- Лимит - это назначенный тебе уровень. Свой шесток. Вы не знаете, - заговорил Мамонт. - Помню, в общаге в нашей комнате окно разбили. Драка была. Так мы месяца два стекло не вставляли, подушкой окно затыкали. Однако уже ноябрь, холод даже алкоголики чувствовать умеют. Вот и собрались как-то ночью… Да нет, не покупать, в киоске стекло вырезали. Еще и милиционер за нами погнался, но убежали мы. Убежали и стекло не бросили, - последнее Мамонт сказал с непонятной ему самому гордостью. - Собственность - ,конечно, воровство. А ты знаешь, что такое отсутствие собственности? Это, брат… Это особое чувство, еще не воспетое поэтами, - голос его набирал силу. - Вот лежишь ты осенью в общаге или, скажем, в тюрьме. За стеной - холод, ветер. Ненадежная это стена… Я скиталец по специальности, я это знаю. А если в общаге тепла нет? А если вообще выгонят оттуда?.. Не из тюрьмы, из тюрьмы не выгонят.
- Да. Из тюрьмы не выгоняют, - задумчиво повторил за ним Белоу.
- Выгонят! Вот и нету тогда стены между тобой и энтропией.
- Мир мелких ценностей, - произнес Белоу. - Ладно, не волнуют меня твои житейские проблемы.
- Умный вы человек, но так и тянет дать вам совет… - пробормотал Мамонт и почему-то умолк.
В общаге, как и недавно в армии, много говорили о прошлом. Хвастались былым. Настоящего практически не было. Он стоит в трамвае, скомкав сетку с хлебом. Сырой разбитый железный ящик с людьми, мнимая близость к чужой, может быть интересной, жизни. Один час езды от московского вокзала до Ржевки. Долгий-долгий нудный путь. - "Шел трамвай, десятый номер…" - В книгах Ленинград был другим.
Кажется, были еще мечты о мыловаренном заводе. Откуда-то возникли слухи о том, что туда берут не имеющих прописки, о бешеных заработках для небрезгливых. Кажется, он надеялся, что, наконец, прочно осядет там, встанет на твердую почву, не хуже и не ниже других. На мыловаренном заводе он так и не побывал, и только прежние представления о нем, прежние воображаемые картины, сейчас возвращались откуда-то из прошлого.
Трясущиеся на конвейере, твердые кошачьи трупы. Стоящие у него рядком лиловорожие алкаши в кошачьих шапках. "Кошкодер" - это что-то удалое, отчаянное. Вращающиеся в голове лоскутья мыслей, слова вдруг сложились в что-то полуосмысленное, песню? неизвестно откуда возникла даже брякающая мелодия. - "Берегитесь, кошкодеры! Ведь опасность- это все-таки пустяк." - Лихая пропащая жизнь. Кипящая в углу закопченная кастрюлька. Это закуска. - А знаешь какое ты мясо съел? - предчувствуя веселье, ухмыляется некто опухший, скаля зеленоватые, зашпаклеванные серым цементом, зубы. - Ничего, парень, - бубнит другой синерожий, постарше, - они, кошки, вкусные, мясо нежное у них. Постное.
Сбоку медленно приближался еще один, все сильнее пахнущий, остров.
- Если там еще уцелели люди, дикари, то какой это должно быть счастливый народ, - заговорил Мамонт. - Хотя, вообще-то, они друг друга ели.
- Везде и все друг друга едят, - сказал Белоу. - Вот в природе смерть - это не зло. Только нам, людям, бог велел убийства бояться. А чтоб жить, работать велел: обиделся, жлоб, за свое яблоко. Мы с тобой не часть природы, отрезанный ломоть, а для дикарей убийство и смерть - это спорт вроде. Когда в Африке был, негры говорили, что гориллы тоже люди и разговаривать умеют, но молчат, чтобы их работать не заставили. Оказывается, Дарвин не знал об этом, - Белоу помолчал. - Только на этом острове людей нет. Обезьяны может быть есть, не знаю.
- Почему нет?
- Потому что я не пускаю никого. Это мой остров.
Мамонт умолк.
- …Нет, у меня мало островов, - ответил Белоу. - Всего один. Тот самый.
Белоу прижался ухом к транзистору, покрутил колесико. Транзистор заверещал, квакнул и посыпал непонятными словами. Мамонт поднес к глазам бинокль, который ему дали подержать.
Качающиеся перед глазами джонки, масса джонок, странные лодки с крышами. Непонятное белое пятно в океане в бинокле стало гигантской стаей уток. Уже несколько дней яхта стояла здесь, рядом с кампонгом, городом на воде. Странная мысль: "Вот он параллельный мир. Антиподы. Эти-то уж точно антиподы."
- Сколько их здесь, - заговорил за спиной Белоу. - Даже на земле не помещаются, на воде живут. Чудаки!
В этих лодках ели, спали, размножались: жили. В кампонге будто бы процветала торговля опиумом, контрабанда и другие малопонятные преступления. Трудно было поверить в это, рассматривая в бинокль развешанное белье и цветные рыбачьи сети, кишащих повсюду детей. Никаких преступлений не было заметно.
Собака, беспокойно бегающая по палубе какого-то ржавого сейнера, не отрываясь, глядела ему прямо в глаза. Только сейчас Мамонт заметил, что яхта, опять брошенная без якоря, медленно дрейфует к берегу. Похоже, на борту это никого не волновало.
Сзади, из-за кормы, появилась Эллен верхом на водном велосипеде, больше похожем на яркий игрушечный трактор- в тесных розовых панталончиках до середины икр, подняв над головой бумажный китайский зонтик. Двинулась в сторону берега- неторопливо крутила педали, неприлично широко расставив ноги.
"И все же ценность человека не заключается в качестве его внешней оболочки. Личность - она вне физсовершенства", - с сомнением в собственной правоте подумал Мамонт.
- За духами отправилась, блядь, - раздалось сзади. - Духи здесь какие-то особые продают. Благовония! - Белоу злобно зевнул. - Hooker!
Мамонта почему-то обрадовала эта злость. Он понял, что Белоу оторвался, наконец, от Эллен, выздоровел.
"Хотя какое мне дело? Я то почему должен беспокоиться о тебе?"
Собака в бинокле теперь неслышно лаяла, вздрагивая всем телом. Лаяла, материлась на своем собачьем языке. Среди джонок качалась на воде большая синяя крыша плавучего храма. По воде доплыл густой медный звук колокола, - а может здесь он назывался гонг? Звук этот раздавался здесь совсем не по-русски, казался театральным. Несмотря на предупреждения и дурную славу поселения, Мамонт уже побывал там. Был и в храме, видел как бьют в этот колокол, похожий на большой медный орех, бритоголовые монахи в оранжевых балахонах - ,вдвоем, раскачивая язык с резной деревянной ручкой.
Мимо Эллен стремительно промчался на маленьком катере еще один синеголовый монах.
"Странный подвид людей".
Этот остров достался мне очень дешево, - опять заговорил Белоу. - Можно сказать, что одно ведомство вообще уступило мне его. За крупные услуги, оказанные мною. Чего ухмыляешься?
- Да так, - Мамонт почему-то вспомнил как Белоу смеялся в туалете над "Тремя мушкетерами".
- Этот остров и не нужен мне. Там сейчас и людей нет, зачем мне пустая земля. Но дешево, очень дешево!
Под ногами гудело и лязгало- на яхте шел срочный ремонт.
Вчера Мамонт забрел на материк. Вот он, без копейки в кармане, идет по узкой улице из прилавков. Коммунальный дух, слежавшиеся человеческие испарения. Солнце проникает сюда сквозь, натянутый сверху, холст. Будничная вблизи экзотика. Впервые в жизни он видит монокль: монокль оказался неожиданно большим, с сильным увеличением. Где-то твой дальнозоркий владелец? Ясно где. Когда-то в каких-то фильмах он видел его. И его, и хозяев этих шкатулок, вееров, птичьих чучел. Или этой гигантской, дочерна обкуренной, трубки.
"Колониальные английские полковники, увядшие в здешней духоте, дамы в шелковых халатах, равнодушные к здешней экзотике чиновники в черепаховых очках и твидовых костюмах, без изменения пересаженные сюда из английской почвы… Бедный монокль!"
На пустом томпаковом футляре из-под часов - длинная надпись. Наверняка, нелепое пожелание здоровья и вечной жизни. Очки - почти часть чьего-то лица.
Вещи, потерявшие достоинство и на старости лет ставшие товаром. Осиротевшие и пустившиеся в неизведанные странствия в поисках лучшей доли. Неожиданно, среди развала книг под ногами взгляд царапнуло что-то дикое. Надпись на кириллице. Русские книги. Рядом с корзиной с какими-то бурыми клубнями. Это было нереальным, будничным и фантастическим одновременно.
Странно завязавшаяся, нерусская уже, цивилизация. Странно звучащие слова. Манчжоу-Го. Пу И. КВЖД. В бананово - лимонном Сингапуре.
Хозяин лавочки, старик неопределенной национальности, бесстрастно сидит рядом на плетеном стуле. Голову припекает солнцем. Мамонт машинально поскреб шелушащуюся лысину пальцем. Зачитавшись, он понимает, что уже прошло время, когда можно было уйти, ничего не купив, и теперь неизвестно как с достоинством оторваться от старика.
Покосившись на него, Мамонт поднес книгу к лицу, вдохнул запах книжного тлена и еще чего-то непонятного. Наверное, от этих старых стихов должно пахнуть сандаловым деревом, пудрой, кокаином. Вот такая археологическая находка - запах.
"Запах модерна, - Мамонт повесил бинокль на какой-то штырь в переборке, вынул из-за пазухи, согревшуюся там, ворованную книгу. - И что теперь делать с этими стихами? Наизусть учить?"
Высокий белый зал, где черная рояль
Дневной холодный свет, блистая, отражает,
Княжна то жалобой, то громом оглашает,
Ломая туфелькой педаль.
В который уже раз Мамонт отчетливо почувствовал несоответствие жанра, в котором он живет. - "И стиль какой-то неуместный. Грезофарс, блин! Какие-то не такие впечатления подсовывает мне жизнь. Не надо мне этого."
Никто почему-то не спрашивал, нравится ли ему такой жанр, и выбор был странный: то дамский роман, то физиологический очерк. И сейчас!..
"Иллюзорная книжная жизнь. Иллюзорный я человек", - с внезапным отчаянием подумал он.
На палубу вылезли двое матросов, две нелепые фигуры: один в белых штанах, с измазанным мазутом голым торсом; другой - в длинных трусах в зеленую полоску, протащили какую-то обгоревшую деталь, бухнули отработавшую свое железку за борт.
Большую часть места здесь, в разоренном теперь трюме, занимали большие, непонятно пахнущие, коробки. Картонные штабели стояли среди обломков переборок. В полу тоже темнели угрожающие дыры, где-то прикрытые обломками досок и мусором. Мамонту приходилось смотреть под ноги.
В расковырянной им коробке обнаружились маленькие твердые бананы. Такой банан Мамонт не смог ни разгрызть ни даже сломать.
- "Такой, значит, теперь груз на борту вашей почтенной яхты. Что-то несъедобные они у тебя, - пробормотал он воображаемому Белоу. - Я пробовал- будто деревянные."
- "Не знаю, вожу, что дали," - будто бы отвечал Белоу.
- "Может, текстильные? Слышал, есть такие текстильные бананы. Не представляю, правда, что с ними делают".
- "Мужики едят, что бабы делают - не знаю", - грубо, на американский манер, пошутил Белоу.
Сегодняшний день промелькнул как кинофильм. При разгрузке яхта была выпотрошена с фантастической быстротой, в дикой спешке. Мамонта тогда оставили в той рубке со стеклянными стенами, которая здесь называлась капитанским мостиком.
В нее поднимали снизу всякое, ставшее лишним, барахло, быстро превратив в большую грязную кладовую. Уходить отсюда Белоу не велел. Оставляя здесь, сказал: "Ты, старик, здесь стой. Снаружи тебе ничего видеть нельзя. Гостайна."
Оставалось стоять, размышляя, было ли это традиционным для городского стиляги обращением, или он на самом деле считал Мамонта таким старым.
Почему-то было холодно. Пытавшийся согреться Мамонт обхватил сам себя руками, ощущая собственную твердую и шершавую от озноба кожу. За время плаванья у него так и не появилось никакой одежды кроме этих негритянских штанов. Внизу гремело - ломали переборки, рушили весь дерзкий дизайн нижней палубы, казавшуюся такой белой, такой прогулочной, яхту потрошили, как курицу.
Мамонт стоял среди бытового хлама, самого иногда неожиданного, обломков и обрывков сиреневой обшивки снизу. Он завернулся в тюлевую занавеску, но жесткое, пахнущее пылью, подобие ткани совсем не грело. За длинным, выгнутым наружу, стеклом отсюда отчетливо была видна вся государственная тайна.
Матросы и местные туземцы, сверху бросающиеся в глаза иссини- черными волосами, в ожесточенной спешке сбегали по сходням, переброшенным прямо на обрывистый берег, несли какие-то длинные свертки из грубого брезента, картонные коробки. Коробки- это сигареты и папиросы. "Прима","Астра" и "Север". Это Мамонт уже знал, ознакомился с содержимым в пути.
На берегу, на покатом склоне, тоже стояли местные, коричневолицые, будто сделанные из местной земли, в основном, - женщины и много детей. Растянулись в шеренгу на дороге, прячась под большими плоскими зонтами. В широкополых шляпах и шерстяных балахонах они были больше похожи на жителей какого-нибудь Тибета.
Белоу говорил, что это почему-то не вьетнамцы, а какие-то монтеньяры. Мамонт никогда не слышал о таком народе. Разговорившись, рассказывал, что в здешних местах есть даже монголы, бежавшие от своих коммунистов. Сам он тоже сидел на берегу, на коробке с сигаретами. Над ним держали самый большой зонт.
За дорогой, идущей вдоль берега, поднимался, заслонял обзор, зеленый склон какой-то горы, вершина ее терялась в дождливом тумане. Где-то там, в этом тумане, висел подвесной самодельный мост. За горой угадывался лес, уходящие куда-то в бесконечность, джунгли.
"Что за земля там дальше? Вот бы остаться здесь и скрыться в этих лесах. Отдохнуть от людей. Прокорм бананами и дичью, всяким зверьем. А что, Тарзан жил".
По мосту над бездной поползли аборигены, попарно несущие, уже без всякого брезента, белые красноголовые ракеты, будто туши, привязанные к жердям.
"Если выполнять все, что от тебя хотят, до старости не доживешь. Моя любимая поговорка. Сам придумал", - все это хотелось кому-то сказать, даже высказать, но было некому.
Вышел наружу, надеясь, что его тюлевое одеяние здесь сойдет, раз он оказался теперь иностранцем. Сразу охватило холодом. Оказывается, шел редкий колющий дождь. На нижней палубе Мамонт подхватил коробку с папиросами "Прибой", понес. Обгоняя его, несли какие-то деревянные зеленые ящики и ракеты. Даже рядом ракеты казались какими-то ненастоящими, до сегодняшнего дня он привык думать, что все они большие, на автомобильной тяге. Наверное, потому что видел их только по телевизору во время парадов. Теперь они тут, рядом, блестели свежей краской, и даже цвет их выглядел необычным, чужим, как будто слишком ярким для здешних мест.
Мамонт бросил свою коробку рядом со штабелем гигантских бревен. Кажется, окружающие не считали его одежду будничной, на него косились.
Одежда женщин - всех, вплоть до самых маленьких девочек, была здесь из толстой шерсти, черно-синих цветов и вроде даже с одинаковым узором. Они стояли, будто в единой необычной униформе. На головах у всех: женщин, детей и даже младенцев - ,уже совсем одинаковые, большие шерстяные платки. Дети с длинными корзинами за спиной смирно выглядывали из-под зонтиков.
Рядом с Мамонтом к бревну был прислонен старый мотоцикл. Среди людей стояли черные маленькие, не выше осла, лошадки, между людьми и лошадьми бегали собаки. Судя по крикам петухов невдалеке была деревня.
Обратный путь на судно заслонил подъехавший "газик" советского председательского образца. Кажется, разгрузку закончили. Появился местный предводитель, единственный здесь - в военном кителе и зеленой фуражке с обтянутым защитной тканью козырьком.
Белоу под крышей из зонтиков перебирал бумаги, двигал их по картонной плоскости коробки. Местный в фуражке стоял рядом, курил "Приму", важно сплевывая, попавшие на язык, крошки табака.
Мамонт пытался согреться в толпе, среди чужих шерстяных тел. Он до сих пор обдумывал план своей воображаемой жизни в здешних джунглях.
"Но охотники быстро догнали и метко убили его", - мысленно завершил он. Сдвинувшаяся толпа подталкивала его к совещавшемуся начальству.
"Ну все! - услышал Мамонт. - В знак признательности и еще чего-нибудь… В общем, и так далее… Держи, атаман!"
Белоу вложил в ладонь предводителя часы со звездой на циферблате.
Медленно и будто с удивлением черно-синие дети разбирали подарки советских школьников: тетради, ручки, карандаши. Вдалеке машина, предводительский "газик", будто исполняя цирковой трюк, ползла по подвесному мосту.
Солнце стало оранжевым. Оно здесь было огромным и будто приблизилось, словно они на самом деле подходили к краю земли.
"Почему-то никого не удивляет это астрономическое, - космическое, в сущности, - явление… Обратный путь. Обратно куда?" - Сейчас уже темнело.
Мамонт сидел в этом шезлонге с утра, иногда грелся на солнце, а когда становилось холодно - мерз. Временами появлялся Белоу, тогда Степан приносил что-нибудь съедобное или не очень, нес все, что приходило ему в голову.
Шезлонги освободились. Пассажиры, а вместе с ними - Эллен с капитаном, и большая часть команды сошли в Гонконге. На яхте стало тихо. Из матросов, кажется, осталось всего двое, по крайней мере только их Мамонт встречал. Яхта была пустой, как ореховая скорлупа.
Только сейчас, после ремонта, стало понятно, как тяжело, с натугой, шло судно раньше. Теперь оно двигалось против ветра. Бесконечные волны бежали и бежали навстречу. Вместе с ними навстречу шли американские военные корабли. Несколько дней все тянулись мимо. Над головой с сельскохозяйственным гулом, заглушая сознание, проносились вертолеты. Внутри этих громоздких сооружений, там, вдали, как-то не ощущались люди. Вообще не верилось, что пульсацией человеческой плоти, каких-то там мышц, можно все это натворить, все это железо.
"На Вьетнам. На Вьетнам, - почему-то вертелось в голове. - Как странно звучит это короткое, так часто повторяющееся в последнее время, слово. "War". "Во!"
По оранжевому небу, мимо синих ночных облаков, поднимающихся из моря, полз американский авианосец, даже отсюда - нереально громоздкий, непонятно как держащийся на воде.
Во время последней стоянки, Белоу, одев штаны, тоже зачем-то отправлялся на американский линкор.
Сидя в ничейном шезлонге, Мамонт мог теперь думать, что все эти челночные метания беловой яхты вблизи оказались совсем обыденными. Так, суетливые хлопоты.
А вот и он сам. Белоу появился из открытой двери напротив и сел перед ней. Сидел молча, будто заслоняя Мамонту выход.
Дурацкая эспаньолка Белоу контрастно темнела в сумерках, отчего казалось, что он разинул рот. Между ними оказался белый пластмассовый столик на одного - диаметром с дамскую шляпу, видимо и не столик вовсе, а подставка для цветочного горшка. Появившийся Степан уставил его чем-то непонятным в темноте. Угадывались только вазочки с мороженым (все-таки две!) и ближе к Белоу - неизменный стакан "Хайболла".
- Ну что, Онуфрий Николаевич? Как живешь? - заговорил Белоу, будто только сейчас заметил его.
- Да никак, практически, - отозвался Мамонт. Он зачерпнул тяжелой серебряной ложкой растаявшее мороженое, понес ко рту, осторожно, почему-то опасаясь, что ветер сдует его в лицо Белоу. Было немного неловко чувствовать себя в качестве замены Эллен.
- Гражданские войны имеют обыкновение расширяться, не вмещаются в границы, - произнес что-то непонятное Белоу. - Расползаются они. Расползаются… - Он смотрел в сторону - уже совсем далеко над черными, сложно изломанными башнями авианосца, как мухи, кружились вертолеты. - Иногда достигают и тех стран, которые вовсе не подозревают об этом… До поры.