Повесть "Аббатиса Круская" (1974) написана по горячим следам "уотергейтского дела" и довольно скрупулезно воспроизводит схему событий, ставших почти символическим свидетельством кризиса буржуазной демократии. Об этом кризисе, собственно, и идет речь в повести, но для пущей комической наглядности "уотергейтский" сюжет развертывается в стенах католического монастыря. Прямой объект сгущенно-иронического, гротескного, пародийного изображения - быт и нравы отгороженной от мира женской монашеской общины, где происходит то же или почти то же (эта порой незаметная разница для Спарк очень существенна), что и везде на Западе: сексуальная революция, кризис доверия, взаимоотчуждение элиты и массы, коррупция и махинации власть имущих и т. д.
Содержание:
От переводчика 1
Эпиграф 1
Глава 1 1
Глава 2 4
Глава 3 8
Глава 4 11
Глава 5 13
Глава 6 14
Мюриэл Спарк
Аббатиса Круская
Повесть
От переводчика
Мюриэл Спарк родилась в 1918 году, а за художественную прозу взялась на пятом десятке лет; до этого, впрочем, были стихи и литературоведческие исследования. Первый успех принесла ей повесть "Memento mori" (1959) - характерное сочетание жестокой насмешливости и холодной, "головной" дидактики. В ней вполне сказалось особое умение писательницы подмечать обычное в необычном и наоборот, поэтому ее повести (осевой жанр ее творчества) нередко оставляют несколько фантасмагорическое впечатление. Спарк достигает эффекта многозначности с помощью как бы растворенного в тексте иронического сопоставления происшествий, образующих повесть, с иными - другого ряда, другого масштаба, другого смысла, с помощью "сопряжения далековатых вещей".
Так, повесть "Аббатиса Круская" (1974) написана по горячим следам "уотергейтского дела" и довольно скрупулезно воспроизводит схему событий, ставших почти символическим свидетельством кризиса буржуазной демократии. Об этом кризисе, собственно, и идет речь в повести, но для пущей комической наглядности "уотергейтский" сюжет развертывается в стенах католического монастыря. Прямой объект сгущенно-иронического, гротескного, пародийного изображения - быт и нравы отгороженной от мира женской монашеской общины, где происходит то же или почти то же (эта порой незаметная разница для Спарк очень существенна), что и везде на Западе: сексуальная революция, кризис доверия, взаимоотчуждение элиты и массы, коррупция и махинации власть имущих и т. д.
Повести и рассказы Спарк 1950-60-х годов составили однотомник избранного "На публику", опубликованный издательством "Молодая гвардия" в 1971 году. "Аббатиса Круская" - произведение нового этапа. Здесь сатира более масштабна, насмешка более сурова, издевка граничит с безнадежностью. Однако, как, надо полагать, убедится читатель, ирония Спарк не огрубела и не притупилась, изобретательность не иссякла и способность увлекать и ошеломлять читателя то приятными, то неприятными неожиданностями не пропала.
"Аббатиса Круская" будет опубликована издательством "Прогресс" в сборнике "Современная зарубежная повесть".
В. С. Муравьев.
Эпиграф
Давайте злобно осмеем
Тщету трудов и дней и лет
Тех, кто в величии своем
Хотел оставить беглый след
На взрытой временем земле...
Подняты на смех враг и друг.
Не от шутов защиты ждать
Уму, величью и добру:
Одно глумленье нам под стать -
И нам несдобровать.
Из стихотворения У. Б. Йейтса
"Тысяча девятьсот девятнадцатый".
Глава 1
- Сестра Уинифрида,- внятно и громко выговаривает аббатиса, и воздух впитывает ее слова,- а чем же плох испытанный метод замочной скважины?
Сестра Уинифрида отзывается с жалобным изумленьем, обличающим глупость безграничную и непроглядную:
- Как же, мать аббатиса, мы, помните, это обсуждали...
- Помолчим!- говорит аббатиса.- Предадимся медитации в молчании.
Она смотрит на тополя вдоль аллеи, словно деревья подслушивают. Стоит ясная осень, тополя отбрасывают предвечерние тени, и тени их устилают путь ровной безмолвной чередою, как молитвенно простертые монахини стародавнего ордена. Аббатиса Круская, стройная и высокая, сама как пирамидальный тополь, потупляет светлые глаза и видит гравий, по которому ступают, ступают и ступают четыре черных туфли по две враз, и так до самого конца медитации, проведенной сквозь строй тополиной тайной полиции.
На открытом месте, на лужайке, их минует полицейский наряд, двое в темной форме, с овчарками на коротких тугих поводках. Мужчины смотрят мимо, монахини проходят как ни в чем не бывало.
Идут минуты, и здесь, на открытой лужайке, снова звучит голос аббатисы. Ее точеное белое лицо сияет английской красотой в белой рамке монашеского чепца. От роду ей сорок два года; в роду ее четырнадцать поколений бледных и владетельных английских предков и еще десять французских, их общими усилиями изваян ее изумительный череп.
- Сестра Уинифрида,- говорит она, - аллея медитации прослушивается насквозь. Вам это было повторено несколько раз. Вы это когда-нибудь усвоите?
Сестра Уинифрида останавливается и пробует думать. Она оглаживает свое черное одеяние и теребит четки, свисающие с ее пояса. Как ни странно, она одного роста с аббатисой, но не быть ей ни башней, ни шпилем: она всего лишь британская матрона, чему не помехой ни чепец, ни обеты, ни непомерное телесное целомудрие, заполняющее ее быстротечные дни. Уинифрида стоит посреди лужайки, глядит на аббатису, и вскоре в ее омраченном сознании - краю вечной полуночи - словно чудо, брезжит крохотное полярное солнце, световой диск в ореоле.
- Это как, мать аббатиса,- говорит она,- это значит, на тополях тоже аппараты?
- Конечно, на деревьях аппараты,- говорит аббатиса.- Разве можно обойтись без них сейчас, когда скандал подступает к нашим стенам? Но узнав об этом, вы этого, так сказать, не знаете. Нам надо себя обезопасить, а в чем наша безопасность состоит, знаю одна я, смотри Устав святого Бенедикта. Я ваша совесть и высший авторитет. Вы беспрекословно исполняете мою волю.
- Но мы же ведь все-таки не совсем простые бенедиктинки, разве нет? - спрашивает сестра Уинифрида с беспросветной наивностью.- Иезуиты...
- Сестра Уинифрида,- говорит аббатиса со своей невозмутимой высоты,- вокруг нас неистовствует скандал, и вы в нем увязли по самые уши, нравится это вам или нет. Раз я говорю смотри древний Устав, значит, смотри древний Устав. Раз я говорю, что иезуиты иезуитствуют, значит, они иезуитствуют.
Из часовни доносится звон колокола. Мягкий осенний вечер, шесть часов.
- Мы идем к вечерне, нравится это вам или не нравится.
- Но я же как раз люблю вечерню. Я люблю все часы молитвенного правила,- обиженно блеет благочестивая Уинифрида, и недоуменье ее монотонно и безысходно.
Они шествуют, обе статные и высокие, аббатиса как башня слоновой кости, а Уинифрида как миловидная домохозяйка, жена бизнесмена - и превосходная, конечно, была бы теннисистка-любительница.
- Часовня не прослушивается,- попутно замечает мать аббатиса.- Исповедальни тоже нет. Может, оно и странно, но как-то я решила не оборудовать исповедальни - во всяком случае пока.
Мать аббатиса вся в белом. Уинифрида в черном. Другие сестры черницы гуськом поспешают в часовню за ними, и вечерня начинается.
Аббатиса стоит на своем заалтарном возвышении, белая среди черни. Одежды она меняет два раза в день. Какое чудо искусства ее монастырь, как он отличен в своей новизне от былой ортодоксии, сколь отдален в своей древности от всего нынешнего! "Таков единственный способ,- сказала как-то она, Александра, благородная мать аббатиса, - быть наготове с ответом на любые враждебные нарекания".
Что до иезуитов, то ордена иезуиток нет. Есть нерушимое соглашение между Круским аббатством и иезуитской верхушкой, всеобъемлющее и обоюдовыгодное соглашение, но оно нигде не записано. Многие ли иезуиты знают о нем?
А что до бенедиктинцев, то аббатиса так неуклонно блюдет и отстаивает их древний строгий Устав, что и сами бенедиктинцы обоего пола давно созерцают это с кротким изумлением, чересчур кротким, чтобы протестовать против непроведения предписанных реформ, против того, что мать аббатиса правит у себя так, словно и не было Ватиканского собора; и тем более удивительно, что при такой бенедиктинке-настоятельнице такая огражденная от мира обитель вдруг стала очагом международного газетного скандала. С чего все это началось? Ведь и намека нет на старое как мир блудное дело: просто затерялся, ну, пусть даже его украли, серебряный наперсток сестры Фелицаты. И чем все это кончится? "В наши дни,- говорила аббатиса ближайшим своим наперсницам,- надо создавать новые монашеские синдикаты. Века Отца и Сына минули. Ныне у нас век Святого Духа. Дух дышит идеже хощет, и уж разумеется он хощет дышати в аббатстве Круском. С бенедиктинцами я бенедиктинка, с иезуитами - иезуитка: все по наитию. Есмь избрана аббатисой и аббатисой пребуду, и дела мои - от Святого Духа".
Напрягаясь, как море, голоса сливаются в грегорианском каноне вечерни. Витраж позади аббатисы омрачает тень: вырисовывается фигура мужчины, который взобрался к окну по лепнине и затемняет стеклянную синеву и желтизну. Ну и что же, еще один репортер хочет хитрым путем проникнуть в монастырь или, может, еще один фотограф? Скандал захлестнул весь внешний мир, а газетчикам в конце-то концов тоже надо жить. В часовню ему все равно не пробраться. Монахини продолжают торжественное пение; глухой ропот голосов за окном отдается под сводами часовни. Слышен лай полицейских собак: у них своя громкая литания, своя перекличка. Вскоре они смолкают: видно, патруль подошел разбираться с нарушителем. Тень за окном поспешно исчезает.
Монахини звучно выпевают стихиры и ответствия, перекликаются антифоны:
Перед лицом Господа трепещи, земля, перед лицом Бога Иаковлева,
Превращающего скалу в озеро воды и каменные горы-в источники вод.
Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу, ибо Ты милостив
и праведен.
Но аббатиса, как известно, предпочитает латынь. Говорят, иногда она поет псалом по-латыни, а сестры - его же в новом исправленном переводе на родной язык. Ее возвышение отстоит от хора, и монахиням слышно только ее соло. А сейчас ее губы шевелятся не так, как у других. Мать аббатиса, надо полагать, возносит нынче моленья по-латыни.
Она сидит в отдаленье, лицом к монахиням, белея у алтаря. Перед изножием ее зеленая череда мраморных плит, а под ними серая череда погребенных сестер. Там лежит Гильдегарда, там лежит Игнатия; кто следующий?
Аббатиса поет, ее губы шевелятся. На самом деле она поет не по-латыни, а на том же языке, что и прочие; но поет она не псалмы воскресной вечерни, у нее свои песнопения. Она глядит на строй могил, думает о ком-то из мертвецов былых или будущих и напевно выговаривает:
И прелесть предадут земле,
И эхо песни, канув в склеп,
Замрет; и черви будут есть
Твою нетронутую честь...
Туча монахинь возводит горе белые лица, чтобы ангелы слышали заключительную антифону:
Но Господь творит все, что хочет, на небесах и земле.
- Аминь, - ответствует ясная, как свет, аббатиса.
За порогом часовни рыщут собаки и расхаживают молчаливые патрули. В синих сумерках аббатиса ведет стадо свое из храма в жилое здание. Монахини - старшие инокини, младшие инокини, певчие, послушницы и еще кое-кто, всего пятьдесят,- следуют попарно и строго по чину: приоресса и наставница за аббатисой, а в хвосте безликого шествия - смиренные послушницы.
- Вальбурга,- говорит аббатиса вполоборота направо, к приорессе,- Милдред,- обращается она влево, к наставнице,- пойдите отдохните, вы мне будете обе нужны между заутреней и хвалитнами.
Заутреню поют в полночь. Мало теперь монастырей, где возносят хвалитны в три часа утра; но в аббатстве Круском это делается, как издревле заведено. Между заутреней и хвалитнами - излюбленные часы аббатисы, часы совета с наперсницами. Вальбурга и Милдред едва слышно соглашаются явиться за полночь, склоняясь перед горделивой аббатисой, ибо она - твердыня высокая.
Община за вечерней трапезой. Снаружи заливаются псы. В Соединенном королевстве передают семичасовую хронику, и если бы рядовые монахини были допущены к радио или телевизору, они узнали бы последние скандальные новости о Круском аббатстве. Но переступив порог аббатства Круского, монахини отрешаются от мира: они сидят за трапезными столами и молча едят рыбный пирог, а дежурная старшая инокиня стоит в углу за кафедрой и читает им вслух. В ее родных местах главным делом была лисья охота, оттуда, от брошенных сородичей, ее темный румянец и высокомерно-гнусавый выговор. Стоит она как вбитая, сама себя не слушает и еле пережевывает слова. Читается великий и древний Устав святого Бенедикта о началах праведности:
Страшиться судного дня,
ужасаться геенны,
стремиться всей душою к жизни вечной,
ежедневно предвидеть неминуемую смерть,
постоянно следить за собственной жизнью,
везде и всюду знать всечасно, что Господь взирает на нас,
ежели посетят нас дурные мысли, немедля прибегать ко Христу и открывать их своему духовному отцу,
воздерживаться от злословия и блудословия,
чуждаться лишних разговоров,
не празднословить и не насмешничать,
чуждаться частого и буйного смеха,
охотно внимать благочестивому чтению.
Вилки постукивают по мискам и отправляют куски рыбного пирога во рты трапезующих. Чтица продолжает:
не потакать плотским похотям,
ненавидеть собственное своеволие,
повиноваться аббатисе во всем, даже если она сама будет по несчастью творить недолжное, памятуя заповедь Господню: "Что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте; по делам же их не поступайте".- Евангелие от Матфея, глава 23.
За столом младшие инокини, старшие инокини и послушницы одновременно подносят к губам стаканы с водой; чтица делает то же. И ставит стакан на место...
И если была с кем размолвка, помириться до заката.
Чтица не спеша закрывает книгу на подставке и открывает другую, рядом. Увещевания продолжаются.
Частотой называется количество повторов одного и того же явления в единицу времени.
Частота электромагнитных волн выражается в герцах или, для высоких частот, в кило- и мегагерцах.
Отклонением по частоте называется разница между максимальной мгновенной частотой и постоянной несущей частотой частотно-модулированной радиопередачи.
Звукозаписывающие системы делятся на разные типы в зависимости от изменения намагниченности вдоль непрерывной ленты из ферромагнитного материала либо с нанесением ферромагнитного материала, либо пропитанной им.
При записи лента протягивается с постоянной скоростью через воздушный зазор электромагнита, возбуждаемого от микрофона током на звуковой частоте.
И на том чтению конец. Deo Gratias .
- Аминь,- отзывается трапезная.
- Сестры, трезвитесь, бодрствуйте, ибо диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить.
- Аминь.
Приемная аббатисы Круской разубрана пышно и ярко, и ярче всего сверкает двухфутовая статуэтка Пражского Младенца Христа. Младенец облачен, как ему и подобает, и в его епископской митре и ризе столько крупных мерцающих драгоценных каменьев, что, наверно, все они поддельные. Но нет, они все настоящие.
Сестра Милдред, руководствующая послушниц, и сестра Вальбурга, приоресса, сидят с аббатисой. Уже час ночи. Хвалитны поют в три, и к трем конгрегация восстанет от сна, как во дни оны, дабы соблюсти древний ритуальный час. "Конечно, это несовременно,- говорила аббатиса своим двум старшим инокиням, когда затевала реформы с милостивого одобрения покойной аббатисы Гильдегарды.- В наше время просто нелепо два раза поднимать монахинь среди ночи - к заутрене и хвалитнам. Но наше время существует соизволением истории, а история меня не касается. Здесь, в аббатстве Круском, мы упразднили историю. Мы, дорогие сестры, вступили в сферу мифологии. Моим монашенкам это нравится. Кто же не захочет пожертвовать любым комфортом, лишь бы войти в миф? По всему миру в монастырях, подвластных истории, царит смятение. Здесь, в области мифологии, мы обрели высшую усладу, на нас снизошел покой".
Со времени объявленного нисхождения покоя прошло больше двух лет. Аббатиса сидит в обитом шелком кресле; она только что после заутрени наново переоблачилась в белое. Перед нею сидят две старшие черницы, и она обсуждает с ними последнюю телепередачу, вечерние новости, и пресловутую сестру Фелицату, которая недавно сбежала из аббатства Круского к любовнику-иезуиту и поведала свою от века знакомую историю зачарованному миру.
- Фелицата,- говорит аббатиса двум верным,- публично заявила, что она убеждена: вся наша территория усеяна подслушивающими устройствами. Она требует расследования, комиссии Скотланд-ярда.
- Ах, она опять нынче выступала по телевидению? - говорит Милдред.
- Да, и была по-прежнему обаятельна. Она сказала, что прощает нас всех и каждого и все же считает полицейское расследование делом принципа.
- Но она ничего не может доказать,- замечает приоресса Вальбурга.
- Кто-то выболтал всю подноготную вечерним газетам,- говорит аббатиса,- и Фелицату сразу пригласили на студию.
- А кто мог выболтать? - спрашивает Вальбурга, сложив у колен неподвижные руки.
- Кто же как не гнусный и болтливый иезуит,- говорит аббатиса, и лицо ее отливает жемчугом, а белоснежное облачение ниспадает на ковер.- Тот самый Томас,- говорит аббатиса,- который валяет Фелицату.
- Значит, кто-то все выболтал Томасу,- говорит Милдред,- и это либо одна из нас троих, либо сестра Уинифрида. По-моему, это Уинифрида, дура стоеросовая, не удержала язык на привязи.
- Конечно, она,- говорит Вальбурга,- но почему?
- "Почему?" - это тонкий вопрос,- говорит аббатиса,- А в применении к любому поступку Уинифриды слово "почему" становится мутным компонентом бурого месива. У меня свои планы на Уинифриду,
- Ей ведь внушали, ей разъясняли официальную версию, что наша электроника - просто лабораторное оборудование для обучения послушниц и монахинь в духе времени,- говорит сестра Милдред.