Они шли держась за руки; Лариса была в светло-зеленом, Настя - в белом и голубом. Андрей Иванович вдруг подумал, что не знает, во что они одеты: в платья? в юбки и кофточки? может быть, на Насте передник? хотя нет, какие сейчас передники… Издалека они показались ему совсем маленькими - среди огромных, вздыбившихся эркерами домов, под огромным пылающим небом, рядом с обгоняющими их огромными автомобилями… - и непонятная острая жалость вдруг стиснула его сердце. Около детского сада Настя помахала ему рукой, и он торопливо помахал ей в ответ. У Ларисы обе руки были заняты - она несла сумку.
Андрей Иванович подождал, пока за ними не захлопнулась парадная дверь, потушил окурок и с сильно забившимся сердцем пошел в переднюю. Птенец из своей коробки что-то проворчал ему вслед.
Через минуту со скрипучим вздохом подъехал лифт. Остро застучали Ларисины каблуки. Лязгнула наружная дверь. Андрей Иванович услышал: "А вот я у папы спрошу!" - и открыл внутреннюю.
- Привет, - устало сказала Лариса.
- Привет, - бодро ответил Андрей Иванович и взял у Ларисы сумку. Сумка была тяжелая. "Поскорее бы уже всё сказать…" Настя проскользнула мимо него, на ходу сдирая с плеч рюкзачок.
- Папа, как пишется "набок"?
- Набок?…
- Я написала вместе, а Галина Степановна поставила четверку. А я сама в книжке видела: голову набок, вместе!
- М-м-м… надо посмотреть в словаре.
- Если даже неправильно, не вздумай ничего говорить учительнице, - сказала Лариса.
- Ну почему, если неправильно?
- Потому! Потому что она обидится и будет к тебе придираться.
- Она не будет… ну ладно, ладно! Папа, посмотри!
- Сейчас, - сказал Андрей Иванович и посмотрел на Ларису. У Ларисы дрогнули брови.
- Что случилось?
Андрей Иванович помедлил.
- Меня сократили.
- Как?! - изумилась Лариса - и от этого ее горячего, искреннего изумления Андрею Ивановичу стало легче.
- Позвонил Жуков, сказал, что академик приехал злой, психанул - и начал всех вычеркивать… Вычеркнул чуть ли не десять человек, - добавил Андрей Иванович, хотя Жуков ничего ему об этом не говорил; в отделе предполагалось сократить семерых.
- Папа, на какой полке словарь? Я сама посмотрю.
- Подожди, Настя, - сказала Лариса.
- На… третьей снизу, в левом шкафу, - сказал Андрей Иванович.
Настя побежала в комнату. Лариса вздохнула, и на лице ее - сильно накрашенном, неприступно красивом, как она всегда приходила с работы, - появилось родное, домашнее, жалеющее выражение.
- Ну и… черт с ними, Андрюша. Не расстраивайся. Если уж тебя сократили, значит, там…
- Кр-р-ра-а!!! Кр-р-ра-а!!!
- Ой! Ворона!… - пискнула Настя.
Андрей Иванович дрогнул. Лариса нахмурилась.
Настя с радостно-испуганным визгом выскочила из комнаты.
- Она как прыгнет на меня из коробки! клюнуть хотела! Страшная такая!…
Андрей Иванович со свистом втянул в себя воздух и страдальчески сморщился.
- Ты… ты понимаешь, Ларочка… ну не смог я его вынести. Пусть… посидит пока. Он же не может ходить…
- Кр-ра!… Кр-ра… Кра…
Птенец угасающе крякнул еще несколько раз - и умолк.
- Я же его не насовсем оставил, я же не сумасшедший. Он через пару недель станет на ноги, полетит, и я его отпущу…
- Через пару недель? - тихо сказала Лариса.
Андрей Иванович виновато исподлобья посмотрел на нее.
- Я в "Жизни животных" читал…
- Ты вообще понимаешь, о чем ты говоришь?
Он замолчал, подавленный и ее голосом, и ее взглядом.
- Две недели она будет каждое утро просыпаться и орать в четыре утра? Я сегодня спала три часа - ладно, черт со мной, ворона важнее. Но у нас дочка, она заикается; невропатолог сказал, что для нее сейчас самое главное - это не волноваться. Это хороший сон… она будет из-за вороны каждый день просыпаться в четыре утра?! Один ты у нас будешь спать, потому что теперь тебе даже на свою работу ходить не надо? Я уже не говорю о том, что это глязь, зараза. Ты хочешь, чтобы у Насти была рожа, как у Первухиной, и ее - с ее заиканием! - отвезли в эту тюрьму, инфекционную больницу?
Настя заглянула в комнату, стоя на одной ножке и держась за косяк.
- Смотрит…
- Кр-ра!…
- Ай!
- Лариса, ну подожди, ну что ты говоришь, - с тоскою сказал Андрей Иванович. - Ну что ты думаешь, я совсем уже изверг или идиот? Ее достаточно накрыть тряпкой, и она будет молчать хоть целый день. Разве ты не знаешь, что птицы молчат в темноте? Всех птиц накрывают, если они начинают кричать. И грязи никакой не будет, я буду ее убирать… ну жалко же, Лариса! Мне этот птенец нужен не больше, чем тебе… мне вообще не до него, мне выть хочется! Но нельзя же так…
Лариса вздохнула, взяла сумку и ушла на кухню. Андрей Иванович почувствовал огромное облегчение; он прошмыгнул в свою комнату и торопливо накрыл Каркуна рубашкой.
- Папа, а что, ворона у нас будет жить?
- Да, заинька, недолго, - шепотом сказал Андрей Иванович, косясь в сторону кухни. - Подрастет и улетит…
Вышла Лариса, с сигаретой в руке.
- Настя, иди в комнату, включи телевизор. - Настя ушла. Лариса щелкнула зажигалкой. - Ты мне обещал, что вынесешь ворону?
У Андрея Ивановича заныло сердце.
- Обещал.
- Ну так вот. Будет она кричать или не будет, я никаких ее криков и грязи терпеть не намерена. Прошу тебя немедленно освободить от нее квартиру.
Андрей Иванович молчал. Он не испытывал сейчас никаких чувств, кроме одного - чтобы всё это поскорее закончилось и наступила тишина, пустота… чтобы можно было вернуться на балкон покурить. Но и без всяких чувств он знал: птенца выносить нельзя. Нельзя. И он без всякого выражения и чувства тихо сказал:
- Я не могу освободить квартиру.
- Вот как?
- Я не могу, - почти жалобно, шепотом сказал Андрей Иванович. - Это будет убийство. Это… дурно. Это жестоко.
- Оставить на улице больную ворону - это не жестоко, - с каким-то безжизненным, пугающим Андрея Ивановича спокойствием - как будто она говорила сама с собой, в пустоту - сказала Лариса. - Это естественный отбор. Жестоко в течение нескольких лет отравлять нам жизнь своим озлобленным видом, потому что у тебя плохое настроение. Жестоко оставить семью без средств, потому что тебе нравится заниматься тем, что никому не нужно. Жестоко рисковать здоровьем дочери, потому что тебе хочется быть хорошим. Но я с тобой пререкаться не намерена. Хватит. С меня хватит. Немедленно вынеси ворону.
Она затянулась сигаретой - щеки у нее запали, лицо удлинилось… высокие дуги бровей, точеные скулы, холодный, бесконечно уверенный взгляд, - он вдруг узнал это чужое лицо, наложение десятков равнодушных, холеных, надменных лиц с рекламных щитов и глянцевых обложек журналов, - хищницы, хозяева жизни… Естественный отбор?!
- Не вынесу! - визгнул Андрей Иванович. - Почему ты мне приказываешь? Почему ты распоряжаешься мной, как… как… - Он потряс перед собой растопыренными руками. - Ворона останется здесь!
Лариса приподняла бровь. Вся кровь бросилась Андрею Ивановичу в голову.
- Это моя квартира!!!
- Идиот, - брезгливо сказала Лариса. - Ты своего добился. И слава богу. Больше ты меня не увидишь.
Она повернулась и быстро ушла на кухню. Стук ее каблуков как будто бил Андрея Ивановича по голове. Что он сказал?! Лариса вернулась с сумкой.
- Настя!
Настя с испуганным, жалким лицом выскочила из комнаты.
- Быстро собирай на завтра рюкзак. Мы уходим.
Андрей Иванович затрепетал; происходило что-то непоправимое, страшное. В секунды рушилась жизнь! Лариса взялась тонкими красноклювыми пальцами за ребристую головку замка. Андрей Иванович вдруг понял и поразился - как же он ее любит!! Все войны, все страдания человеческие, безденежье и сокращение - оказалось таким пустяком! Он бросился к ней и схватился за ручку двери.
- Ларочка! Ну что ты! Я глупость сказал! Что ты слушаешь меня, идиота?! Я со зла сказал! я никогда не думал об этом, я не знаю, как это вышло… ну что ты, в самом деле, не знаешь меня?! Ларисочка!… ну всё, всё! Я умоляю тебя! Лариса! Лариса! Ну перестань! Я жить не могу без тебя!
Настя вдруг страшно исказилась лицом и беззвучно заплакала.
- Настя! Лариса, ну что ты делаешь?! Ну пожалуйста… ну всё! Ну хватит!
Лариса сняла руку с замка. Андрей Иванович стоял перед ней - чуть ниже ее, потому что был в шлепанцах, растрепанный, задыхаясь… Лариса сказала - спокойно, сухо, но всё же, услышал он, немного смягчившись голосом:
- Твои слова здесь ни при чем. Я тебя просила и прошу еще раз: вынеси ворону. Как ты хочешь, но или я… - или мы, - или ворона.
- Ну хорошо, хорошо, - пробормотал Андрей Иванович и пошатываясь пошел в свою комнату. На столе лежала пачка сигарет, он выхватил из нее сигарету и закурил. За окном что-то чирикало. Он курил, тяжело дыша. Лариса уйдет, и Настя уйдет. Он останется один. Он курил и видел перед собой: Ларисе двадцать лет… катание на лодке… поцелуй во дворе… "я тебя люблю"… свадьба… Селигер… костер в зимнем лесу…
В полях, под снегом и дождем,
Мой верный друг, мой нежный друг,
Тебя укрою я плащом
От зимних вьюг, от зимних вьюг…
… сосны на дюнах в Майори… роддом: любимое, бледное, осунувшееся лицо… Настя… поддерживаемая тремя пальцами грудь… коляска на набережной Речного вокзала… снова лес - осенний, красно-желтый, грибной… "милая моя - солнышко лесное…" Он посмотрел на коробку. Птенец, помаргивая, смотрел на него. Будь я проклят, что я тебя подобрал. Андрей Иванович до фильтра дотянул сигарету, вышвырнул ее в балконную дверь и поднял коробку. Коробка перекосилась; птенец сполз в угол, шурша газетой. Андрей Иванович посмотрел в его черные и, казалось, встревоженные глаза. Птенцу было неудобно, он явно боялся, но почему-то молчал. "Но это же невозможно, - вдруг ясно подумал Андрей Иванович. - Это же невозможно, это же кончена жизнь… Да и не в этом дело, - вдруг еще яснее подумал он. - Моя-то жизнь так и так кончена… но ему-то за что пропадать?" Он наклонился и поставил коробку на место. Вернулся в прихожую.
- Лариса, - не слыша себя и не глядя на нее сказал он, - Лариса, милая, не уходи… Я не могу его выбросить.
Лариса защелкала замками. Прошелестели Настины шаги. Хлопнула дверь. Андрей Иванович сел на корточки и заплакал.
XVII
… Прошел год. Каркун всё лето прожил на балконе, встал на ноги, научился очень быстро бегать и прыгать - но так и не научился летать. Наверное, он родился с какими-то отклонениями в генах. Осенью Андрей Иванович соорудил ему клетку и поселил в своей комнате.
Лариса с Настей не вернулись. В конце лета Лариса подала на развод и почти сразу же вышла замуж. Андрей Иванович так и не узнал, кто ее новый муж и давно ли они знакомы. Впрочем, ему уже всё равно. Два раза в месяц он забирает Настю из школы; они приходят домой, обедают, а потом гуляют по парку или окрестным дворам. Куда-либо ездить Андрей Иванович не любит, потому что вообще не любит Москвы; кроме того, в центре Настя всегда просит что-нибудь ей купить, а у Андрея Ивановича нет денег. Три раза они были в музеях - Зоологическом, Историческом и Васнецова - и один раз в Зоопарке.
Андрей Иванович работает охранников в детской поликлинике, неподалеку от дома: в темно-синей униформе с красивым гербом он сидит за столиком перед регистратурой и читает какую-нибудь книгу. Работа спокойная, но платят за нее очень мало - хотя и больше, чем в институте; впрочем, иногда он прихватывает лишние смены, да и потребности его невелики, и ему хватает на первую жизнь. Изредка он даже позволяет себе купить недорогую модель самолета; чтобы подольше ее собирать, он придумывает разные усовершенствования: выпиливает в крыле элероны, делает поворотными рули высоты, устанавливает в кабине лампочку для подсветки и т.п.
С Каркуном - или Каркушей, потому что Андрей Иванович не знает, мальчик у него или девочка, - они живут дружно. Называет он его - или ее - то так, то этак: если ласково и просительно, то Каркуша, если строго или просто обыденно, то Каркун. Клетку Андрей Иванович сделал из найденного на помойке ящика от письменного стола и кроличьей сетки, которую привез Евдокимов. Клетка получилась большой, почти метр в высоту; Каркун прыгает в ней по жердочкам, а чтобы у него не сводило пальцы и было где полежать отдохнуть (до этого Андрей Иванович додумался сам и очень этим гордился), вместо одной из жердочек установлена ящичная дощечка. Каркуну нравится опрокидывать миски и рвать бумагу, поэтому обе его миски, с едой и водой, придавлены тяжелыми камнями, а застеленный газетой поддон защищает решетка. Каркун очень любит поесть, ест много и практически всё: мясо, рыбу, хлеб, яйца, картошку, сыр, колбасу, макароны, грибы, гречневую кашу, перловую крупу… - но равнодушен к сладкому. Больше всего, - на порядок больше, говорит бывший математик Андрей Иванович, - он любит сырое мясо и рыбу; поэтому утром ему дают то, что он любит меньше или вовсе не любит - например, гречневую кашу или картошку, - а рыбу или мясо, если они есть, он получает на ужин. Каркун удивительно разумен: он знает, что для его костей нужен кальций, поэтому охотно ест яичную скорлупу. Андрея Ивановича Каркун совсем не боится, любит, когда его чешут за ухом, - но слушается: если он начинает себя плохо вести - каркать или долбить клювом жерди, Андрей Иванович достает и показывает ему выломанную из веника хворостину. Каркун втягивает голову в плечи и затихает.
Жизнь Андрей Иванович ведет затворническую, тихую, неторопливую; по телефону ни с кем, кроме родителей, не разговаривает, новостей не смотрит, газет не читает, ничего не знает… да и не хочет знать. Иногда Андрей Иванович думает о смерти, но совершенно спокойно: он не боится ее. Единственное, его беспокоит судьба Каркуши: в "Жизни животных" он прочитал, что вороны живут до сорока лет.
Примерно раз в месяц к нему приезжает Евдокимов, привозит видеокассеты и берет у Андрея Ивановича какую-нибудь философскую книжку, - которых у Андрея Ивановича осталось много с прошлых времен и которые он давно не читает. Встречи их происходят довольно странно: Андрей Иванович сидит в своем кресле, покуривает и смотрит привезенный Евдокимовым фильм (он любит хорошие, профессиональные фильмы про чудовищ, акул, космические путешествия - там, где мало людей), а Евдокимов сидит на диване напротив него и листает книжки; иногда они обмениваются незначительными замечаниями. Недавно Андрей Иванович договорился, что если что, Каркуна возьмет Евдокимов, и теперь на душе у него совершенно спокойно. Кроме видеокассет, Евдокимов неизменно привозит полукилограммовое пластмассовое корытце бескостного мяса для Каркуна и кормит его из рук. Мясо Каркун ест с жадностью, но при этом норовит клюнуть Евдокимова. Андрей Иванович страшно доволен.
Надо сказать, что в последнее время Андрей Иванович пристрастился к рюмочке - впрочем, в разумных пределах. В свободные от дежурства в поликлинике дни он часто покупает косушку дешевой водки и идет в лесопарк. В лесопарке тихо, покойно, красиво и мало людей; время от времени Андрей Иванович усаживается на скамью (у него уже выработался маршрут и есть свои, знакомые, уютно расположенные скамейки), наливает в пластмассовый стаканчик на донышке, выпивает и закусывает сухариком бородинского хлеба. На душе светлеет, теплеет; Андрей Иванович встает и неторопливо идет дальше, пустынными желтыми, зелеными или черно-белыми - в зависимости от времени года - аллеями, и медленно, с удовольствием, часто возвращаясь в мыслях назад, мечтает о том, как он разрешит то или иное неподдающееся уравнение и будет признан великим математиком - и как, какими людьми и в какой обстановке это признание произойдет… Впрочем, математикой он не занимается и не тяготится этим - просто ему приятно мечтать. Однажды Андрей Иванович встретился с так же одиноко гуляющей женщиной; женщина спросила спички, и они познакомились. Они встречались еще несколько раз, и Андрей Иванович пригласил ее в гости; но женщина смотрела на Каркушу с брезгливостью, которую не могла скрыть, а Каркуша стал(а) прыгать и злобно орать, и у них ничего не вышло. Теперь Андрей Иванович опять гуляет один. Эти свои прогулки с четвертинкой в кармане он называет "я и осень", "я и лето", "я и весна"…
Но больше всего Андрей Иванович любит зиму. Морозными вечерами, когда за окном не видно ничего, кроме серебристых по черному льдистых кружев, Андрей Иванович заваривает себе крепкого чая, берет блюдце с сухариками и садится в свое глубокое, мягкое, теплое кресло между журнальным столиком и Каркуном. Андрей Иванович неторопливо пьет чай, покуривает, смотрит приключенческий видеофильм, или читает классический детектив, или клеит модель самолета, - а Каркун совершает вечерний туалет: ерошит перья, трясет головой, роется клювом под мышками и ожесточенно, с фырканьем вентилятора, чешет себя за ушами, поочередно перекидывая через крыло то одну, то другую когтистую лапу. Время от времени Андрей Иванович отрывается от своих дел и ласково говорит:
- Ну что, Каркуша? Опять кушать хочешь?
- Кар-р-р!… - отвечает Каркун.
И получает сухарик.
Конец.
1999-2000