- Дойч? Имеешь полкласса и никаких тетрадей. А Нелька тащит, что день - портфель, мужику не поднять, а в каждом классе сорок гавриков. Может учитель за один вечер вникнуть в сочинения? Да у нее времени нет, чтобы грамматику исправить. А у нас все пишут: пора учителю изучать жизнь, передовой опыт, пора учителю иметь творческую жизнь. "Учительская газета", "Литературная газета", кто не писал? А я смотрю, несчастная моя сестра, все ее на бумаге жалеют, все требуют для нее уважения и времени, а она в это время стоит в магазине или в дикой очереди за своим бельем, так что мудрых статей о себе не читает. Какая творческая жизнь?! Какие личности в учительской с окладом 96 рублей? А что мы делаем с детьми? Ты мне скажи, сколько часов положено работать по закону?
- Восемь.
- Ты работаешь восемь?
- Иногда.
- Я за тебя посчитаю. Шесть часов ты в школе, потом бежишь на дом к какому-нибудь идиоту, который не явился на уроки, потому что закон обязывает тебя нести ответственность за посещаемость, но ты же и обязан штудировать литературу, устраивать диспуты, проводить вечера, собирать макулатуру, а где еще педсоветы, профсоюзные собрания? Где дорога в школу и обратно?
- Я смотрю, ты разбираешься.
- Так я - отец. Верке моей 15 лет, а я себя спрашиваю, доживет ли ребенок до моих 50? Она уходит в школу в семь, сидит там в классе до 14, потом, придя домой, четыре часа - минимум - делает уроки. А ведь она способная, схватывает. А как быть тому, кто от природы неспособный? Тут либо сиди до горячки; и сидят, и болеют, ты погляди, какие у нас дети бледные, вверх только тянутся, как кукуруза в плохой год, а шири нет! Либо совсем перестают учиться, ходят, лишь бы от них отцепились; и вам же, учителям, потом с ними беда. А как иначе? Посуди: в 8 классе 13 предметов! И все надо выучить, по труду и то задают на дом выкройки. А где классные часы, комсомольские зачеты? Всякие шефства над пионерами и стенгазетами? А-а, не хочу, не буду, голова разрывается! Ты извини, сколько давал себе слов не муторить, не бередить душу, не могу - зацепишься и понеслось. Страшная у нас страна: за что ни возьмись, всюду концы не сходятся с концами и некому их свести. У тебя дети есть?
- Дочка.
- Не сердись, я знал, да забыл. В памяти места нет, столько туда занесено всякого и разного. В этом году собственный день рождения забыл. Ко мне с цветами, а я спрашиваю: почему?
- Служишь все там же? - спросил Миша.
- Вроде. Если ты про Ташкент. Раньше я в Павлодаре служил.
- Я знаю. Я ведь приезжал к тебе туда. А что, Ташкент красивый город?
- Красивый. Не было счастья, несчастье помогло. После землетрясения на три четверти новый построили.
- Хорошая квартира?
- Да. Три комнаты. Соседи все узбеки.
- ?
- Я изменился, Миша. Сильно изменился.
Беляутдинов встал с дивана, позвал:
- Пошли на кухню. Кушать хочется.
Он повязался фартуком, ловко разбил о сковородку четыре яйца накрошил зеленого лука.
- Ловко ты!
- Примерный муж, - Алик улыбнулся. - Не могу иначе, Мишенька. Аня приходит с дежурства, когда в ночь, когда чуть свет. Кто же готовить будет? У нас, кто дома, тот готовит.
- Вот теперь я забыл, - сказал Миша. - Аня - детский врач?
- Гинеколог. Выпьем за наших жен!
- Мне чуточку, я почти не пью.
- Умница. А я - много. Жемчужным камнем цокаются слезы на дно глубинное питья… Тяжело мне, Мишенька. Гадко и тяжело.
Он налил полстакана коньяка, выпил разом, не закусывая.
- Почему ты не уезжаешь в Израиль?
Миша уронил вилку. Не потому, что перед ним сидел подполковник милиции и не потому, что вопрос звучал очень неожиданно, а потому что и сам себе десятки раз задавал тот же вопрос.
- Сложно это очень… - сказал он.
- Что именно сложно?
- Все. Механика подачи документов, хотя бы. Надо получить характеристику с места работы, и чтобы в ней было написано, куда ты едешь, и чтобы стоял номер протокола общего собрания профсоюза. И вся школа будет гудеть, а у нас в Латвии учителей, надумавших уехать в Израиль, выбрасывают на улицу в тот же день. Нужно уплатить по 900 рублей за каждого взрослого… А возня с упаковкой багажа, поездка в Москву в Голландское посольство?
- Я тебе расскажу анекдот, - сказал Беляутдинов. - Если ты его знаешь, все равно послушай. К пану Ковальскому подошел секретарь партийной организации и говорит:
- Пане, предлагаю вам подписаться на заем развития Народной Польши.
- Развитие - это хорошо! А сколько будет стоить этот заем?
- 500 злотых.
- 500 злотых? Езус-Мария! Да это же половина моей зарплаты!
- Вы меня удивляете, пан Ковальский! - говорит секретарь. - Речь идет о развитии страны! Вы получите свои 500 с замечательными процентами! Или вы не верите в развитие нашего социалистического строя?
- Боже упаси! Как же не верить! Но… я, конечно, извиняюсь, а вдруг что-нибудь? Ну, там землетрясение. Стихийные бедствия. Застой, не дай бог.
- Чепуха. Заем гарантирован всем достоянием нашего государства. Нашим золотым запасом.
- О! Золотым запасом! Это замечательно. Но… а вдруг золото упадет в цене?! Или, не к вечеру будь сказано, министр финансов, того, убежит на Запад?
- Ну если уж вы не верите стабильности валюты Народной Польши, ее золотому запасу, так знайте, что наш заем, как и государство в целом, гарантирует великий и могучий Советский Союз, лучший друг польского народа и его независимости!
- А, вот как! - закивал пан Ковальский. - Это меняет дело. Но… если вдруг что-нибудь случится с великим Советским Союзом? Я понимаю, понимаю, сибирский лес, волжская рыба, а все-таки… Великий Рим был еще больше, Александр Македонский был еще богаче. Что будет с моими 500 злотых, если не дай бог, рухнет СССР?
- Ковальский! - закричал партийный секретарь. - И вам не стыдно? Пожалеть каких-нибудь 500 несчастных злотых, когда речь пошла о гибели Советского Союза?
Ты знаешь, Миша, я никогда не был юдофобом, но теперь я вас не понимаю. Какие 900 рублей?! Какие характеристики? Догола надо раздеться, на все четыре стороны отбросить всякий стыд, когда речь пошла о том, чтобы выбраться отсюда! Перед вами, единственным народом этой чудовищной страны, открылась щель в железном занавесе - удирайте! Напирайте, рвитесь, уходите на свежий воздух! Нормальный человек не может цепляться за тюрьму, куда его бросили ни за что, ни про что!
13
- Ты изменился! - сказал Миша. - Очень изменился.
- Они меня изменили, потому что изменили тому знамени, которым размахивают. Когда мы с тобой встретились в той яме под Ростовом, для меня не существовало русских, татар, евреев, немцев. Для меня существовали пролетарии и капиталисты, коммунизм и его враги. Сталин показал мне, что можно уничтожать людей только потому, что они родились татарами или немцами. Мы оба видели с тобой, Миша, что делало НКВД в Джанкое. Целые семьи были расстреляны на месте. Нам говорили: это потому, что они задумали предать Крым Турции. Нам говорили: все немцы враги СССР. И мы верили, что это справедливо, когда немцев Поволжья угоняли в Казахстан. А я в Германии встречал немцев американского происхождения, они служили в армии США, их почему-то не ссылали на Аляску. Они почему-то не были объявлены врагами Америки.
День ото дня, год за годом я слышу здравицы в честь Великого русского народа, песни, прославляющие старшего среди равных Советских братьев, его богатство духа, его замечательную талантливость, храбрость, красоту и т. д., но когда в какой-нибудь национальной республике начинают говорить о своем духовном богатстве, о своем гостеприимстве, партия объявляет эти разговоры буржуазным национализмом. Каждый день радио и телевидение передают из Москвы на всю страну песню "Любите Россию", но что случится с казанским радио, если оно передаст песню "Любите Татарию"? Я учил стихи о величии русского народа, но я не смею заикнуться о величии татар. И если уж мы, народы, живущие в СССР, на самом деле братья, так почему я и ты, и эстонцы и латыши обязаны говорить и мыслить по-русски, на языке одного из народов страны? В союзе равных должен быть другой, общий язык, только не русский! Но ты попробуй заикнись об этом! Попробуй предложить, чтобы ввели всесоюзным языком латынь, греческий или эсперанто! Тебя живо спровадят "куда надо".
За национализм, разумеется, нерусский, исключают из партии, клеймят позором; тысячи людей пошли в тюрьмы и лагеря только за то, что не понимали, чем русский алфавит лучше для туркменского или татарского языка, чем арабский, на котором писали сотни лет наши прадеды? Тысячи людей сгнили на каторге только за то, что они хотели читать свою древнюю литературу в подлиннике. Но нет, народы, создавшие цветущие края в песках, воздвигшие мавзолеи, обсерватории и города, когда на месте нынешней России выли волки, таджиков и узбеков заставили перенимать русскую азбуку и русскую культуру! Сколько людей ушло на тот свет, когда академик Виноградов переводил молдаван с латинского шрифта на кириллицу? Да нет такого языка - молдавского! Есть диалект румынского, как есть диалекты русские, но никто не додумался утверждать, что Смоленщина говорит на "смоленском", а волгари "на волжском"! А молдаван заставили заговорить на молдавском. Нужен был материал, доказывающий право России оккупировать Бессарабию. И это называется Ленинской политикой дружбы народов?!
Беляутдинов с ненавистью оттолкнулся от стола, вскочил.
- Я работаю в милиции с 1950 года! Я переловил тысячи жуликов, убийц и спекулянтов. И я тебе скажу: нет жулика более бессердечного, чем русский, нет убийц более жестоких, чем убийцы русские. Я изучил бухгалтерское дело и химию, чтобы разоблачать кабинетные аферы, и снова вижу: самые гадкие, самые жадные, самые варварские вещи совершают русские. Это они принесли в Среднюю Азию, не знавшую еще в 1914 году что такое вор-надомник, это они принесли блатовство, поножовщину, бандитизм. Носители просвещения! Хорошо, хорошо, я знаю, есть Солженицын, был Пастернак, есть множество прекрасных, настоящих людей среди русских. Русская интеллигенция всегда клеймила антисемитизм, шовинизм, национальное чванство, всегда была бессеребряной, но где она, русская интеллигенция?! Это нам только кажется, что каждый, кто окончил ВУЗ и говорит по-русски - русский интеллигент. Ее убили! Выкорчевали с корнем. Потому что русская интеллигенция по духу своему не подходила для казарменных порядков. Она не понимала, почему одна партия может оказываться всегда правой, и чем это лучше царского самодержавия? Нет больше русской интеллигенции, она умерла. Есть интеллигенты советской закваски, говорящие по-русски, иногда среди них попадаются ненормальные с мышлением Чехова или Короленко. А меня заставляют преклоняться перед всем русским, понимаешь? Перед русской грязью, ленью, национальной всеядностью, перед этим врожденным русским покорством насилию и насильникам, даже перед русской масленицей. Каждый раз, когда я именем Справедливости и Закона обязан железной рукой сцапать русского, я спрашиваю себя, а сколько это в процентах? Русских не может быть в преступниках больше, чем позволяет их процент по отношению к населению данной местности в целом.
14
- Вы ко мне?
Перед Мишей стоял чернявый, в мелких локонах еврей, гладковыбритые его щеки отливали синим. Глаза у доктора Вольфа тоже были синими, как и его костюм, очень дорогой, явно не здешний. Доктор носил голубую нейлоновую рубашку (высший шик в СССР) и красный галстук с синим подсолнухом.
- Рафаил, это тот человек, про которого нам говорила Белла! - крикнула из глубины квартиры мадам Вольф.
- У вас есть разрешение на выезд?
- Да.
- В каком списке?
- 18 сентября.
- Сколько вам надо?
- 9 тысяч.
- Ваши гарантии?
Миша пожал плечами:
- Не знаю. Мое честное слово. Какие еще могут быть гарантии?
- Честное слово - не товар. У вас есть родственники за границей?
- Да, в Израиле.
- Они могут выложить за вас 27000 лир? Они выкладывают деньги завтра, послезавтра вы получаете у меня 9000 рублей.
- Извините, - сказал Миша. - Я отнял у вас время.
- Я не могу рисковать, - холодно сказал доктор Вольф. - Я зарабатывал свои деньги трудом.
Он поклонился и ушел в другую комнату.
Мадам вышла проводить Мишу.
- Вы не должны сердиться на него. Он отправил в Израиль сына и хочет обеспечить мальчику машину.
- Я не сержусь. Деньги ваши, не мои.
На улице он усмехнулся, покачал головой:
- Если я когда-нибудь все же попаду в Израиль и расскажу, как это было тут с деньгами, наши рижские же патриоты еврейства наплюют мне в глаза. Как они могли одолжить кому-то хоть рубль, когда в Израиле совершенно необходимо иметь по две люстры в комнату?!
15
- Эй, Комрат, квартира платила?
Ну и голос был у этой дворничихи! С таким голосом парадами командовать на Красной площади! Дворничиха шваркала новой метлой на углу, возле табачного киоска, а Миша стоял на троллейбусной остановке на той стороне улицы, но она настигла его голосом и точно метлой провела по лицу. Вся Пернавская должна была знать, платил Комрат за квартиру или не платил.
Миша вжал голову в плечи, укрылся в магазине. Там стояла очередь, человек двадцать: давали кур. Птица была синяя, обморочная, из холодильника, по рублю семьдесят за килограмм. Люди копались в груде кур руками и глазами, отыскивали что получше, без недовыдерганных перьев.
- Во роются! Во роются! Уголь копать идите, а не здесь! - ярилась продавщица. - Барыни, за руль хотят купить, как за 2,50!
Ей было выгодней распродать дорогих кур, тоже синих, но с обильным жиром.
- Здравствуйте, Мойсей Григорьевич!
- Это вы, Антонина Павловна? Как дела? Что Юлечка?
- Слава богу, в Политехническом. Уж я намучалась, уж наревелась! Шесть человек на одно место! Я уж жалеть начала, что уговорила ее поступать. Шла бы в техникум, там легче.
- Легче! - сказала женщина в черном платке. - Сидят вон в тюрьме, вся приемная комиссия Торгового. А в прошлом году скольких пересажали из Кооперативного?
- Из Политехнического института тоже сидят. Суд идет. 12 человек!
- 12 - это что! В Москве в прошлом году 400 профессоров взяли на цугундер за взятки! - сообщила женщина в пальто с потертым меховым воротником. - Целыми бандами орудовали.
- Пишут про них, про взятки, каждый год фельетоны, а как брали, так и берут! - вклеил дядька в берете и плаще "болонья".
Миша знал дядьку; он работал слесарем в домоуправлении, ни одной работы не делал без магарыча ценой в пол-литра. И женщину с меховым воротником он знал; она работала приемщицей в прачечной. У нее было семейное горе: дочь разводилась и часто приходила к маме жаловаться на бывшего мужа: негодяй, отключил телефон, теперь он доказывает, что телевизор куплен на его кровные деньги. Какой-то Мошечкин не дает выписку из протокола, а на работе какая-то Желтухина пускает сплетни… И дочь, и мать были высокие, крупные, с мужскими лицами и голосами, от этого сочувствие клиентов к ним возрастало - все понимали, что еще раз замуж молодой не выйти. А жалобы ее текли в разверстые уши очереди, сидящей с чемоданами, чтобы сдать белье после работы. Приемщица от рассказов дочери волновалась, путалась в счете, очередь покорно терпела. И Миша говорил себе, что это как раз и есть хорошая сторона советской жизни: люди всегда спрессованы очередями, коммунальным бытом, личное горе неизбежно становится всеобщим достоянием, а на миру и смерть красна. Чем-чем, а публикой, притом сочувствующей, дающей советы и утешение, советский человек обеспечен.
- А чего им не брать? Сами мы виноваты, каждый своего ребенка старается в институт протащить! - рассердилась Антонина Павловна. Родители бы не радели, все было бы по-честному!
- Жди! - дядька сплюнул. - Будут тебе люди честными! Денежки надо брать за обучение. Учись - плати, сдал все экзамены - получай обратно.
- Ага! - вскипела женщина в черном платке. - Они и тут не оплошают! Станут жульничать при выпускных экзаменах. Комсомольские патрули надо при комиссиях назначать, пусть сами студенты пополнение в свои ВУЗы принимают.
- Конкурсы надо отменить! - неожиданно пробасила продавщица. - В Югославии взяли и отменили. Мне сосед рассказывал, он там год на верфи корабли принимал. Хочешь учиться, говорит, всех принимают, только после учебы давай плати или отрабатывай.
- Теперь с евреев берут за дипломы! - выпалила женщина в платке.
Продавщица подняла голову:
- Как это с евреев?
- А когда они уезжают в свой Израиль. И правильно! Мы их учили, одевали, они русский хлеб кушали, а теперь едут в Израиль служить капиталистам. Я бы с них еще брала за техникумы и школу!
- И за поликлинику, и за трамвай, и за хлеб, и за воздух! - сказал Миша.
У него вырвалось нечаянно, он стоял злой, с пятнами на лице, досадуя на свою слабость.
Женщина в черном опешила:
- Вот тебе! Русский, а за евреев заступаешься?
- Не стоит судить о таких вещах! - примирительно сказала Антонина Павловна. - Правительство само решает, что нужно. А то мы все ужасно умные.
Миша пересчитал деньги. Оставалось при нем рубль сорок пять. Можно было попросить продавщицу разрубить курицу пополам, может продавщица и согласилась бы, но дома не было ни жиров, ни хлеба, а как кормить Тамару? Хана в такие мелочи не вдавалась. Когда она бывала охвачена идеей приобретения подарка, особенно для людей, живущих куда богаче нее, мир отступал, существовала только одна цель: купить и потрясти, и ради этой цели Хана могла укатить в Слоку или в Саулкрасты, просадить все, что было при ней, а потом ввалился домой и сходу спрашивать:
- Что есть покушать?
Миша вышел из очереди за курами, перешел в другой отдел, там человек десять ждали колбасу. Миша купил самой дешевой - кровяной с гречневой кашей, по 40 копеек килограмм, пачку самого дешевого маргарина за 28 копеек.
Антонина Павловна тоже перешла в колбасный:
- Не выстою я курицу! В два у меня урок, хоть колбасы возьму. Юлечка теперь поздно приходит, все на занятиях, да и не пускаю я ее в очереди, еще настоится, как замуж выйдет, а сейчас пускай учится. А вечером после уроков у меня уже сил нет стоять…
- Вы теперь в нашем районе?
- Да, в 73 средней, у Градецкого.
- Разве Градецкого не сняли? Говорили у него растрата.
- Ложь это все! - с сердцем сказала Антонина Павловна, ее седые букли затряслись. - Это все Павлова копала, не хочет завучем, хочет в директора. Но коллектив вступился, делегацией ходили в райком. Очень хороший человек Василий Яковлевич! Душевный, тихий. А то у нас как? Кто много кричит, красивые слова говорит, тот пробивается. А вы совсем от нас ушли, Мойсей Григорьевич?
Миша виновато улыбнулся:
- Не могу. Нервы. Голова болит целыми днями. Нельзя мне в школе.