- Знаю! - сказал молодой в куртке. - Райхману. Так я - Райхман. И дали мне шиш. Чтобы попасть к голландцам, надо иметь визу. А визу купишь только, если уплатишь за диплом.
- Это они здорово придумали! - весело заявил мужчина, курчавый головой, шеей и руками, как плюшевый мишка. - Обложили, что волков красными флажками.
- По Москве ходит письмо какого-то Перельмана, он призывает, чтобы не платили, чтобы отказывались от виз. Пускай они отменят выкуп.
- У него есть разрешение?
- Не знаю.
- Так пусть он сидит и ждет. А мы-то как попались! Вы слышали, чтоб где-нибудь закон имел обратное действие? Даже в СССР нет. А для нас имеет. Я подавал документы 10-го июля, когда никакого выкупа не требовали! Как я теперь могу оставаться, если меня с работы - фьють, с очереди на квартиру - фьють, из профсоюза - тоже?! Не-ет, тут уж разбивайся, но уезжай.
- Давайте, скажите, как разбиться! Вы слышали про Лондонский конгресс? Собрались евреи из 12 стран, решили: никаких фондов выкупа, никаких долларов за евреев! И правильно. Нельзя поощрять работорговлю. Но мы-то влипли! О нас, кто подумает? Ей-богу, Голда могла бы подумать о нас, может таких человек 200 на весь СССР, кто подавал документы до, а получил разрешение после закона о дипломах!
Отворилась дверь, обитая дермантином, выглянула молодая, симпатичная лейтенантша:
- Граждане! Вы мешаете!
- А что нам делать? Молчать, когда нас раздевают?!
- Если у вас нет денег на отъезд, значит ваше решение уехать было ошибочным. Я бы давно ввела уплату за дипломы!
- Вот как? Вы нас так любите, что не хотите отпускать?
- Что ты привязываешься к лейтенанту? Она имеет свое мнение, мы - другое.
- Конечно! - сказала лейтенант. - У вас мнение, что вас ограбили. А мы что должны думать? Вас тут растили, учили бесплатно, мы все платим за это налоги, а вы поедете служить капиталистам?
- Мы ходим домой, на свою Родину!
- Но мы должны заботиться о нашей!
- Ладно! - сказал плюшевый мишка. - Допустим вы правы. Надо платить за высшее образование. Но если это сделано в целях справедливости, так надо установить цену нового диплома, и сколько стоит год отработки, и смотреть, кто уезжает: может я отработал уже 30 лет и давно выкупил диплом? А вы берете с пенсионеров и с молодых инженеров одно и то же!
- Давайте откровенно! - сказала лейтенант. - И мы знаем, и вы, что это сделано не из-за денег. Но деньги у вас есть! Да для меня и 900 рублей - огромная сумма! Я в год не могу отложить 300 на путевку! Но ваши люди несли по 900, платили тысячи за упаковку! Сколько сервизов и хрусталя вывезли? "Юбилейную" мебель - всю вывезли! Янтаря в Риге нет! Почему же не брать с вас денег?
- Провалились вы с этими деньгами! - сказал парень в куртке. - На что вам рубли? В Советском Союзе рублю цены нет. Все государственное. Заводы и магазины, и колхозы. Сегодня я заработал, завтра понес те же деньги в магазин, а магазин уплатил колхозу, а колхоз - госбанку. Государству от наших выкупов только международный скандал будет. Вы на доллары рассчитывали, полтора миллиарда долларов хотели отхватить. А не выйдет!
- Мне от вас лично ничего не нужно! - обиделась лейтенант.
- Мы тут ни копейки не имеем надбавки за ваши деньги. Только возня лишняя с квитанциями.
- Все это лишнее! - сказал плюшевый. - Кругом нехорошо. Давайте, товарищи, умолкнем. Не будем мешать работать, пусть получают визы те, кто уплатил, а то им лишнее начислят!
Миша прошел в глубь ОВИРа. Там была маленькая ожидальня, круглый стол и под стеклом печатное объявление:
"Зам. министра МВД Латвийской ССР по вопросам выезда принимает каждый второй понедельник месяца по предварительной записи".
Женщина в зеленом берете кивнула Мише, показала головой на объявление:
- Все сделано, чтобы не принимать! Раньше принимали по живой очереди раз в неделю. Теперь надо записываться, А запись на два месяца вперед. А принимают один раз в месяц… Раньше, чем через три месяца не попадешь…
Тут же в приемной стояла костлявая дама лет 35, в желтой кофте и красной юбке, в сандалиях, при кольцах и браслетах, гремевших на ее костях, курила длинную сигарету в длинном янтарном мундштуке и по-немецки говорила мужу:
- Ты не должен позволять этим людям думать, будто мы - мебель, которую можно передвигать туда-сюда. Ты женился на мне и ты имеешь права уехать в Германию! Дерзким не надо быть, но принципиальным и смелым.
- Ты плохо знаешь этих людей, - жалким голосом оправдывался муж. - Я к ним хожу, хожу…
- Нет, ты не должен покоряться! Люди уезжают в капиталистические страны, а ты просишь разрешение уехать в ГДР!
- Они говорили мне, что после свадьбы разрешат.
- Комедия! Цирк! Нигде такого не видела! - кричала жена.
- Чтобы из страны нельзя было выехать?!
- Почитай объявление! - сказал муж. Он был по всей вероятности латыш, это слышалось в произношении, да и немецкий его хромал. - Тут говорится, что по вопросам выезда принимают один раз в месяц.
- Комедия! Цирк!
Открылась дверь, оттуда вышел тощий и хлипкий человечек, с типично еврейским носом и курчавой головой, вышел и продолжал упрашивать:
- Я возьму его к себе на квартире!
- Вопросы о возвращении решает Верховный Совет! - отчеканил высокий мужской голос.
- Но он так просит! Он же ошибся! Неужели его не могут прощать?
- Прощают и преступников! Но что-то у вас очень многие ошибаются. Вопрос решает Верховный Совет. Пусть ждет.
Вышедший из кабинета со злобой и боязнью оглядел ожидающих приема. Они легко могли понять, что он приходил просить за кого-то, кто хотел вернуться из Израиля в СССР, а люди, ожидавшие в приемной, добивались выезда… Да и видел Миша где-то этого человека… Да, да, по телевизору, в фильме, отснятом в советском консульстве в Вене. Это был один из перебежчиков, человек без совести, потому что он знал, какую возню поднимает советская пропаганда по каждому случаю возвращения евреев из Израиля в СССР. Об этом трубили в газетах и по радио, снимали фильмы. Каждый, кто возвращался, знал, что его примут назад, если он беспрекословно выполнит сценарий: будет проклинать сионизм, будет рассказывать, как израильская клика глумится над арабами, будет рассказывать, как компартия Вильнера "протягивала ему руку помощи" и как плохо жить в стране евреев, "продавшейся американскому империализму". А этот, который выходил из кабинета Кайи, был и вовсе ничтожеством: он кричал перед телекамерой, что в Израиле процветает антисемитизм, что его избили в Тель-Авиве, когда он на идиш спросил название улицы…
Кайя позвал немку и ее мужа. Минут через пять они вышли, она громко сказала:
- Что я говорила? Один ноль в мою пользу!
Он - млеющий от счастья и ее власти - только кивал:
- Виза! Я получаю визу!
Полковник снова выглянул из кабинета, увидел женщину в берете и раздраженно сказал:
- Вы думаете, что я осел? Я вам сказал: ваш сын служил в секретных частях, его не выпустят 7 лет. Езжайте в Москву или в ООН, но меня оставьте.
- А я хочу уехать! Я хочу уехать!
Кайя поморщился, устало попросил:
- Уйдите сами, чтобы я не вызывал милицию.
Он кивнул Мише, пропустил в кабинет.
Здесь стояло два стола, один - письменный, под окном, другой - канцелярский, боком к первому. В кабинете было много стульев, но Кайя никого не приглашал садиться.
Миша смотрел на полковника, на его круглое лицо с мелкими чертами, седую в завитках голову, на его штатский костюм, кольцо на пальце, и не решался.
- Слушаю!
- Товарищ полковник, к кому я могу обратиться, чтобы отменили выкуп за дипломы?
- Не к кому.
- Я инвалид войны, два раза ранен: под Ростовом и под Курском. Отца убили белые в 1919. Жена - детдомовка…
- Ничем не могу помочь. Постановление - правительства, а не мое.
- Может быть, написать Косыгину?
- Пишите. Но это бесполезно. К нему не попадет.
Про Кайю говорили, что он бессердечен, груб, что любит острить, издеваться. Кто-то уверял Мишу, что полковник занесен под номером шесть в "Черный список", составленный евреями за рубежом на преступников, повинных в истреблении евреев. А перед Мишей сидел усталый человек, которому, по-видимому, до смерти надоели евреи, визы, жалобы, возня с выкупом… Миша был готов поверить, что этот человек мог сказать в компании:
- Была бы моя воля, я бы их выпустил всех, даром.
Он повернулся и ушел.
Ничего другого, собственно, он не ожидал.
Только Хана могла поверить россказням "осведомленных людей", что ОВИР "скинул" шесть тысяч инженеру Барону, что доктор Яфет добился снижения цены за диплом наполовину.
8
Миша вернулся в ломбард, Ханы уже не было. Он вошел в телефонную будку, бросил в щель аппарата 2 копейки, аппарат не подавал признаков жизни. Перебрался в другую будку, но и там телефон не работал.
- Когда-нибудь этот город сгорит, потому что нельзя будет позвонить пожарникам!
Он вошел в Центральный универмаг; здесь, слава богу, автомат действовал, и он позвонил в аптеку.
- Анна ушла на базу! - ответила заведующая.
"Ушла на базу" - был дежурный пароль. Это значило, что Анна пошла по магазинам и ее заменил кто-то из коллег. Бее знали, что у Марика сегодня день рождения.
Миша вышел из универмага, побрел по улице Вальню и у ступеней отеля ''Рига" столкнулся с Лией Фейерблат.
- Мишенька! Привет! - сказала Лия певучим своим голосом. - Я о тебе все знаю!
- Я о тебе тоже!
- С чего начинается родина?
"С чего начинается родина" - были слова из песни, которую еврей из Ленинграда Баснер сочинил для фильма "Щит и меч" на слова еврея же Матусовского. А фильм был поставлен по роману каменного сталиниста Вадима Кожевникова. Дрянной фильм по дрянному роману, если уж главный герой, артист Любшин, по телевидению сказал, что он считает диалоги надуманными, историю - маловероятной, а играл лишь потому, что характер героя захватил его. Роман и фильм повествуют о советском разведчике, который проник в штаб Гиммлера и был занят переправкой эсэсовского золота в Швейцарию, попутно, разумеется, передавая в Москву секреты первостатейной важности. Так что публике оставалось недоумевать, как это все же немцы дошли до Волги и почему Гиммлер не очутился в руках советов?! А песня - хорошая:
"С чего начинается родина?
С картинки в твоем букваре.
С хороших и верных товарищей,
Живущих в соседнем дворе".
Евреи быстро переделали песню на свой лад:
"С чего начинается родина?
С подачи прошенья в ОВИР…"
Лия Фейерблат подала прошение в ОВИР и получила уже два отказа.
- Пойдем к нам! Гриша тебя давно не видел.
- Это потому что у нас ночи холодные, - сказал Миша. - Знаешь ведь, как в "Крокодиле" рисуют американских безработных: на скамейке, в парке, под газетами. А мы ночуем дома.
Фейерблаты жили на бульваре Райниса, в старом, чинном доме, где на лестнице были дубовые панели и скамейки для отдыха на каждом марше. У них была квартира из трех комнат, заставленных до потолка.
- Кто там? - крикнул из ванны Гриша.
- Миша пришел! Я его встретила у "Риги".
- Сейчас! Налей ему чего-нибудь! Хочешь шерри или водочки?
- Стакан воды! - сказал Миша. - Вода растворяет горечь.
- Ну что там у тебя?
- Ходил в ОВИР. Просил снижения цен.
- И что тебе сказал штандартенфюрер Кайя?
- Постановление правительства, а не его.
- Сколько вы стоите?
- Я всего три, заочник, а Хана 5600.
- Ого! Моя Лиечка тянет всего на 4200. А я, слава богу, необразованный - техник. Что ты думаешь делать?
- Ничего. Где я возьму такие деньги?
- Здорово мы влипли! Слышал, лондонский конгресс решил не давать большевикам ни гроша. Никакого международного выкупа не будет. Но нас-то, которые влипли, могли бы выкупить.
- Кто это будет делать?
- Да хоть бы Израиль. Если мы ему нужны.
- Израиль и так воюет.
- Может, тебе Марька даст? Мог бы раскошелиться для родной сестры.
- Говорит нету. Все уходит на машину и дачу.
- Вот сволочь! Продать машину он не собирается? - Лия принесла Мише стакан молока и бутерброд. Сказала:
- А почему он должен продавать машину? Ты бы продал?
Гриша вышел из ванной в пижамных брюках с полотенцем на шее, ответил с презрением:
- Он всегда был шкурником. Но я ему не завидую. Все уедут, он останется кататься на своем "Москвиче" из Риги в Бирини. Я точно знаю, у него на книжке 10000. Дача-то хоть приличная?
- Каменная. С водопроводом. Отопление паровое.
- Сволочь! Я бы продал дачу для сестры. Разве она не тащила его на себе всю войну и еще девять лет?!
- Но почему по-твоему все должны уезжать в Израиль? - рассердилась Лия. - Марик и не думает уезжать. Так почему он должен портить будущее? Если узнают, что он помогал уехать, его выкинут с кафедры!
- Не понимаю! - сказал Гриша. - Никогда не понимал. Есть Гилельс, Растропович, Коган. Мировые имена. А чтобы выехать на концерт или на лечение, великие музыканты обязаны проситься у КГБ. Какой-то паршивый лейтенантишко будет втайне решать пускать или не пускать?! Да любой барабанщик парижской филармонии идет себе в контору путешествий, платит за билет и - завтра он в Бразилии или на Огненной земле! Да с женой и детьми, были бы деньги! А Гилельс может выехать с семьей?!
Он так разволновался, что выпил Мишино молоко; заметил свою оплошность, махнул рукой:
- В голове не укладывается! Я - гражданин самого передового, первого в мире социалистического государства, не имею права выехать за рубеж! А любой негр, которого мы так жалеем, едет куда хочет! Анджелу Девис, "мученицу" наших газет, уже изображали с факелом свободы, как Статую в Нью-Йорке. Она сидит в тюрьме по обвинению в терроризме, а ее сестра приезжает в Москву плакать о судьбе негров! Если бы ты сидел, твою сестру пустили бы в Америку?! Ох, гады! Да я продамся до нитки, но уеду!
- В Израиле ждут сионистов, - сказала Лия.
- Чепуха! Я видел последнего сиониста в 1940 году, перед тем, как Сталин отправил их в лагеря в Сибирь. Но если мое желание жить человеком среди людей, чтобы никто не говорил мне: жид, жид, жид, - есть сионизм, так что должны говорить армяне?
- При чем тут армяне?
- Объясню. Есть такая поэтесса, Сильва Капутикян, еще при Сталине прославилась. Так она написала книгу "Караван в пути" о том, что все армяне должны вернуться в Армению, если хотят сохраниться как народ. Книгу перевели на русский, тираж - 200000! Значит, возвращаться на родину хорошо? Армянам хорошо, а нам нельзя?
- Чудак! Армяне же должны вернуться в Армению под Советской властью. А все, что хорошо для Советского Союза, - это правильно, а все, что плохо, - это ошибки… Белинский ошибался, Тольятти ошибался, Роза Люксембург ошибалась.
- Эх ты! - сказал Гриша. - Тебя надо срочно выслать в Биробиджан!
- Миша, ты ходил в синагогу? - спросила Лия.
- Нет.
- Ну знаешь! - удивился Гриша.
- Не могу. Я не ходил к ним 20 лет, как я приду и скажу "дайте денег?"
- Еврейчики наши! - крякнул Гриша. - Есть, есть деньги у людей, но не дадут! Уже по три лиры за рубль просят! Я знаю женщину, которая в июле сама просилась, чтобы у нее взяли 4000 один к одному, а после того, как человек получил разрешение уехать, началось: "Я болела, не ходила в банк, не знаю…" - а потом выяснилось: кто-то обещал ей по три лиры за рубль.
- Я ее не обвиняю! - сказал Миша. - Деньги есть у тех, кто делал деньги. Мы по ночам спали, они ждали милицию. Почему они обязаны дешево давать кому-то деньги, если есть возможность заработать на этом? Да и что им светит в Израиле? Людей с дипломами берут в ульпаны и кормят, а неученые сразу идут работать. Кто у нас богат в СССР? Сапожники, продавцы, портные, то есть публика, которая имеет доступ к дефицитным товарам и продает их из-под полы. В нормальном государстве нет дефицитных товаров, есть дефицит знаний. Вот наши богатеи и обеспечивают себе будущее в Израиле.
- Давай, давай! - сказал Гриша. - Мало, что тебя превращают в курьера, перевозчика чужих денег; мало, что ты в Израиле потом будешь годами работать на того же сапожника или буфетчика, - так ты их еще жалеешь. Они едут и притом не платят ни гроша за образование, а ты всех понимаешь и всех жалеешь и то ли еще выберешься.
9
Миша ушел от Фейерблатов с головной болью и вскипающей досадой. Сколько можно было бередить раны? За эти 8 месяцев, с тех пор, как он подал документы на выезд, особенно после того, как им отказали, он слышал столько правильных, сочувственных, гневных слов, но денег не дал никто.
- Черт их знает, - в который раз спрашивал себя Миша, - черт их знает, как они умудрялись накопить. Мы оба с Ханой работали, не пили, не курили, один только раз ездили по профсоюзной путевке в Одессу на две недели, а что у нас есть? 700 книг? А у людей есть золото, хрусталь, "Юбилейная" мебель. Фейерблаты оба после второго отказа потеряли работу, а живут, не нуждаясь. Ладно, он получил от родителей, мир их праху, квартиру и мебель; Лиин отец - врач с пенсией, все отдает ей. Но как накопил Рубинчик? Хаимсон? Боярский? Плохо мне будет за границей, если я и тут не сумел нажить ничего, кроме зарплаты, а там - капитализм, конкуренция…
Но это он подумал так, мимоходом, потому что относился к людям, для которых моральное всегда было ценнее денежного, а на его решение вернуться в еврейство уже не могло подействовать ничто. Вот только про синагогу он соврал.
Миша ходил сюда тайком, когда не было праздников и тысячной толпы, а значит и агентов КГБ. Он приходил, стоял в тесном дворике, а если мог, то заходил и внутрь, молился. У него была своя вера в бога, она не требовала внешних проявлений, и молитвы Мишины были не те, что приняты в синагоге. Он сочинял молитвы сам, вспоминал ивритские слова и фразы, просил у бога силы и здоровья.
В синагоге, конечно, могли обратить внимание на одинокого человека, который молча приходил и молча уходил. Но в синагоге не спрашивали. Одинокий мог быть агентом КГБ, тем более, что были у него голубые глаза и светлые волосы. Это была синагога в СССР.
С какой стати он стал бы сейчас искать шамеса или габе и просить денег на выкуп? Они могли спросить его: "А ты платил общине?" Могли подумать, что он провокатор. Миша знал, как вылетел с работы учитель Вайнберг: шпион КГБ заснял его в Йом-Кипур в синагоге; снимок лежал потом на столе заведующей рижским городским отделом народного образования. Провокатор пригласил в синагогу Сарочку Блюм; через неделю ее исключили из пединститута. Советский учитель не может быть сионистом…
В трамвае оказалось свободное место. Миша сел. У мехового магазина ввалилась толпа, видимо, после сеанса в "Палладиуме", где шла третья серия "Освобождения". Детский голос пренебрежительно басил:
- В атаку не ходят! В атаку ползут! Помнишь, по телевидению был фильм, девять серий, там один художник правильно говорил: "В атаку ползают!"
- Точно! - сказал другой голос. - Лучше бы они настоящую стрельбу засняли: дум-дум-дум… Надоело про войну, одно и то же.