- Ты думаешь, я не знаю, что это такое- жизнь моряка, - обратился он к голому мужику на фотографии. - Знаю, плавали… По полгода, будто червяк в железном орехе."
Это было еще хуже обычной морской скуки, в прежних плаваниях он хотя бы имел свою личную конуру, свой микромир, ему за что-то платили. Сейчас он не имел вообще ничего, даже штанов.
"Сейчас-то еще злее, - сказал он, глядя на фотографию- Даже чаю, когда захочешь, не попьешь! А может вообще без тела было бы лучше. Так, просто дух, без футляра, которым никто не пренебрегает из-за его неважного качества."
Внезапно погас свет. Мамонт застыл с комиксом в руке.
"Как бы вы на берег не заехали с вашим весельем, - он вгляделся в темный иллюминатор. - А впрочем, езжайте, не мне ваш таз чинить. Хорошо бы об Японию стукнуться, а еще лучше- Гонконг какой-нибудь. Тогда уйду от вас, жрите сами свое говно."
Сидеть в темноте было уже совсем бессмысленно. По коридору прогрохотали, кажется, кого-то потащили, уронили, кто-то что-то заорал, потом все смолкло. Мамонт выглянул наружу, коридор освещал бледный аварийный свет, дверь в другом конце была открыта, ездила по направляющему полозу. В той каюте кто-то спал, уронив голову на стол. Синеватый коридорный свет мерцал на загорелой лысине. Перед лысиной- красивая бутылка с яркой этикеткой. Все это было странно: на яхте много веселились, кричали, бегали и скакали, даже голыми, но никто так не напивался. За те дни, что Мамонт провел здесь, он еще не видел такого.
Башка заелозила, заскрипела по столу, приподнялась. Подошедший Мамонт едва узнал его без очков. Сам хозяин, Белоу. Но тот разглядел Мамонта сразу.
- Ты мизантроп? - выпучив глаза на пустую бутылку, очень громко спросил он.
- Да!
- Живи на необитаемом острове, - Белоу пошатнулся на стуле. - На острове! - закричал он, назидательно размахивая пальцем. - Живи! - умолк, по-прежнему недоумевающе глядя на бутылку.
Мамонт вздохнул. Белоу поднял на него красные пустые глаза, рыгнул. - Ты иди! - Махнул он рукой.
Мамонт повернулся.
- Стой!
Мамонт остановился.
- Ты мизантроп?
- Да.
- Живи на острове. Должен жить на острове. Жить!
Мамонт снова повернулся.
- Стой!
- Пошел ты!.. - треснувшим голосом выкрикнул Мамонт. Стукнув дверью, с колотящимся сердцем метнулся по коридору, по трапу.
На палубе было тихо. Вокруг мрак. Не слышно ни двигателей, ни шума воды, ни звука: ночной штиль. Абсолютная тишина, будто он вдруг оглох. Вверху- прожектор, бессмысленно направленный в небо. В воздухе повисла преувеличенная грубая и угловатая тень яхты. Душно. Неподвижный спертый воздух, как будто он заперт где-то. Кажется, протяни руку и упрешься ею в шершавые доски стены.
Сбоку шевельнулась тень. Мамонт вздрогнул, постепенно, с трудом, разглядел: тонкая фигура в черном перегнулась через планшир, длинные волосы занавесили лицо. Сквозь темноту постепенно проявлялись позолоченная туфля, неприкрытая вечерним платьем, спина… У Мамонта что-то заныло внутри. Нужно было немедленно что-то сказать.
- Сударыня! - начал Мамонт хриплым петушиным голосом и умолк, устыдившись. - "Что я плету!" - с ужасом подумал он.
Она вдруг захрипела, что-то заклокотало у нее внутри. Мамонт оцепенел. Мутная струя хлынула за борт. Женщина запрокинула голову, растрепанные волосы прилипли к неестественно бледному лицу. Красные глаза смотрели невидяще. Цепляясь бессильными пальцами за планшир, она, развернувшись, села на палубу, голова ударилась о железо и повисла.
Подошедший Мамонт нерешительно остановился. Эллен Белоу сидела, некрасиво раскинув ноги. Темные волосы волной свешивались со склонившейся головы. Мамонт осторожно продел руки под мышки Эллен, рывком поднял.
"Беда, вот беда какая, - бормотал он, волоча горячее тяжелое тело, понимая что говорит бессмыслицу, чтобы успокоить самого себя. Почему-то колотилось сердце. - Ни жены твоей, ни осла твоего…" - Он еще не знал, что собирается делать и боялся думать об этом. От Эллен шел густой аромат перегара. По ковровой дорожке до маленького слепого коридорчика, где находились самые аристократические каюты. Дверь оказалась открытой. Путаясь ногами в каком-то тряпье, валяющемся на полу, Мамонт втащил бесчувственное тело, задвинул дверь ногой. Потом, ощутив спиной мягкий диван, опустил Эллен на него.
Оглянулся. Негромко верещал приемник. Его панель мягко освещала небольшое пространство перед собой. Мерцало граненое стекло: духи, пузатая настольная зажигалка, переполненная пепельница. "Shanel" - разглядел он в зеленом сумраке на большом флаконе, вынув слабо скрипнувшую пробку, глотнул обжегшую глотку жидкость. В сумраке лицо спящей казалось нереально прекрасным: бледным и спокойным, темными пятнами выделялись брови и ресницы. Его парадоксально украшали вывернутые чувственные губы. Мамонт некстати подумал, что женщины все время в жизни играют, а такие губы, наверное, иногда играть мешают. Например, изображать строгую и холодную снежную королеву.
"Недоступность уже не изобразишь," - Он вдруг понял, что вообще-то никогда не видел ее глаз и вообще ничего не знает о ней. Зачем-то протянул руку к лицу Эллен и сразу отдернул, будто обжегшись, - ощутив горячую и болезненно влажную кожу. Нашарив за собой кресло, сел в него и внезапно услышал- в коридоре зазвучали тяжелые шаги, у этой двери звук прервался. Дверь раскрылась. Мамонт успел увидеть громоздкий силуэт, блеск форменных капитанских пуговиц… Капитан сразу же схватил его за рубашку на груди, притянул к себе. В унизительной близости вдыхая чужой перегар, Мамонт подробно видел крупнопористый нос, лохматые бесцветные брови. Совсем некстати вспомнилось, что Белоу почему-то называл его "шОфером"- именно так, нарочито коряво ставя ударение. Больно и противно скрутило что-то в животе в ожидании удара. Капитан пробормотал что-то на непонятном языке, - Мамонт, кажется, разобрал что-то про пенальти, - и вдруг чихнул ему прямо в лицо. И кажется ничуть не озаботился этим, замер, сосредоточенно задумавшись о чем-то и зажав нос двумя пальцами. Мамонт поспешно поднырнул у него под мышкой и уже в коридоре ощутил остро болезненный пинок. Сжав зубы, задавил в себе крик, вжался в угол. Дверь за его спиной захлопнулась.
Утром, проходя мимо приоткрытой двери Белоу, Мамонт молча кивнул. Из-за двери раздалось блеклое: "Зайди-ка!"
Посреди хаоса и разрушения сидел Белоу. Мамонт оглянулся: Эллен здесь не было.
- Факт на лице? - пробурчал Белоу, бесцеремонно указывая пальцем на синяк под глазом Мамонта. Тот и не помнил как ударился в том коридоре, падая. - Жаль, что я не успел поставить сотню долларов на этого жлоба, - Двинул стакан. - Налей! Давай зальем, по русскому обычаю, завьем веревочкой.
Свой стакан у Белоу, как всегда, был полон. Мамонт подумал, какой тот, наверное, неприятно холодный.
"Это русский обычай- льдом закусывать? Хоть бы плавленый сырок достал… Значит, теперь и с Мамонтом согласен выпить- на безрыбье и рак рыба. А я, выходит, рак и есть."
- Так ты, чувак, за деньгами в капитализм? - продолжал Белоу, пристально глядя на него. - Деньги что ли любишь? Как Корейко?
- Какой Корейко?
- Александр Иванович.
- Не знаю такого. Да нет, я туда, где тепло… Лето люблю, в этом отношении я однолюб.
Белоу быстро повело. Через несколько минут он уже был пьян:
- Нудный я, конечно. И на конкурсе нудистов тридцать восьмого года занял почетное первое место. Я ведь тоже русский. Или был когда-то. И фамилия моя была не Белоу, а… Неважно, плевать! Забыл, в общем. Представь, когда-то у меня даже другое лицо было. Когда рожу свою в зеркале вижу, вздрагиваю. Сколько уже лет привыкнуть не могу, - Белоу загрустил, подперев щеки кулаками, отчего очки ползли на лоб. - Обидно, блин!
- Это что, - вступил Мамонт, - у меня жена от первого брака кусалась даже…
- Надоели со своим феминизмом. Никакой жизни не осталось, одни правила игры… Прожить бы еще одну, другую, жизнь. У меня даже план есть. Как бы накопить денег, чтобы будущего не бояться? Деньги многое могут. Например, дать независимость от всех. Послать можно всех кого хочешь. Кого надо… Зарабатывать от страха! Да! Впрочем, тебе не понять, ты настоящих денег и в глаза не видел. На советские рубли и штанов хороших не купить.
- Ну, почему… - начал было Мамонт.
- Здесь, если у кого неудача, беда, - прячут. Прячут! - вдруг закричал Белоу. - Душу прячут здесь! - Он слепо зашарил по столу обеими руками, опрокидывая стаканы. - Можно быть одиноким и среди людей. Людей-то много… Здесь такого обычая нет- жалеть. Никто не пожалеет!.. Ты, конечно, тоже, - Белоу вдруг прямо, в упор, посмотрел в глаза Мамонту. - Тебе-то что, лишь бы виски жрать!
Мамонт поспешно отодвинул стакан.
- Нам, вообще-то, по пути? Ты, вообще-то, куда плыл? - Маленький Белоу умудрялся смотреть на Мамонта свысока.
Тот молчал, обижено глядя на пролитую лужицу соуса на столе.
- Может быть в Рио-де-Жанейро? - спросил Белоу.
"Это горячка уже белая… Не иначе. Совсем с ума сполз", - думал Мамонт.
- У каждого свое Рио-де-Жанейро. Хотя кто-то утверждал, что его вообще нет, - решительно сказал Белоу. - И Америки тоже нет. Кажется, о Шепетовку разбиваются волны Атлантического океана. Вроде так, вроде правильно. Нет, чувак, нет! - забормотал он. - Туда не надо. Ничего там хорошего.
"Куда же мне? - мрачно думал Мамонт. - Опять за борт?"
- Нету счастья там, - продолжал бормотать Белоу. - Щастя! Да какое же ты можешь найти счастье, если ты его не видел никогда. И не знаешь, какое оно из себя. Как выглядит. Нету его там!
"Энтропия!" - Гора немытой посуды в большой мойке, разруха и грязь, скрывающиеся в темноте. Теперь Степан здесь, на кухне, кажется, вообще не появлялся.
Мамонт двигался в сумраке, освещаемом только ночным иллюминатором, шаря перед собой руками. Наконец, наткнулся на дверцу холодильника.
"Чем примитивнее жизнь, тем больше места в ней занимает еда. И почему нельзя жить вообще без жратвы? Сколько раз пробовал."
В холодильнике удалось найти только сырое мясо, нарезанное тонкими пластинками, отбивные, по-здешнему - стейки. - "Откуда-то я знаю, как они называются".
На плите в кастрюле - вода, на ощупь чистая.
"Мясо кипит в темноте среди бардака и разрухи
Мамонт прилип к неизвестному судну
Мотыльком, позабывшим, что скоро зима."
"…Или моллюском", - Много лет Мамонт рассчитывал на помощь сверху в виде стихотворения. Гениальное стихотворение обязательно должно когда-нибудь придти к нему в голову. Одно, короткое, но гениальное. Такое, что изменит все: он сразу окажется известным и сразу окажется где-то в другом месте, среди таких же знаменитых и успешных. Может же случиться такое- раз в тысячу лет.
Мечта, которая перестанет быть постыдной, когда осуществится. После этого все будут знать и всем будет интересно, как тяжело и сложно он жил раньше- то есть сейчас.
Запах, кипящих в кастрюле, краденных отбивных почему-то напомнил запах того мяса, которое он варил поваром в армии.
"Почему именно того? Как будто за все время больше другого мяса не было. В прошлом не исчезают только запахи. Далекие- далекие наивные времена. Мое личное средневековье…"
Когда-то в интернате один его друг удивлялся, что запах невозможно представить: вспомнить и вообразить. Тогда они думали, что запахи существуют только в реальности. Кажется, еще его друг пытался есть, стоя на голове и пить носом.
Мамонту казалось, что он обладает восприимчивостью к запахам, каким-то особым их пониманием. Это был его тайный талант, им он гордился, считая признаком душевной изощренности.
Стейков оказалось больше, чем надо. Несъеденное пришлось оставить здесь, в кастрюле.
"Пойти Мопассана почитать?" - Читать приходилось своеобразно. Мамонт глядел в найденную здесь недавно книжку "Le vie errante" и пытался вспомнить то, что читал раньше в переводе.
"Я покинул Париж и вообще Францию, потому что Эйфелева башня мне надоела… Тебе-то Эйфелева башня."
Сегодня утром, проходя мимо гальюна, Мамонт услышал там смех Белоу. Потом нашел в этом гальюне непонятно называвшуюся книгу "Les trois mousquetaires". И Белоу было хорошо, ему были доступны книги на разных непонятных языках.
Высунувшуюся из люка голову охватило утренней прохладой. Оказывается, уже наступало утро. Дверь на верхнюю палубу оказалась неожиданно закрытой. Будто кто-то решил за Мамонта, что он должен оставаться здесь и любоваться природой. Он сел на кнехт, ощутив задом остывшее железо. Над головой висел стеклянный скворечник, называемый здесь капитанским мостиком. За темным стеклом угадывалось лицо капитана. Теперь Эллен откровенно переселилась в капитанскую каюту и только изредка появлялась в его сопровождении. На кончике носовой палубы, на бухте свернутого троса, лежал матрос, на этот раз вполне черный негр, курил крэг. Огонек сигареты мигал в сумерках. За кормой, прямо под сидящим Мамонтом, кипела вода, фосфорно светящийся кильватерный след уходил назад. Его теперь дорога, совсем непонятно куда идущая.
За бортом все чаще стали возникать сгустки темноты, ближе стало видно, что это темные заросли деревьев, то здесь то там поднимающиеся из воды, будто клумбы. Оказалось, за то время, что Мамонт просидел в трюме, острова снаружи стали другими.
"Блаженные острова", - всплыло откуда-то из памяти. Вот еще один впереди - медленно приближающийся сбоку. Мамонт с беспокойством и все яснее ощущал, что какое-то смутное настроение внутри феноменальным образом воплощается в реальность здесь, во внешнем мире. Внезапно осознал неуместный сейчас тонкий но густой запах ночных цветов. Со всех сторон, перебивая друг друга, понеслись тропические ароматы, концентрируясь в пронзительный парфюм, отбивающий все ощущения, кроме ошеломления. Глядя на трепаные верхушки пальм на фоне оранжевого неба, он через ноздри впитывал, где-то там угадываемый в темноте, томный, неумеренный в эмоциях, мир. Запах менялся, клубился где-то в сознании овеществившейся галлюцинацией.
"Благоухание" - старинное слово."
За закрытой дверью, наконец, послышались голоса и какая-то возня. Негр на носу будто тоже что-то услышал, он встал и, держась за леер, медленно пробирался на подгибающихся ногах к корме.
В распахнувшихся дверях появился утренний Белоу - в майке и с полотенцем на шее. Он тоже сразу же посмотрел вверх, на капитанский скворечник, и, будто дракон, выдохнул клуб сигарного дыма.
"Здороваться?" - Мамонт знал, что Белоу, конечно, не ответит.
- Рано встали. С похмелья? - вслух спросил он.
- А, попутчик! Мамонт, кажется? А я и забыл про тебя. Ты чего здесь? - отозвался Белоу.
"А ты чего? Гляди-ка и псевдоним мой где-то узнал."
Белоу сел в быстро появившийся шезлонг, не торопясь стал разворачивать газету. Над его головой сразу же включился, висящий на стене рубки, плафон.
Мамонт из какой-то непонятной вежливости опять сел на свой кнехт. В глаза бросился знакомый шрифт газеты, странно выглядевший здесь, в Южно-Китайском море.
- Смотри-ка, "Комсомольская правда", - первым заговорил Мамонт. - И что пишут комсомольцы, есть что интересное?
- Да вроде есть. В рубрике "Наши дураки и наши дороги". "Голый в капиталистическом раю" называется. Про чудака одного. "Бежал в капиталистический рай." Вплавь. "Преодолев цепь… преодолев цепь, близколежащих друг к другу, островов."
- Я одного такого знаю.
- Ну, тут - "сомнительные прелести заморского рая", - продолжал читать Белоу.
"Опять рая".
- Каким-то чудом ему даже удалось преодолеть… любителя кока-колы и заморской жвачки не остановили ни неприятности холодного купания, ни даже бдительность пограничников.
"Купание, да!.. Кругом заставы, гарнизоны! Тебе бы так… Только вот откуда в газете об этом узнали?"
- …Пользуясь спасательным жилетом, - читал Белоу.
- Каким еще жилетом? - сказал Мамонт вслух. - Знали бы они чем пользуясь.
- Здесь так написано.
- Интересно, почему они только сейчас об этом узнали, комсомольцы ваши? Вы-то сами не знаете?..
- Белоу промолчал, бесстрастно проглядывая газету.
- Ну, а поймали его? Или еще поймают? Поймают, как?..
- Об этом не пишут, - Белоу скатал газету в плотную трубку и выбросил ее за борт- фонарь над ним сразу же погас.
"Ваш собственный корреспондент в Южно-Китайском море," - с внезапной неприязнью подумал Мамонт, глядя на него.
"…Судьба раба. Много нас таких. И все бежим, бежим. Когда на одном месте уже невыносимо, перебегаешь на другое. Будто там будет легче. Только при этом почему-то сносит к краям, все ближе к окраинам державы. Куда охотнее пускают."
"Будто по грампластинке бегаешь," - пришло вдруг в голову. Граммофонная пластинка, черный антрацитовый диск, на нем - Мамонт, размахивает руками, пружинит тараканьи ножки, пытается удержаться. Вот побежал, упал, заскользил, заскользил…
"Да, охотнее пускают. Иногда бесплатно везут и при этом бывают очень настойчивы…"
- Что ты бормочешь? - проник откуда-то голос Белоу.
- Я говорю, какая-то центробежная сила. Теперь уже за край забросила, сюда аж. Так-то вот, сэр!
- Как-то давно приехал я в Ленинград, - заговорил Белоу. - Какой-то амнистированный там в зале ожидания, видимо, чего-то ожидал. Это он сам рассказывал: откуда он, зачем он. Много всего рассказывал… И громко. Сразу всем. Как объездил полгорода в поисках выпивки. На такси! Красивая жизнь. Зал ожидания Московского вокзала. Полная сетка пива. Сам удалой такой, в войлочных тапочках, пробки зубами открывает. Возмущался, что попал в дурную компанию и никто не хочет с ним веселиться.
"Почему-то такие непонятные встречи всегда случаются на вокзалах", - подумал Мамонт, вглядываясь в лицо Белоу и пытаясь вспомнить его.
- А я все видел, не очень-то спал тогда, - неохотно признался Мамонт. - Приехал в Ленинград, работать по лимиту.
Белоу вроде и не слышал его:
- Потом появился старик какой-то, представился тоже зеком, сталинским еще. Поддакивал, пойло его сосал. Вот так и наслаждались свободой два дурака. С трудом они столько пива преодолевали, тяжко им это веселье давалось. Потом молодой отключился. Полная нирвана. Старый тужился, пытался допить, но не осилил - сетку взял и ушел. И в ответ окружающие сдержанно посмеялись, - Кажется, Белоу никуда не торопился.
"Нет, это не я", - понял Мамонт.
Холодная прокуренная комната в общаге. Даже в памяти - сумрачная, без украшений, жизнь. Сидеть в общаге было бессмысленно. Вечером все расходились, хотя идти было некуда.
Белоу внимательно смотрел на него:
- Сколько, говоришь, тебе лет?.. Ну что ж, бывает. Много, конечно, но еще не смертельно.
Упоминание о своем, так внезапно наступившем, возрасте, вызывало у Мамонта внутренний протест, словно кто-то пытался обмануть его:
"Почему-то не чувствую себя стариком. Позднее развитие?.."
Ленинград оказался не большим дворцом, как он когда-то думал, скорее- большой коммуналкой. Для него, лимитчика, Ленинград оставался декорацией, а ленинградцы - прохожими. И общий город не объединял их, как он ни старался. Вдруг выяснилось, что в одном городе можно по-разному жить, видеть разные улицы, дома, даже общие для всех проблемы Мамонта не касались. Холодная и неприятная, трудная и тоскливая, навязанная кем-то, жизнь.