Подслушано в эльсинорском супермаркете
– Эта штука называется сари.
– В нем же наверняка жутко неудобно ходить.
– А может, оно только для парадных случаев?
– Это шопинг-то в Эльсиноре – парадный случай? Не смеши.
– Боб на той неделе к ним домой заходил – так вот, она и дома его носит.
– Как же с этой тряпкой через плечо хозяйством-то заниматься?
– Говорят, дом весь пропах карри. Сверху донизу. Старина Джек, поди, в гробу переворачивается.
– А ты как думаешь, оно шелковое?
– Слыхала, они богатые. Раньше даже слуг держали. Ты только посмотри на ее украшения. Ничего кроме золота не носит.
– Если у них куча денег, чего же они в Эльсиноре-то забыли? Ни один психически нормальный богач у нас по своей воле не поселится.
Большой магазин сари
У тебя должно быть что надеть, – повторяет бапу, толкая дверь магазина на Арья-самадж-роуд. Дверь закрывается за нами, уличный шум остается снаружи.
Он имеет в виду: надеть для встречи с родственниками, которые видели меня только на фотографиях.
Тебе надо выглядеть, как принято в Индии, а то ты им не понравишься.
(Не очень-то и надо.)
У меня с собой нет ничего индийского. В чемодан я положила только джинсы и футболки.
Бапу раскричался, когда узнал об этом, но было уже поздно.
Они решат, что ты западная шлюха!
Бапу, но ты же сам заставлял мату носить брюки и прекрасно знаешь, что. из этого вышло.
Я подумала, что он меня сейчас ударит.
(В первый раз в жизни. Хелен говорит, что ее регулярно поколачивают.)
Но бапу меня и пальцем не тронул. Он посерел лицом и молча вышел из нашего номера.
Я хотела было крикнуть, как кричала мата: Давай, брось меня одну! Какое тебе до меня дело? Но вместо этого я легла на кровать и заплакала.
Шелк
Внутри свежо от кондиционеров. Вокруг меня разноцветными птичками порхают молоденькие продавщицы. Они звенят браслетами. Улыбаются. Трогают мою одежду. Гладят волнистые ненапомаженные волосы, которые я утром отказалась заплетать.
Это всё из-за тебя, – говорит мне чуть слышно бапу.
Из-за моих джинсов.
(После смерти маты я порвала все свои сари.)
Из-за того, что они поняли, что мы не здешние.
(Оранжевая шелковая занавеска развевается в распахнутом, смотрящем в прерию окне.)
Теперь с меня возьмут лишнего.
Когда девушки накидывают шелк мне на голову, бапу взмахивает рукой, как будто хочет отвесить им затрещину. Они низко кланяются и отступают куда-то в тень.
Один размер подходит всем
Сари могут носить все, говорила мне мата. Один размер подходит всем. Индускам, сикхским женщинам, христианкам. И даже мусульманкам. У сикхов многие женщины носят шальвар-камиз, свободные штаны и длинную рубаху, но мама предпочитает сари. Ей кажется, что шальвар-камиз слишком похожи на канадскую пижаму.
Никто надо мной смеяться не будет, – сказала она своему молодому мужу вскоре после того, как они прилетели в Канаду в 1968 году.
Амар ни на чем не настаивал.
Носи что тебе больше нравится. Эта страна такая молодая, что на одежду здесь не обращают внимания. Тут на улицах полно эмигрантов. Настоящими канадцами могут считаться только индейцы. А мы – индийцы, почти что индейцы!
Ему самому шутка показалась очень смешной.
Лила высматривала на Мейн-стрит в Эльсиноре женщин, одетых так же, как она, но ни одной так и не увидела. Женщины там ходили в коротких платьях, из-под которых у них торчали бледные страусиные ноги. Некоторые носили брюки. И все глазели на ее сари. Сначала она решила, что ей все завидуют. Ведь одежда у канадцев такая бесформенная и тесная.
Магазин сари в Виннипеге
Сари пять тысяч лет, – говорит мата, а я залезаю под стол, с которого струится на пол разноцветный водопад. – Столько же, сколько текстам на санскрите.
Мата закрыла глаза. Она щупает пальцами. Шелка из Варанаси, из Майсура. Искусственные ткани с заманчивыми названиями. Жоржет. Шифон. Сари из Канчипурама. Самые длинные и самые тяжелые. Вышитые настоящим золотом.
Мата в них прекрасно разбирается.
Еще не родилась такая женщина, которую не украсило бы сари. Оно сглаживает угловатость скелета.
По словам маты, главное в сари – как оно облегает фигуру. Как драпирует бедра. Как держатся мелкие складки. Как ниспадает по спине паллу, похожее на реку в Гималаях.
Когда выбираешь ткань, смотри на ее вес. Зрение, самое обманчивое из наших чувств, соблазняется золотыми нитями, его подкупают яркий отлив и замысловатое плетение. А вес – это всегда честно. Он не зависит ни от освещения, ни от твоего настроения. Много ли воздуха пропускает материал? Тяжела ли и плотна ткань, как сама земля, или воздушна, как ветер?
Из-под стола я подсматриваю, как она заворачивается в сари.
Майя! Где ты?
Я вылезаю из своего убежища.
Мата, а почему сари такие длинные?
Подрастешь – расскажу.
То, что искала
Бапу оставляет меня одну.
Я перехожу от одной кипы к другой. Выбираю материю на ощупь.
Я знаю, что ищу, но не могу просто так пройти мимо тканей попроще. Хочу все внимательно пощупать. Оказать уважение искусственному шелку и материям с добавлением синтетики. Накрахмаленному хлопку. Ведь ткань – это не обязательно шелк.
Я гуляю по цветущему саду. Провожу рукой по тяжелой, как парусина, парче. Я различаю ткани с закрытыми глазами. По весу и плотности, как мата.
Найдя то, что искала, я осторожно глажу материю, словно боюсь, как бы она не распалась от прикосновения. Под кончиками моих пальцев порхают тончайшего шитья птицы. С крыльями легкими, как облака.
Я прикладываю сари к груди и смотрюсь в зеркало.
И толстушка, и худышка,
Каланча и коротышка
В сари завернется -
Принцессой обернется.
Ты похожа на мать, – говорит, подходя ко мне, бапу. – В день нашей с ней свадьбы.
Красный шелк лучится теплом.
Елена Эльсинорская
Хелен нравится одевальная песенка маты:
И толстушка, и худышка,
Каланча и коротышка
В сари завернется -
Принцессой обернется.
Я накидываю сари ей на голову и на плечи.
Хелен, ты в нем похожа на Деву Марию в рождественском представлении.
Гениально. Беременная девственница. Жаль, у меня нет сари. Представь: приходим мы такие в школу, обе в сари… А они у нас – упс! – разматываются и сваливаются прямо у Майкла на глазах! А он, бедный, не может понять, кого из нас больше хочет.
Я сердито смотрю на Хелен, а она хихикает и произносит одними губами С-Е-К-С-И.
Я стараюсь забыть тот случай.
(Майкл помогает мне подняться с пола. Конец сари остается у него в руке. Извини, – говорит он шепотом.)
Неужели? Ты хочешь забыть, как Майкл Дивьенн склонился над тобой посреди школьного коридора?
Что?
Напряги воображение, Джива. Сосредоточься.
Это тебе, Хелен, хорошо бы сосредоточиться. Нам же сдавать задание по мировым религиям. Ты – христианка. Я – дитя загадочных сикхов.
Ладно. – Хелен оборачивает зеленое сари вокруг бедер, как пляжное полотенце. – Напомни, во что вы там верите.
Майя, – доносится шепот из коридора.
Ты что-то сказала? – спрашивает Хелен.
И толстушка, и худышка,
Каланча и коротышка
В сари завернется -
Принцессой обернется.
Мама напевает за открытой дверью моей комнаты.
Здравствуйте, миссис Сингх!
Я провожу Хелен мимо маты и заталкиваю в ванную. Мы верим, что у нас много жизней. Я запираю дверь на замок. Если живешь правильно, в следующей жизни будешь вознаграждена.
А если много начудишь?
Родишься тараканом.
Круто, – говорит Хелен, рассматривая комки в туши для ресниц. – Реинкарнация. Шанс попробовать снова. Правда ведь, он должен быть у всех?
Мама слышит только музыку
Громко захлопывается крышка пианино.
Что ты сказала? Голос у маты дрожит.
Ничего, мата. Пожалуйста, играй дальше.
Что. Ты. Сказала.
Я сказала, что, когда ты играешь, пальцы у тебя очень быстрые. Бегают, как мыши в амбаре. В смысле… такие веселые мыши.
Да. Мыши. Я играю музыку для кур, коров и спящих котов. А моя дочь говорит, что пальцы у меня похожи на грызунов.
Вскинув над головой красивые руки, мама словно бы играет на подвешенном в воздухе пианино. Ее короткие белые ногти сияют, как опалы.
Внезапно мата хватает меня за руку и тащит вниз по лестнице на кухню. Открывает тяжелую заднюю дверь, пинком распахивает дверь с сеткой от насекомых и выталкивает меня на тусклый солнечный свет. Летом от нас бы в разные стороны бросились испуганно кудахчущие куры. Осенью я услышала бы, как где-то в поле кашляет черными клубами дыма комбайн. Но зимой до меня не доносится ни звука. В прерии тихо. Как в серединке куриного яйца.
Скажи, что ты слышишь, Майя?
Она держит меня за дрожащие плечи. Я ищу ответ поудачнее, такой, чтобы она перестала злиться, улыбнулась и больше не чувствовала себя одинокой. Я хочу сказать, что слышу музыку. Я слышу Баха, когда кормлю кур. Слышу Бетховена в ритме собственного сердца. Музыка окружает меня со всех сторон.
Я слышу твою музыку, мата, – вертится у меня на языке. Но нет, это прозвучит глупо.
Я слышу ветер, – говорю я шепотом. Мата отпускает мои плечи и смотри на свои руки, как будто они чужие. Я его постоянно слышу.
Мама смотрит на небо, исчерченное облаками, похожими на конские хвосты. Если повезет, Майя, этот твой ветер в один прекрасный день унесет меня прочь. Она входит в дом и, потянув сетчатую дверь, щелкает пружинной щеколдой. Потом закрывает и запирает деревянную дверь.
Иногда ветер шепчет мое имя: Майя.
Кто видел ветер?
"Ни ты, ни я не видали, нет.
Но когда клонят кроны деревья,
Это их ветра порыву привет".
Миссис Робинсон прочитала нам это стихотворение Кристины Россетти в третьем классе. А потом мы пошли на улицу посмотреть, как это бывает.
Восьмилетние школьники числом двадцать один, со спортивной площадки эльсинорской начальной школы мы во все глаза смотрели на поле. Ждали, когда ветер начнет гнуть колосья.
Вижу, вижу! – закричала я. – Вижу оранжевый ветер!
Нет, детка, – сказала учительница. – Ветер увидеть нельзя. Видно только, как он дует.
Я его правда вижу.
Не видишь, не видишь, – насмешливо заголосили мои одноклассники. – Ты все придумала.
А я ничего не придумывала. Я на самом деле видела, как над подсолнухами реяла широкая оранжевая лента.
Их смех напомнил мне о том, что я и так уже хорошо знала. Я другая. У меня странные родители, приехавшие издалека. Из-за океана, из страны тюрбанов и сари, где пишут смешными закорючками. Я принадлежу к народу, который умеет видеть то, чего нет. Создает целые миры из ничего – из воздуха, ветра, воды, мести.
Но Хелен, самая красивая девочка в классе, позавидовала мне.
Если бы я умела видеть ветер, я бы умела и прятаться, – шепнула она мне. – А то у моего отца ужасный характер. Он бьет меня даже за то, что я не люблю фасоль!
Она взяла меня за руку. У меня появилась подруга, которой тоже хотелось исчезнуть.
Подслушано через стенку
Амар, со мной никто в городе не разговаривает.
А ты первая заводи разговор. Старайся быть дружелюбней. Со временем этому можно научиться.
Со временем? Мы здесь уже девять лет.
Надо больше стараться.
Почему это я должна стараться, а не остальные? Как-то раз одна женщина протянула ко мне руку и пощупала мое сари. Как будто я не живой человек, а рулон материи на полке в магазине. Это грубо и невоспитанно.
Тогда носи платье. Штаны какие-нибудь. А в сари ходи только дома.
Ни за что. У канадцев одежда уродливая. Хуже одеваются только пугала в огороде. А ты сам, например, смог бы тюрбан не носить?
Тюрбан – совсем другое.
О да, Амар. Совсем другое дело. Потому что ты мужчина. Потому что сикх. А я – простая индусская женщина в богом забытой дыре.
Но и здесь надо ходить с высоко поднятой головой, Лила.
Я больше не могу. Их взгляды прожигают мне кожу. Как будто от меня все время требуют извинений, а я даже не понимаю за что!
Ну хорошо, если тебе так больше нравится, сиди дома и никуда не ходи.
Я больше не могу так жить, Амар. Прошу, свози меня домой.
На это нет денег, Лила. Нужно купить новые инструменты в мастерскую.
Ну хотя бы позволь мне одной слетать. Умоляю.
То есть ты хочешь бросить здесь дочь и мужа?
Ненадолго же, Амар. На два-три месяца. Не больше.
Лила, нельзя думать только о себе! Ты живешь здесь.
Это не жизнь! Это медленное умирание.
Мама плачет по ночам. Отец без конца мерит шагами комнату. Я накрываюсь одеялом с головой, чтобы ничего этого не слышать.
Всему свое время
Так всегда говорит миссис Харт, наша классная руководительница. Надо научиться терпеть. Тот, кто умеет ждать, будет вознагражден.
Класс замер. Спины в струнку. Руки на партах. Мы стараемся не дышать. Вздохнешь – и тебе конец.
Всему свое время, – говорит миссис Харт негромко. Она прохаживается между партами, вертя бедрами, как двумя тыквами на шарнирах.
Ну и картина, – стонет Майкл. Его слышно даже в первом ряду.
Хелен, хихикнув, затыкает кулаком себе рот, идеально подведенный розовой помадой. Я смотрю на нее в восхищении. Она стала моей лучшей подругой в тот день, когда сказала: Не смей стричься, Джива. А то я тебя убью.
Учитесь терпеть, – повторяет миссис Харт. – Я отпущу вас по домам, только когда в классе наступит идеальная тишина. Торопиться мне некуда, я могу здесь и до вечера просидеть.
А ведь и правда может, – бормочет Майкл у меня за спиной. – Т-т-терпение, Джива. – Его губы совсем близко. Дыхание щекочет мне шею. – Терпение, девочка. На свете есть вещи, ради которых стоит потерпеть. Его слова жгут мне кожу.
Терпение
Это слово отец часто произносит в разговорах с мамой.
Давай запасемся терпением, Лила. В Пенджаб мы обязательно поедем. Может, к тому времени Бог соблаговолит послать нам еще ребенка. Мальчика.
Правильно, Амар, давай сидеть и ждать, пока твой Бог чего-нибудь там соблаговолит.
Она идет прочь из комнаты. Немного погодя сверху доносятся раскатистые аккорды Бетховена.
Я тоже стараюсь собраться с силами и терпеть.
(Не в ожидании поездки в Пенджаб. Она меня абсолютно не волнует.)
Не пустое место
Мне приходится терпеливо ждать, пока Майкл обратит на меня внимание. Не на цвет моей кожи. Не на мое сари. Не на персонажа костюмированного представления. А на меня.
(На меня такую, какая не будет для него пустым местом.)
Сначала я улыбалась ему, все время, даже когда он меня нарочно не замечал. Я помогала ему с заданиями по математике. Смеялась над его малахольными шуточками.
(Анекдот про трех голых и продавца жалюзи – шутка не то чтобы очень смешная.)
Потом вмешалась Хелен.
Не показывай, что ты к нему неравнодушна, – сказала она. – Мальчишки таких неравнодушных ни в грош не ставят. Нет. Нет. Нет. И с математикой ни в коем случае не помогай. Скажи, что сама последнюю контрольную плохо написала. А то мальчишки терпеть не могут слишком умных.
(Неужели?)
И я принялась игнорировать Майкла. Делать вид, что его для меня не существует. И он, разумеется, начал меня цеплять.
Доброе утро, Рикки-тикки-тави!
А я совсем не обижалась.
(И почему я такая глупая?)
Я была счастлива, что у меня есть подруга, которая учит меня быть хозяйкой своим желаниям.
Мужчины любят чувствовать себя хозяевами положения, – наставляла меня Хелен. – А когда не получается, они теряют к тебе интерес.
У мамы не было никого, кто бы помог ей советом. Посоветовал, что делать с мужниным упрямством. А будь у нее такая подруга, как Хелен, мата мигом бы тайком отправилась в аэропорт. Подруга ее туда бы и отвезла.