- Ну как, - говорит Уинифрида,- ну, она была вроде мужчины. Подбородок тяжелый. И, кажется, волосы не свои, черный парик.
- Вроде мужчины?
- Лицо такое. И потом, руки костистые. Широкие запястья. Я ее толком не разглядела.
- Знаете, что я думаю? - говорит аббатиса.
- Вы думаете, что это была не женщина,- говорит Вальбурга.
- Переодетый семинарист-иезуит,- говорит Милдред.
- Уинифрида, как, похоже на то? - спрашивает аббатиса.
- Да вы знаете,- говорит Уинифрида,- похоже. Очень даже похоже на то.
- Тогда, по-моему, Бодуэн и Максимилиан просто пугающе глупы,- говорит аббатиса.- Типично иезуитские штучки - хитрить на ровном месте. Ну зачем понадобилась женская уборная?
- Там легче всего передать продуктовую сумку,- говорит Вальбурга.- Бодуэн знает, что делает.
- Вы, Вальбурга, насчет Бодуэна лучше помолчите,- говорит аббатиса. Уинифрида начинает нервозно теребить четки.
- В чем дело, Уинифрида? - спрашивает аббатиса.
- В женском туалете у Селфриджа - это я придумала,- жалобно признается Уинифрида.- Мне это пришло в голову, и я решила, что это хорошая мысль. Там проще всего встретиться.
- Не стану отрицать,- говорит аббатиса,- что волею случая все кончилось удачно. Бывает, и в кости выигрываешь. Но напрасно вы думаете, что всякая ваша мысль хороша уже тем, что пришла вам в голову.
- Так или иначе,- говорит Вальбурга,- эти молодчики получили свое и теперь утихомирятся.
- Ненадолго,- говорит аббатиса Круская.
- Ой, меня снова пошлют? - тихо скулит Уинифрида.
- Может, и пошлют,- говорит аббатиса.- Пока что пойдем отдохнем перед повечерием. А после повечерия сойдемся здесь, отужинаем и поразвлечемся сценариями. Готовьте безупречные сценарии, сестры.
- Что такое сценарий? - спрашивает Уинифрида.
- Искусство подачи фактов,- говорит аббатиса Круская.- Хороший сценарий - подчистка, плохой - просчет. И не надо достоверности, был бы гипноз, как вообще в подлинном искусстве.
Глава 5
- Гертруда,- говорит аббатиса в зеленую трубку,- вы читали газеты?
- Читала,- говорит Гертруда.
- Ах, уже и в Рейкьявике все известно?
- Да, Чехословакия взяла первенство мира.
- Я про наши новости, Гертруда, милая.
- Да, про вас тоже читала. Что это вам понадобилось всюду натыкать подслушивающие устройства?
- Почем я знаю? - говорит аббатиса.- Я ничего ни о чем не знаю. Меня занимают наши хозяйственные дела, наша музыка, обряды и традиции, наши, наконец, технические проекты связи с временными миссиями. Сверх этого я знаю только то, что, как мне сообщают, появилось в газетах; сама я их не читаю. Милая Гертруда, ну почему бы вам не вернуться домой или, на худой конец, хоть быть поближе - во Франции, в Бельгии, в Голландии, что ли, вообще где-нибудь в Европе, раз уж не в Англии? Я ведь всерьез думаю демонтировать оборудование прямой связи с вами, Гертруда.
- И в самом деле,- говорит Гертруда.- Что вы, честно-то говоря, можете сделать по телефону из Кру?
- Были бы вы поближе, Гертруда, в Австрии, скажем, или даже в Италии...
- Италия рядом с Ватиканом,- говорит Гертруда.
- Нам нужна миссия в Европе,- говорит аббатиса.
- Терпеть не могу Европу,- говорит Гертруда.- Слишком близко к Риму.
- Это да,- говорит аббатиса.- К нашему милому дорогому Риму. Да, Гертруда, но у меня как раз с Римом-то и размолвка, вдруг бы вы помогли. Раньше или позже, только не миновать нам проверочной комиссии, правда? И то сказать, столько шуму вокруг нас. И как же я без вас справлюсь.
- Подслушивать,- говорит Гертруда,- безнравственно.
- Гертруда, вы так сильно простудились?
- Нечего было подслушивать разговоры монахинь. Нечего было вскрывать их письма и уж тем более читать их. Надо было расходовать их приданое на благо монастыря и не допускать, чтобы ваши дружки иезуиты лазили по ночам в аббатство.
- Гертруда,- говорит аббатиса.- Я же знала, что у Фелицаты целая куча любовных писем.
- Надо было ей сказать, чтоб она их сожгла. Вообще нельзя было с ней так поступать. Надо было разрешить монахиням голосовать за нее. Нельзя было...
- Гертруда, мастерица богоугодной логики, вот вопрос, над которым я усиленно размышляю в густолиственном саду собственных дум: откуда вы берете ваши "нельзя" и "надо"? Не из нравственных прописей андских людоедов, не из глубин конголезских джунглей и даже не из-за азиатских гор, нет, нет и нет. Сдается мне, о милая Гертруда, что ваши "надо" и "нельзя" сработаны где-то поближе к нам, едва ли не в глубине, извините за выражение, Европы.
- Папа,- говорит Гертруда,- обязан мыслить шире и сомкнуться со Вторым Ватиканским собором. Ему надо поганой метлой отмести догмы от Святейшего Престола и широко раскрыть двери перед иными религиями, навстречу единению с ними.
Аббатиса слегка расслабляется на своем конце провода, в диспетчерской, залитой холодным дневным светом ламп и с недавних пор щедро разубранной папоротниками, почти сокрывшими телефонный аппарат.
- Гертруда,- говорит она.- я прихожу к выводу, что ваша логика не безупречна. И кстати же мучаюсь над вопросом, что делать с Вальбургой, Милдред и Уинифридой.
- Как, что они натворили?
- Вы представляете, милая, это, оказывается, они оборудовали подслушивание и подстроили кражу со взломом.
- Так отошлите их куда-нибудь.
- Да, но Вальбурга и Мклдред - редкие монахини, едва ли не лучшие, каких мне довелось знать.
- Вы куда звоните,- говорит Гертруда,- в Рейкьявик или на Флит-стрит? Может, вам выступить по телевизору? У вас это чудно получится, мать аббатиса.
- Вы правда так думаете, Гертруда? Знаете, я и сама в этом ничуть не сомневаюсь. Но как-то не хочется работать на публику. Я люблю уединение, люблю английскую поэзию, даже молитвы заменяю стихами - чем они хуже? Да, Гертруда, я, пожалуй, выступлю по телевидению, что-нибудь им продекламирую. Как по-вашему, какой поэт больше подойдет? Гертруда, вы слушаете? Рассказать телезрителям, что вы думаете о Святейшем Престоле?
Гертрудин голос отдаляется и глохнет.
- Нет, это мысли для домашнего употребления. Сообщите их лучше монахиням. Наверно, поднимается буран. Помехи на линии...
Положив зеленую трубку, аббатиса проходится вприпрыжку: она одна в диспетчерской. Потом она оправляет свое белоснежное облачение и выходит в приемную, где теперь все отвечает ее вкусу. При ее появлении Милдред и Вальбурга встают, но аббатиса не смотрит ни на ту, ни на другую и на какое-то время замирает. Они тоже, втроем они напоминают доисторическое сооружение в Стоунхендже. Затем аббатиса пододвигает себе кресло, и ее туфли с пряжками едва касаются зеленого ковра. Милдред и Вальбурга садятся на прежние места.
- Гертруда,- говорит аббатиса,- сейчас на пути в глубь острова, в пустынные снежные равнины Исландии, где она полагает приучить эскимосов к ежедневной молитве и внедрить в их ледяные хижины центральное отопление. Нам надо поскорее связаться с фирмами насчет радиаторов и срочно заключить контракты, а то, боюсь, там у нее что-нибудь пойдет кувырком: начнут, скажем, распадаться эскимосские семьи. Что это за тявканье?
- Это полицейские собаки,- говорит Милдред.- Репортеры все у ворот толкутся.
- Монахини чтоб к воротам близко не подходили,- говорит аббатиса.- Знаете, если уж понадобится, я сама выскажусь по телевидению. Новостей никаких?
- Фелицата составила список наших преступлений,- говорит Вальбурга.- Она заявляет, что мы нарушали не церковное право, а английские законы, и жаловалась по телевизору на бездействие властей.
- Да уж власти, само собой, предпочитают оставить дело на усмотрение Рима,- говорит аббатиса.- Список у вас?
Она протягивает руку и нетерпеливо поигрывает пальцами, пока Вальбурга извлекает из глубокого кармана толстый сложенный лист и сует в пляшущие пальцы.
Милдред говорит:
- Как сообщила Уинифриде дочь Фелицатиной квартирохозяйки, сочинено это при помощи Томаса и словаря синонимов.
- Эти осведомители нас просто до сумы доведут,- говорит аббатиса, развертывая лист. И читает вслух, звонко и с выражением: - "Непотребства, чинимые аббатисой Круской".- Потом отрывает глаза от бумаги и говорит:- Нравится мне это словечко "непотребства". Звучит, как приговор судьбы, но никаким Вагнером с его фанфарами почему-то и не пахнет, а воняет, напротив, вареной капустой и мясом, словно на задворках какого-нибудь Шеффилдского технологического института сто с лишним лет назад... А "непотребствами", вероятно, занимались коммивояжеры в тридцатых - сороковых годах, хотя они, наверно, и сейчас занимаются тем же под другим названием... Непотребства, непотребства... Нет, досточтимые леди, как бы Фелицата это слово ни понимала, ко мне оно не пристанет. Фелицата просто-напросто похотливая пуританка.
- Можем подать в суд за клевету,- говорит Вальбурга.
- Теперь и клевета ко мне не пристанет,- говорит аббатиса и читает вслух дальше: - "Она таит, скрывает, укрывает, утаивает, прячет, маскирует, затеняет, темнит, вуалирует, драпирует, набрасывает покровы, замазывает, замалчивает, выдает черное за белое, передергивает, искажает, извращает, валит с больной головы на здоровую, перевирает, перетолковывает, вводит в заблуждение, путает, отводит глаза, дезориентирует, сбивает с толку, наводит тень на ясный день, заговаривает зубы и тому подобное". Как бы все-таки узнать,- говорит аббатиса, подняв глаза от списка к внимательным и миловидным лицам Милдред и Вальбурги,- зачем здесь стоит "и тому подобное"? Ведь что-нибудь Фелицата в виду имела?
- Может, что-нибудь в смысле мошенничества? - предполагает Милдред.
- Мошенничество пойдет следующим номером,- говорит аббатиса.- Еще далеко не конец: "...мошенничает, надувает, строит плутни, злоупотребляет доверием, фальшивит, морочит, облыжничает, обштопывает, одурачивает, околпачивает, обмишуливает, оболванивает, обжуливает, объегоривает, обставляет, ловит на лысого, оставляет с носом, облапошивает, втирает очки, берет на пушку, облимонивает, оплетает, взмыливает, льет пули, обдуривает, ловит на крючок, поддевает, подтетеривает, объезжает на кривой, зафуфыривает и обманывает". Сокрушительное обвинение,- говорит аббатиса, снова подняв глаза,- и вы знаете, она ведь подумала не об одних тех непотребствах, которые я уже учинила, но и о тех, которые еще только собираюсь учинить.
Колокол звонит к вечерне, и аббатиса откладывает в сторону сокрушительные листки.
- По-моему,- говорит Вальбурга, выходя из запретной двери вслед за аббатисой,- нам надо сейчас же демонтировать оборудование.
- И стереть записи? - спрашивает Милдред с некоторой дрожью в голосе. Милдред души не чает в этих записях и часто их самозабвенно прослушивает.
- Ни в коем случае,- говорит аббатиса, и они задерживаются на верхней ступеньке.- Зачем же истреблять свидетельства, без которых наша история не прозвучит и которые нужно, обработав, предъявить римским инквизиторам, намеренным упразднить нашу обитель? Записи нам нужны, чтобы надуть, околпачить, облапошить, втереть очки, заговорить зубы и тому подобное. Есть там одна запись, доказывающая, что я и понятия не имела ни о каких подслушивающих устройствах. Дело было прошлым летом: я прохаживалась с Уинифридой под тополями и обсуждала с нею, как бы получше утаить и передернуть. Запись начинается моим вопросом: "Сестра Уинифрида, а чем же плох испытанный метод замочной скважины?" На днях я ее прослушала и подчистила, объехав на кривой дурацкий ответ Уинифриды, которого, признаться, не помню. Чудесная улика, если понадобится. Да, сестра Уинифрида увязла по самые уши. После вечерни пришлите ее ко мне в приемную.
Они чинно и с привычным изяществом спускаются по ступенькам, и монахини внизу, подобно камышам, растревоженные подозрениями и страхами, трезвятся и бодрятся, строятся и подбираются и одна за другой выходят на темный луг и поспешают на вечерню.
Голоса воспаряют и понижаются, и аббатиса встает со своего возвышенного кресла и присоединяется к ответствиям. Как мягко шевелятся ее губы под прибойный рокот органа!
...Берет, изымает, заматывает, пользуется, грабастает, захватывает, завладевает, цапает, хапает, прикарманивает, присваивает, отхватывает, поддедюливает, заигрывает, запускает лапу, прибирает к рукам, с чужого воза берет, на свой укладет...
Сестры, трезвитеся, бодрствуйте, зане супостат ваш диавол ходит, яко лев, рыкая, иский кого поглотити.
...Торжествует, злорадствует, услаждается, ублажается, извлекает довольство и тому подобное, смакует, упивается, утоляет аппетиты, радуется, ликует, возвеселяется, смотрит именинницей, как сыр в масле катается, faisant ses choux gras, нежится на солнышке, ног под собой от радости не чует.
Из глубины воззвал я к Тебе, о Господи, Господи! Услышь голос мой.
Да внемлют уши Твои со вниманием гласу молений моих.
Если Ты, о Господи, станешь нам первым вменять наши проступки:
Господи, кто это выдержит?
О, дни младенчества! Душа
Сияла счастьем, в рай спеша.
Но после понял я, что тут
Назначен искус мне и труд,
И сердце отучил свое
Стремиться в вечное жилье.
- Дело в том, Уинифрида, что уж очень это было рискованно - передавать деньги переодетому семинаристу-иезуиту в женской уборной Селфриджа. Его могли арестовать за нарушение благопристойности. На зтот раз вы, пожалуйста, измыслите что-нибудь понадежнее.
Аббатиса выпарывает маленькими ноженками, ниточку за ниточкой, изумруд в тонкой оправе из риз Пражского Младенца.
- Мне крайне огорчительно,- говорит аббатиса,- расходовать, тратить, расточать, разбазаривать, переводить, транжирить и пускать по ветру приданое наших сестер, да еще таким несуразным образом. Эти иезуиты - настоящие пиявки. Вот, возьмите. Заложите его в ломбард и договоритесь с отцами Бодуэном и Максимилианом, где им удобнее получить деньги. Только оставьте в покое женские уборные.
- Хорошо, мать аббатиса,- говорит Уинифрида и плаксиво добавляет: - Пусть бы со мной пошла сестра Милдред или сестра Вальбурга...
- Они же совершенно не в курсе,- говорит аббатиса.
- Да совершенно они в курсе,- говорит Уинифрида, дура безнадежная.
- Если на то пошло, так и я совершенно не в курсе,- говорит аббатиса.- Мне по сценарию не полагается. Сказать вам, Уинифрида, о чем я думаю?
- О чем, мать аббатиса?
- Вот о чем,- говорит аббатиса:
И так тоскливо мне среди чужих:
ну да, я знаю: люди кругом, дружелюбные лица,
но мне среди чужих тоскливо.
- Понятно, мать аббатиса,- говорит Уинифрида. Она делает глубокий реверанс и готова уже удалиться, но к ее плечу белой голубкой вспархивает рука аббатисы.
- Уинифрида,- говорит она,- погодите уходить, мало ли что может случиться. На всякий случай, чтоб как-нибудь не пострадала репутация аббатства, подпишите-ка покаяние.
- Какое покаяние? - говорит Уинифрида, и ее статная фигура напряженно замирает.
- Самое обыкновенное покаяние.
Аббатиса подзывает ее к столику, на котором лежит прекрасный лист гербовой монастырской бумаги с машинописным текстом, и протягивает перо.
- Подпишите,- говорит она.
- А можно прочесть? - скулит Уинифрида, и бумага вздрагивает в ее полных руках.
- Это самое обыкновенное покаяние. Но если вы сомневаетесь, читайте, читайте на здоровье.
Уинифрида читает машинописный текст:
"Исповедую Господу Всемогущему, блаженной приснодеве Марии, блаженному Михаилу архангелу, блаженному Иоанну Крестителю, святым апостолам Петру и Павлу и всем святым свои грехи, ибо я грешна неизбывно, помышлением, словом и деянием, по своей вине, по своей вине, по своей тягчайшей вине".
- Подписывайте,- говорит аббатиса.- Только имя и занятие.
- Как-то это уж очень меня компрометирует,- говорит Уинифрида.
- Ну знаете ли,- говорит аббатиса,- вы всю жизнь ежеутренне повторяли эти слова во время мессы, и мне страшно даже подумать, что вы столько лет лицемерили и каялись лишь на словах. Сотни миллионов мирян еженедельно приносят это тяжкое покаяние пред алтарем.- Она вкладывает перо в робкую руку Уинифриды.- Да и сам папа,- говорит аббатиса,- ежеутренне смиренно свидетельствует о том же: он открыто признает, что неизбывно грешен по собственной тягчайшей вине. Причетник говорит ему на это: "Помилуй тебя Господь Всемогущий". И по-моему, Уинифрида, что не зазорно римскому первосвященнику, то и вам не слишком зазорно. Или вы полагаете, что он каждое утро лицемерит пред Богом и людьми?
Уинифрида берет перо и расписывается под покаянием: "Уинифрида, орденская монахиня аббатства Круского" - крупным, косым, каллиграфическим почерком. Она ощупывает изумруд в глубоком кармане рясы - он там, все в порядке - и перед самым уходом робко оглядывается с порога приемной. Аббатиса стоит и всматривается в текст покаяния, ослепительно белая в дневном свете ламп и суровая, как блаженный архангел Михаил.
Глава 6
Мы вступили в область мифологии,- говорит аббатиса Круская,- и с пленками я, конечно, не расстанусь. Древняя неподсудность клира - вот мое право. Нельзя затрагивать доверительные отношения между монахинями и аббатисой. Эти пленки все равно что под охраной тайны исповеди, и даже Рим не может их востребовать.
Ублаготворенные телерепортеры отбыли восвояси, но газетчики толпятся у ворот. Полицейские патрули прочесывают территорию, и собаки рычат на каждый вспорхнувший сухой лист.
Прошел месяц с тех пор, как сестра Уинифрида, которой аббатиса не велела больше устраивать рандеву в женских уборных, решила проявить инициативу, выказать воображение и договорилась встретиться с вымогателем в мужской уборной Британского музея. В этом подлестничном тупичке Уинифриду и арестовали охранники и служители музея. "Ну, дает бабец",- заметил один служитель, и Уинифрида в строгом темно-синем костюме и белой рубашке в светло-коричневую полоску, с красно-голубым галстуком, символом окончания бог весть какого университета (этого не прояснила даже воскресная пресса), была доставлена в полицейский участок: она прижимала к груди полиэтиленовую сумку со всеми этими тысячами.
Уинифрида начала выкладывать все по пути в участок, она не смолкала все время, пока женщины-полицейские совлекали с нее мужские доспехи, и делала последние признания уже в казенном комбинезоне. Заголовки вечерних газет возвещали: "Скандал в аббатстве Круском - новые откровения", "Монахиня из Кру в мужском костюме и мужской уборной" и "Дело о Круском наперстке - монахиня под допросом".
Уинифрида иссякла и была отпущена без залога по заверении аббатисы, что дело это внутреннее и церковное и что оно тщательно расследуется как таковое. Эта щекотливая ситуация, в которую полицейские власти отнюдь не хотели впутываться, не помешала, однако, некоторым епископам с грехом пополам добиться аудиенции у аббатисы Александры, белоснежной и почти неприступной, не помешала и газетам всего мира вовсю трубить дальше о Круском скандале.
- Милорды,- сказала она трем допущенным на прием епископам,- прежде чем подрывать мое аббатство, подумайте о своей пастве. Помните, у Эндрью Марвелла есть про косца: