- Покойная аббатиса Гильдегарда, мир праху ее,- говорит Вальбурга,- была не в своем уме, когда приняла Уинифриду в послушницы, не говоря уж о постриге.
Но нынешняя аббатиса Круская говорит:
- Пусть так, но Уинифрида увязла по самые уши, и она будет за все в ответе.
- Аминь,- говорят обе черницы.
Аббатиса протягивает руку к Пражскому Младенцу и кончиком пальца трогает рубин на его ризах. Потом продолжает:
Сообщают, что шоссе от Лондона до Кру запрудили репортеры. Трасса А-пятьдесят один - сплошной поток автомобилей, и это невзирая на стачки и нефтяной кризис.
- Надеюсь, хоть полиции у ворот достаточно,- говорит Милдред.
- Полиции достаточно,- говорит аббатиса.- С министерством внутренних дел я была тверда.
- В последних номерах "Тайма" и "Ньюсуика" длинные статьи,- говорит Вальбурга.- По четыре страницы: британский скандал с монахинями. И фотографии Фелицаты.
- И что пишут? - спрашивает аббатиса.
- "Тайм" сравнивает нашу публику с Нероном, который бренчал на лире, когда Рим горел. "Ньюсуик" припоминает, что вот такая же британская беспечность и пренебрежение к национальным интересам довели дело до американской Декларации независимости. Они считают, что недаром история с наперстком приключилась перед вашим избранием, мать аббатиса.
- Меня бы все равно избрали,- говорит аббатиса.- У Фелицаты никаких шансов не было.
- Американцы именно так это и поняли, - говорит Вальбурга.- Просто их забавляет, а скорее, пожалуй, возмущает наша несусветная придирчивость.
- Еще бы,- говорит аббатиса.- О, скорбный час для Англии во дни ее упадка. Столько крика про серебряный наперсточек, уже несколько месяцев кричат, и все громче. В Соединенных Штатах Америки никогда бы не допустили такого скандала. У них есть чувство меры, и они там понимают человеческую природу - вот в чем секрет их успехов. Нация реалистов, хотя спаржу они, конечно, есть не умеют. Между тем, дорогая сестра Вальбурга и дорогая сестра Милдред, пришло письмо из Рима. Из Конгрегации по делам орденов. Придется принять его всерьез.
- Примем,- говорит Вальбурга.
- И надо как-то отозваться,- говорит аббатиса,- письмо подписал не секретарь, а сам кардинал. Они протянули щупальца. Заданы вопросы, и вопросы каверзные.
- Их что, тревожит огласка и пресса? - спрашивает Вальбурга, перебирая сплетенными пальцами.
- Да, они хотят объяснений. Меня же,- говорит аббатиса Круская,- огласка ничуть не тревожит. Сейчас чем ее больше, тем лучше.
Милдред сидит сама не своя. И вдруг теряет всякое самообладание:
- Ох, как бы нас не отлучили! Я чувствую, что нас отлучат!
Аббатиса невозмутимо продолжает:
- Отныне и далее чем больше скандала, тем лучше. Мы воистину перешли в мифологическое измерение. Мы актеры, а пресса и публика - хор. Любой газетчик кидается толковать все те же события прямо как Эсхил, Софокл и Эврипид, хоть и толкует их, смею вас заверить, куда попроще. Ведь в заведении леди Маргарет Холл я целый год преподавала античную литературу, потом уж переключилась на английскую. Но это ладно. Вальбурга, Милдред, сестры мои, фактов по нашему делу уж нет, мы их вернули Господу, подателю оных. А без фактов нас нельзя отлучить. Скажем, по закону: какой судья во всем королевстве возьмется за это дело, пусть бы даже Фелицата и рассказала все как было, что ей стоит. Нельзя же предъявить обвинение Агамемнону или вызвать на суд Клитемнестру, верно?
Вальбурга новыми глазами смотрит на аббатису.
- Можно,- говорит она,- изнутри той же драмы.- И вздрагивает.- Холодом потянуло,- говорит она.- Окно, что ли, раскрыто?
- Нет,- говорит аббатиса. - А как отвечать Риму? - спрашивает Милдред приглушенным от страха голосом.
- Насчет прессы я отвечу, что мы, вероятно, пали жертвами нынешних представлений о чертовщине,- говорит аббатиса.- Так оно, кстати, и есть. Там поставлен еще один вопрос, и довольно каверзный.
- Про Фелицату с ее иезуитом? - говорит Вальбурга.
- Да нет, какое там. Что им за дело до иезуита с блудливой монахиней! Должна сказать, что в жизни бы не легла в постель с иезуитом, а если на то пошло, так и вообще со священником. Когда мужчина раздевается - это еще туда-сюда, но если он разоблачается - извините!
- Такие томасы обычно путаются со студенточками,- замечает Вальбурга.- Не знаю, что ему далась Фелицата.
- Томас ходит в светском, и с Фелицатой он раздевается, а не разоблачается,- замечает Милдред.
- Мне надо решить,- говорит аббатиса,- как отвечать на второй вопрос в письме из Рима. Он поставлен очень осторожно. Их явно обуревают подозрения. Они хотят знать, как уживается у нас приверженность суровому затворническому Уставу с курсом электроники, которым мы заменили ежедневное вышивание и переплетные работы. Они интересуются, почему мы не можем смягчить устарелые правила, как это делают в других монастырях, раз нам нипочем даже такие новшества, как электроника. Или наоборот: почему мы ввели изучение электроники, если мы так упорно держимся за старину? Как вы понимаете, они намекают между строк, что монастырь прослушивается. И очень напирают на слово "скандал".
- Это ловушка,- говорит Вальбурга.- Это письмо - ловушка. Расчет, что вы так или иначе попадетесь. Можно нам посмотреть письмо, мать аббатиса?
- Нельзя,- говорит аббатиса.- Чтобы вы чего-нибудь не ляпнули на допросе и могли бы присягнуть, что вы письма не читали. А ответ мой я вам покажу, и вы так и скажете, что читали его. Чем больше правды и чем больше путаницы, тем лучше.
- А нас будут допрашивать? - говорит Милдред, скрестив ладони у горла под белым чепцом.
- Почем знать, - говорит аббатиса.- Так что же, сестры, как вы предложите убедительно согласовать наши занятия и наши строгости?
Монахини сидят молча. Вальбурга смотрит на Милдред, а Милдред глядит на ковер.
- Что-нибудь с ковром, Милдред? - спрашивает аббатиса.
Милдред поднимает глаза.
- Нет, с ковром ничего, мать аббатиса,- говорит она,
- Прекрасный ковер, мать аббатиса,- говорит Вальбурга, глядя на густо-зеленую топь под ногами.
Аббатиса склоняет набок голову в белом чепце и тоже любуется своим ковром. И произносит со сдержанной и нескрываемой радостью:
И слаще, чем зеленый цвет.
Другого цвета в мире нет.
Вальбурга ежится. Милдред глядит в губы аббатисе, словно ожидая какого-то продолжения.
- Так как же мне отвечать Риму? - говорит аббатиса.
- Поспать бы на нем,- говорит Вальбурга.
- Я бы тоже поспала,- говорит Милдред.
Аббатиса смотрит на ковер:
Преображая все явленья
В зеленый смысл зеленой тени.
- А я,- говорит затем аббатиса,- я бы на нем спать не стала. Где сейчас сестра Гертруда?
- В Конго,- говорит Вальбурга.
- Так давайте ее на провод, к зеленому телефону.
- У нас нет прямой связи с Конго,- говорит Вальбурга.- Она днем и ночью в пути, то на поезде, то на пароходе. Наверно, уже добралась до столицы, да разве за ней уследишь.
- Если она добралась до столицы, то нынче позвонит,- говорит аббатиса.- Так было условлено. Нам нужна прямая связь со всеми концами земли, чтоб спокойно советоваться с Гертрудой. Я, правда, не знаю, чего она мечется. Зачем ей вся эта экуменическая суматоха. Это все уже было. Ариане, альбигойцы, пор-рояльские янсенисты, английские диссиденты, шотландские пресвитерианцы. Сколько их было, расколов, анафем и примирений. И вот наконец лев возляжет с ягненком, а Гертруда присмотрит, чтоб они тихо лежали. Кстати же, поверьте мне - сестра Гертруда в душе философ. Есть в ней что-то от земляка ее Гегеля. А философы, когда они перестают философствовать и берутся за дело, люди опасные.
- Тогда зачем нам с ней советоваться? - говорит Вальбурга.
- Затем, что мы в опасности. И как ее избежать, лучше всего сообразит опасный человек.
- Она забралась там в самые дебри,- говорит Милдред,- сближает знахарские обряды с упрощенной обедней и перегоняет прежних миссионеров на новые места, где их встретят неласково, а может, и съедят. Зато на старом месте по этому поводу будет велено служить обедню, как раньше, а знахарям, наоборот, придется упростить свои обряды. Я, во всяком случае, это так понимаю.
- А для меня Гертруда загадка,- говорит аббатиса.- Я даже, честное слово, не знаю, почему она так популярна. Но только взглянуть на ее фигуру - и сразу ясно, что на всех сельских площадях воздвигнутся каменные статуи "Благословенная матерь Гертруда".
- Родиться бы ей мужчиной,- говорит Вальбурга.- Усы у нее вон какие.
- Мужские гормоны свое берут,- говорит аббатиса, приподымаясь с шелкового кресла и подправляя сверкающие ризы Пражского Младенца.- Вот так,- говорит аббатиса,- будем ждать, не позвонит ли Гертруда. Что бы ей оставаться в пределах досягаемости?
Телефон в соседней комнате вдруг звонит так неистово, что если это Гертруда, то она, верно, услышала зов сестер с другого конца света. Милдред мягко проходит по зеленому ковру в соседнюю комнату и снимает трубку.
- Да, Гертруда.
- Поразительно,- говорит Вальбурга.- У милой Гертруды мистическое чутье: всегда знает, что, где и когда творится.
Шурша белоснежным облаченьем, аббатиса идет в смежную комнату, а за ней Вальбурга. Отсюда управляют электроникой, и здесь тоже все сверкает. Аббатиса садится у длинного хромированного стола и берет трубку.
- Гертруда,- говорит аббатиса,- аббатиса Круская говорила о вас с сестрами Вальбургой и Милдред. И мы не знаем, как вас понимать. Как вы считаете?
- Философией не занимаюсь,- философически отвечает грудной голос Гертруды.
- Гертруда, милая, вы здоровы? - Здорова,- говорит Гертруда.
- А по голосу у вас бронхит,- говорит аббатиса.
- Нет у меня никакого бронхита.
- Гертруда,- говорит аббатиса,- пока сестра Гертруда потрясает королевство своими многотрудными подвигами, аббатиса Круская играет свою роль в драме "Аббатиса Круская". Всем интересно, и все ждут катарсиса. И это моя судьба?
- Это ваше предназначение,- философически отвечает Гертруда.
- Гертруда, чудная монашенка, Гертруда, мой ученый гунн, у нас тут возникла проблема, и мы не знаем, что с ней делать.
- Проблемы надо решать,- говорит Гертруда.
- Гертруда,- воркует аббатиса,- у нас неприятности с Римом. В наши дела сует нос Конгрегация по делам орденов. Нас исподтишка запрашивают, как мы согласуем нашу приверженность древнему Уставу, что, как вы знаете, на их взгляд подозрительно, с лабораторией и курсами новейшей электроники, что на их взгляд, как вы знаете, тоже подозрительно.
- Это не проблема,- говорит Гертруда.- Это парадокс.
- Есть у вас время, Гертруда, для коротенького семинара, для разъяснения, что делать с парадоксами?
- С парадоксами надо жить,- говорит Гертруда и кладет трубку.
Аббатиса первой выходит из диспетчерской, и вслед ей сверкают квадратные ящики, блещут огоньки и рычажки, кнопки и кнопочки и вопиют устройства, которым, к нашему ужасу и нашей радости, нет названия на человеческом языке. Она идет назад, к Пражскому Младенцу, чьи искрометные ризы вобрали в себя приданое монахинь. Аббатиса садится за свой столик, а сестры Вальбурга и Милдред тихо устраиваются подле нее. Она кладет перед собой великолепный лист с монограммой аббатства Круского, изымает вечное перо из блистающего зажима и пишет:
"Ваше глубокочтимое Высокопреосвященство,
Ваше Высокопреосвященство удостоили меня посланием, и я нижайше благодарю Ваше Высокопреосвященство.
Имею счастие сообщить Его Высокопреосвященству, что его каналы информации отравлены, истоки нечисты. Оттуда и исходят слухи о моей обители, и я умоляю избавить меня от необходимости отвечать на это.
Ваше Высокопреосвященство изволят спрашивать, каким образом мы разрешаем, как изволят выражаться Ваше Высокопреосвященство, проблему согласования нашей деятельности в области технологического надзора с исконными принципами благочестия, кои мы соблюдаем.
Почту за честь ответствовать Вашему Высокопреосвященству. Позволю себе нижайше расчленить вопрос Вашего Высокопреосвященства на две части. Я признаю, что мы заняты вышеозначенной деятельностью, но отрицаю, что она являет собой проблему, и сие почтительнейше изъясняю, утверждая:
что в основе религии лежит парадокс,
что этот парадокс подлежит принятию и не составляет проблемы,
что надзор при посредстве электроники (буде монастырь когда-либо к нему прибегнет) не отличается от иных способов бдительности, без коей в религиозной общине не обойтись: и в Писании сказано нам "бдеть и молиться", что опять-таки парадоксально, ибо то и другое нельзя эффективно сочетать иначе нежели в парадоксальном смысле".
- Можете посмотреть, что я тут насочиняла,- говорит аббатиса наперсницам.- Как вам кажется? Выйдет у меня хоть для начала сбить их с толку?
Черные фигуры склоняются к ней, белые чепцы сходятся над страницей письма.
- Предвижу осложнения,- говорит Вальбурга.- Они могут возразить, что наше подслушивание и подсматривание вовсе не то же самое, что сбор сплетен и вытяжка признаний, распечатывание писем над паром и обыкновенный обыск келий послушниц. Они вполне могут заметить, что мы переступили черту, за которой количество переходит в качество.
- Я об этом подумала,- говорит аббатиса.- Но раз это всем нам пришло в голову, значит, в Риме скорее всего это никому в голову не придет. Они настроены нас упразднить, а отнюдь не поддерживать с нами вежливую переписку.
И аббатиса берет перо и продолжает:
"В заключение, Ваше Высокопреосвященство, позволю себе почтительнейше указать Вашему Высокопреосвященству на дивный цвет и плод нашей святой и парадоксальной обители, на возлюбленную и пресловутую сестру нашу Гертруду, которую мы оторвали от сердца во имя трудов экуменических. По воде и по воздуху, вертолетами и верблюдами перемещается сестра Гертруда по земной поверхности со свитою фотографов и репортеров. И как это ни парадоксально, но выслала ее в путь именно наша затворническая община".
- Гертруда,- говорит Милдред,- прямо взбесится. Она сама уехала.
- Перетерпит Гертруда. Тут она очень к слову пришлась,- говорит аббатиса. И снова склоняется над своим сочинением.
Но в часовне бьет колокол: зовут петь хвалитны. Три часа утра. Верная Уставу, аббатиса немедленно откладывает перо. Белый лебедь, а за ним два черных выплывают из комнаты и спускаются в залу. Община в сборе и ждет приказаний. Они поочередно разбирают накидки и следуют за аббатисой в полуосвещенную часовню. Хор запевает и ответствует, и звенят голоса монахинь, пробужденных к трем часам утра:
Господи, Боже наш! Сколь замечательно имя Твое по всей земле!
Славу Твою Ты провозгласил превыше небес!
Из уст младенцев и грудных детей Ты приуготовил хвалу, дабы смутить
Неприятеля своего, дабы замолк враг и мститель.
Аббатиса едва ли не изумленно обозревает со своего возвышения затемненную часовню и с пронзительной радостью внимает звонким песнопениям, словно перед нею открыт свежесотворенный мир, а она глядит на него и видит, что это хорошо. Губы ее шевелятся, как велит латинский текст псалма. Она стоит перед своим высоким сиденьем, как бы воспарив над зрелищем, и созерцает, может статься, бытие аббатисы Круской во всей его полноте.
Et fecisti eum paulo minorem Angelis:
Gloria et honore coronasti eum.
И выговаривает, не сбивая такта, иные слова, близкие ее сердцу:
До гроша оплатим счет
Этой ночи, как велит
Страшных карт цветной расклад:
Но ни поцелуй, ни взгляд,
Но ни помысел, ни стон
Ни один не пропадет.
Глава 2
Осени предшествует лето, и вот, как Бог свят, наперсток сестры Фелицаты лежит себе на своем месте в ее укладке.
Новопреставленная аббатиса Гильдегарда схоронена под плитой в часовне.
Круское аббатство осиротело, но через двадцать три дня будет избрана новая аббатиса. После заутрени, в двадцать минут первого ночи монахини расходятся по кельям коротко и крепко соснуть. Пока не разбудят к хвалитнам. А Фелицата прыгает из окошка в подставленную телегу сена и бежит к своему иезуиту.
Высокая Александра, о ту пору помощница приорессы, вскоре избранная аббатисой Круской, остается в часовне и преклоняет колена у могильной плиты Гильдегарды. Она шепчет:
Спи на своем холодном ложе,
Тебя никто не потревожит.
Покойной ночи! Спи покуда,
И я будить тебя не буду.
Пока года, тоска и хвори
Мне двери гроба не отворят,
И я смешаюсь с перстью милой
И разделю с тобой могилу.
На ней то же черное одеяние, что на двух сестрах, поджидающих ее у дверей часовни.
Втроем они возвращаются в огромный спящий дом, и черные покрывала их реют в ночи. Они бродят вверх-вниз по темным галереям, Александра, Вальбурга и Милдред.
- Зачем мы здесь? - говорит Александра. - Что нам здесь надо?
- Так нам суждено,- говорит Милдред.
- Вы будете аббатисой, Александра,- говорит Вальбурга.
- А Фелицата?
- Ей суждено спать с иезуитом,- говорит Милдред.
- Из молодых монахинь многие смотрят ей в рот,- говорит Вальбурга.
- Она их умасливает своей тошнотворной пропагандой,- свысока бросает Александра.- Любовь и свобода у нее с языка не сходят, и ведь будто о себе речь. А на самом деле Фелицата любить не может. Какая там любовь. Ей не то что любить, ей и ненавидеть-то страшно. А любовь не терпит слабодушных. И что она смыслит в свободе? Кто ее когда угнетал, мечется как угорелая: к обедне опаздывает, в шесть утра чуть не дремлет и вообще соблюдает Часы кое-как. Кто не привык обуздывать себя, тому свобода не под силу.
- Зато свою укладку аккуратно содержит,- говорит Милдред.- Там у нее все в таком порядке.
- Укладка Фелицаты - точная мерка ее любви и свободы,- говорит Александра, вскорости аббатиса Круская.- Укладка - ее альфа и омега, само собой, что и эпсилончик, ее йота и омикрон. И все ее разговорчики, и слюнтяй иезуит, и потупленные ресницы - все из той же укладки, это ее нравственный якорь, ее магнитный полюс. Если ее изберут - конец аббатству. И много у нее сторонниц?
- Сторонниц хватает, ее самой не хватит,- говорит Милдред.- Недоберет она голосов.
Вальбурга говорит напрямик:
- Судя по утренним данным, она уже может рассчитывать на сорок два процента.
- Это крайне тревожно,- говорит Александра,- учитывая, что быть аббатисой Круской суждено мне.