следом на экране появляется младший брат, похожий на Джо, - такое же узкое лицо, залысина, он кажется старше обоих братьев, у него глубокие морщины, угрюмый вид неудачника.
- Когда Джо позвонил мне, я не поверил своим ушам, я подумал, что он звонит с того света. Я спросил его, где он мне выбил зуб. Он долго вспоминал, но вспомнил. Тогда я его признал и сказал: убирайся, знать тебя не хочу.
- За что же вы его так?
- После того как он сбежал, к нам повадились агенты ФБР. Допытывались, нет ли от него вестей, куда он мог скрыться. Несколько лет не давали покоя. Как вы думаете, это приятно? Перед соседями? Я уверен, что моя торговля пострадала из-за этого. Со мною боялись иметь дело.
- Но никаких обвинений вам не предъявляли.
- Что с того? А репутация? Я выглядел ненадежным партнером, которого могут арестовать. Мы переехали в другой район. Покойная жена молила Бога, чтобы скорее прибрал этого лабуха. Он помешал мне большего достичь, я детям не мог помочь вовремя, они мне этого не простили. Теперь Джо появился со своими братскими чувствами. Вспомнил. Да провались он. Пусть его спросят на Страшном cуде: где твой младший брат, что ты с ним сделал? Я бы хотел, чтоб его Бог наказал.
Экран гаснет.
- Вините в этом ФБР, при чем тут я! - выкрикивает Джо.
- Хотите еще? Ваших внучатых племянников.
- И что они?
- Они смеются над вами.
- Они бы не смеялись, если б я приехал с несколькими миллионами.
Кажется, Джо обиделся всерьез и не мог этого скрыть.
- Сколько у вас в банке? Примерно.
- Мы не думали о деньгах.
- Вы опять употребляете множественное число. Кстати говоря, вы, лично вы потребовали большой гонорар за эту передачу.
- Еще бы, вы мне приготовили столько неприятностей. В России относятся к деньгам иначе, чем здесь. Мы там куда свободнее. Здесь только и разговору что про деньги.
- Я думаю, к вашей сестре это не относится. Давайте послушаем ее.
- Стоит ли? Будет то же самое.
- Не совсем.
Видно было, что Джо схватил Уолтера за руку, оператор успел крупным планом дать этот жест.
- Не надо, прошу вас. - Он начисто забыл о камере, о зрителях.
- Извините, Джо, я знаю, что вам будет неприятно, но хочется пробить вашу коммунистическую броню. Вы пребываете в излишнем моральном комфорте… Включите запись!..
Крашеные черные волосы и косметика делали ее моложавой, она была из тех женщин, привлекательность которых остается с ними до конца. Общим с Джо были только толстые добрые губы и размашистая жестикуляция. Она рассказывает, что любила Джо больше всех других родных. Он всегда защищал ее, в этой большой бестолковой семье они поклялись всегда стоять друг за друга. Она научилась делать шляпки, неплохо зарабатывала, давала ему деньги на ученье.
- ФБР знало, что мы дружили, ко мне приставали больше других. Я тоже не понимала, почему он не дал мне знать. Он говорит, что не мог? Но он даже не вспоминал обо мне! Я это знаю. Мой первый муж ушел от меня, мы ссорились из-за того, что я защищала Джо, и с братьями я поссорилась. Я все ждала хоть какой-то весточки от него. Иногда я себе говорила: хорошо, что он избежал тюрьмы. Вы знаете Виви, его невесту? Я убеждала ее подождать, она любила его. Я виновата перед ней, не надо было его ждать.
- Вы узнали его?
- Он стал лысый. Нет, это не мой Джо, он стал совсем чужой.
- Вы отвыкли.
- Нет, у него внутри ничего не осталось.
- Но он же приехал к вам.
- Зачем? Я давно оплакала его и похоронила. Чего он ждал? Дети, внуки объявили мне, что не хотят его знать, дядя-коммунист, дядя, которого хотят лишить гражданства, - им от этого радости не будет. Он говорил, что стал известным специалистом. У него всегда была хорошая голова, но мой сын, инженер, никогда не слыхал о нем. Мне стыдно, что у меня не осталось к Джо даже жалости. Это нехорошо, что я не обрадовалась ему.
В глазах ее слезы, она смахивает их снова и снова.
- Они заставили ее, - сказал Джо. - Не может быть, чтобы Ида такого наговорила. Ее заставили.
- Посмотрите на себя со стороны, Джо. Это там, в России, вы лауреат, автор того-то и того-то. А кто вы здесь? Для вашей родни? Источник новых неприятностей. Гордиться вами они не могут. Нечем. Я запросил городскую библиотеку. Вы не упоминаетесь ни в одном словаре. Даже в советских энциклопедиях нет ни вас, ни вашего друга Костаса. Вы говорите, он отец микроэлектроники. Казалось бы, его имя должно войти в пантеон.
- Он ученый мирового класса.
- Охотно верю. Вы, наверное, тоже. Много ли в России ученых мирового класса? Думаю, что немного.
- Когда-нибудь они отдадут должное Костасу, - пробормотал Джо, после монолога сестры он сник, потерял интерес к передаче. Уолтер победил, но теперь ему никак не удается оживить Джо.
- Сделай вы то же самое для Америки, вы были бы здесь героем, вы были бы обеспечены.
- Всю жизнь я стремился создать более справедливую систему. Разумную, - вяло говорит Джо. - Мы думали, что компьютеры помогут этому.
- Оказалось, что дело в системе, а не в электронике, - говорит Уолтер. - Ваши умные компьютеры не могли спасти социализм.
- Знаете, Уолтер, как говорят в России: еще не вечер!
- Вы задумывались когда-нибудь над притчей о блудном сыне? Куда он возвращается?
- Домой… К отцу.
- А может, к себе? - В голосе Уолтера сомнение, и Джо молчит в раздумье.
- Может, к себе, - осторожно соглашается он. - Вернулся к себе, а меня нет, не могу найти. Ида права: я никому тут не нужен.
- Если б это было так, мы бы не устраивали ваше выступление. - Уолтер похлопывает его по руке. - Мы не хотим вас отвергать. Как сказано было: раскаявшийся грешник дороже праведника. Вы вернулись, вы ищете себя – это уже много. Ваша судьба исключительна, не мудрено, что некоторые люди не могут простить вам, не осуждайте их; не старайтесь доказать, что они не правы, на этом пути вы не найдете мира, постарайтесь понять и их чувства…