Кати в папином кабинете занималась "вокалом", с раздражающим однообразием повторяя одни и те же два такта.
Неожиданно с адским грохотом она распахнула дверь, окинула нас мрачным взглядом и снова пошла вытягивать свои такты - угрюмо, сердито, чтоб аудитория знала, какое важное, трудное и совершенно дурацкое задание она получила.
- До, ми, соль, ля, соль, ми, до, - неслось по дому дрожащее тремоло. Мама тоже дошла до белого каления, и тогда я решил прервать представление:
- Перестань визжать!
- Я не визжу, а упражняюсь!
- Упражняйся в кухне или... где хочешь. Только не здесь! - С мамой не имело смысла спорить, наш жаворонок тут же вылетел в кухню и притих.
Стояла мертвая тишина. Мама потянулась и, вставая, захлопнула книгу.
- Который час?
- Семь, - сказал я. - Пойду к Чабаи.
- Так поздно?
- Я не понимаю примера.
- А почему не слушаешь на уроках? Что еще за новости! В семь часев вечера...
- Если ты объяснишь, я не пойду! Чему равно 5х2-Зх? Давай!
- Ах, бессовестный! Никуда ты не пойдешь! - слезливо крикнула мама.
Я пожал плечами. Мне-то ведь безразлично. Я вернулся в свою комнату, поставил локти на стол и склонился над тетрадкой. Ну и не решу примеры. Велика важность!
Не успел я еще успокоиться, как дверь неожиданно отворилась, с пятнами на лице появилась мама и остановилась на пороге, как гостья, теребя в руках платочек. Я приготовился к самому худшему... Это было совсем необычно.
- Андриш... Андриш... - сказала она, - можешь идти к Чабаи! - Это звучало так, будто перекрестным допросом подсудимого приперли к стенке и он вынужден во всем признаться. Хотел бы я знать, к чему столько треска?
Она готова была разрыдаться; я встал, чтобы как-то ее успокоить, но она тут же повернулась к двери, словно пересказала вызубренный текст и ждать от нее больше нечего.
Теперь она закроется в папиной комнате, ляжет на папину тахту и будет плакать... Уж это точно!
Несколько минут я смотрел на дверь, за которой скрылась мама, потом тихонько выскользнул из дома. Шел дождь. Задрав голову, я подставил лицо под его холодные струи.
Надо бы предупредить Кати, чтоб не беспокоилась...
■
Фараона заменяла учительница Бодор. Класс с глубочайшим интересом следил, как она спускается с кафедры, подходит к столам, с какой поразительной легкостью несет свое колышущееся рыхлое тело. Сказав несколько затасканных фраз о том, что она, дескать, ждет от нас того-то и того-то, - а ребята только и ждали, чтоб она шевельнулась, потому что тогда она похожа на огромную, сотрясаемую ветром грушу, - Бодор принялась проверять дневники. Многие, как водится, были не подписаны - вот тут-то она свою желчь и выпустила: в классе, мол, царит совершеннейшая распущенность. Это она шпильку в Фараона всадила.
В моем дневнике она сразу же обнаружила, что замечание не подписано. "Андраш Хомлок учинил в школе драку", - прочитала она и воззрилась на меня с немым укором, а я, сжав губы, ждал, что последует дальше.
И вот выстрел грянул.
- Уж если у тебя хватило мужества драться, его должно было хватить и для признания.
Блеск! Звучало просто великолепно! Моя задунайская бабушка в таких случаях говаривала: "Этот тоже нашел вымя между рогами".
Класс загалдел, а Шомфаи, к которому она стояла спиной, изобразил, какой у нее потрясающий зад.
Она не поняла, отчего зашумели массы, и продолжала дознание:
- Почему у тебя не подписан дневник?
- Как вам угодно было отметить, я боялся получить взбучку. Только поэтому!
Класс дружно грохнул.
Она приказала всем замолчать, прекратила расследование, но пригрозила, что через несколько дней снова устроит налет и тогда уж не сдобровать тому, кто и тэдэ и тэпэ.
Без Фараона в школе стало куда скучнее.
■
Утром мы с Кати торопились в школу, а под вечер, когда я вернулся домой, мама со страшной силой наводила на себя красоту. Кати, как водится, была "вне дома" - она шатается гораздо больше, чем я... Изворотливость ее поразительна: наплетет черт знает что и целый день носится за милую душу. А поймаешь ее с поличным, наврет с три короба, что гуляла с Маца или провожала Жужу на тренировку.
Мама уложила волосы. Заколола пучок и сделала легкий начес - любимая папина прическа. Я подошел к двери ванной. Мама старательно поливалась духами; я сказал, что бретелька на комбинации отрывается - пришлось тащить иголку и нитку, и она быстро ее пришила.
- Пожалуйста, сумку, скорее! - Она махнула рукой, давая знать, что уже опаздывает, и... вынула маникюрные ножницы; подпиливая ногти, она бросала на меня короткие таинственные взгляды. Ага, пора, значит, проявлять любопытство. Ну, за этим дело не станет.
- Куда ты собираешься, мама? - спросил я сверхбодрым тоном.
- Никуда!
Все в порядке, все ясно.
- Ты кого-нибудь ждешь? - задал я следующий вопрос.
- Да, жду. Кое-кто должен сегодня прийти, - сказала она таким загадочным тоном, словно начала сказку из "Тысячи и одной ночи". Только сказка эта была донельзя знакома.
Ей хотелось продолжить игру в вопросы-ответы, но я сказал, что уже четверть шестого и лучше мне встретить гостя у дома.
- Ступай, милый, - с чувством сказала она и, когда я уже закрывал входную дверь, крикнула вслед: - Ты рад?
Я сделал вид, что оглох. Если б стал отвечать, то наверняка скартавил бы и сказал: "Я гад". А она бы решила, что я спятил, или завелась бы насчет того, как бессердечна современная молодежь.
■
Выйдя за ворота, я стал в сторонке и издали смотрел на прохожих: на старуху с таксой, на дядю Мики, на элегантных пижонов - из тех, что обычно токуют вокруг Агнеш... Если подойти близко, придется здороваться, а ведь надо хорошенько обдумать, с кем как... Лучше всего, по возможности, избегать приветствий. Не прошло и пяти минут, как на углу показался папа. Неторопливо, широким шагом я двинул ему навстречу. Он не отрывал от меня глаз и, когда мы сошлись, прижал к себе.
- Как живешь? Хорошо? - спросил он.
- Хорошо, - сказал я и почувствовал, что краснею. Он, единственный человек на свете, заметил, что я живу. У меня стали дергаться мышцы под глазами. А у него задергалось все лицо.
- Ты цветов не купил?
- Вот видишь, забыл. Может, купишь?
Я кивнул без особой радости. Мне хотелось присутствовать при их встрече. Хотя понимаю, что третий лишний...
Спускаясь по лестнице, я прыгал через пять ступенек, поднимался же гораздо медленнее. И мое беспокойство было небеспричинным. Уже в прихожей я услышал легкую перепалку.
- ...я просто счастлива, что вся эта грязная история кончилась! - капризно и нервно говорила мама. Ей всегда кажется, что все обстоит именно так, как она желает.
- Нет, дорогая, ничего не кончилось. Я бы сказал, все еще только начинается!.. - Папа говорил своим прежним, назидательным тоном, от которого мама заводится мгновенно.
Она, по всей вероятности, отвернулась, потому что до меня долетело всего несколько слов.
- ...ваши вечные сражения!
Я толкнул дверь. Они оба казались испуганными, у папы даже кровь отлила от щек, и он сделался пепельно-серым, зато из меня вся горечь вмиг испарилась. Я вертел в руках цветы, будто обдумывал, что с ними делать.
Мама, конечно, просияла.
- Это мне? - спросила она, указывая на цветы.
- От папы, - сказал я.
Папа глубоко вздохнул.
А мама разыграла соответствующую роль. Цветы - прелесть, а мы оба так милы и тэдэ и тэпэ.
Потом она окинула папу критическим взглядом.
- Прими ванну, Шандор! - распорядилась она.
Надо признать, рубашка на нем была до невозможности грязная. А я про себя подумал: что же, мне всегда теперь толкать дверь, когда у них начнется баталия?
■
Утром я проснулся последним. За дверью тихо бормотал приемник; я прислушался, надеясь, что ничего не произошло. Вышел из комнаты - тишина.
Я постучал в дверь ванной.
-- Успеешь! - крикнула сестрица.
- А ты пошевеливайся!
Но она уже вышла. С таким веселым и нахальным видом, что мне стало завидно. Вот бы мне быть таким идиотом!
Я хлестнул ее полотенцем по мягкому месту - треск пошел по всему дому. Но она не зевала, молниеносно схватила тапку и, прежде чем я вскочил в ванную, огрела по спине.
Дверь я притворил неплотно и непрерывно прислушивался.
Кати преспокойно одевалась и даже, когда папа и мама прощались, не почувствовала приближения бури. Я уже натянул пуловер.
- Когда ты придешь... приблизительно? - спросила мама так громко, что я вздрогнул.
- Поздно, - ответил отец решительно, но с оттенком досады. Он ждал сцены. Я тоже.
Мама некоторое время молчала.
- Передай привет Кёрнеи, - сказала она вдруг удивительно мягко, но с особым значением.
- Откуда ты знаешь?..
- Ты с таким видом смотрел в пространство...
- Словом, передать или нет?
- Разумеется, передать!
Папа с облегчением засмеялся и сказал, что мамочка ангел. Сила!
- Такой уж я родилась, - сказала мама. - Но ты все же поторопись!
Разговор был исчерпан, они вышли, и папа забыл проститься с нами. А я, подражая гортанному голосу Модуньо, стал орать, чтобы как-то разрядить свое долгое напряжение:
Воляре, о-о, кантаре, о-о-о-о...
- Что ты воешь, как собака? - спросила Кати.
Я не ответил и продолжал орать. Она слушала весьма подозрительно, и тогда я кивнул на приемник.
- Ты что, не слышишь? - Диктор как раз говорил о погоде: ветер южный, слабый, температура днем плюс 25°. - Погодка как по заказу!
- Ну и что? - протянула Кати разочарованно. - Потому ты и бесишься? Я думала, что-то случилось.
Я махнул рукой. Ну и девчонка! Настоящий лапоть-болельщик: мчится на матч, а сам в футболе ни черта не смыслит.
■
На уроке математики дядя Лойзи вызвал меня к доске. Шел я уверенно, да и он подбодрил:
- Что ж, исправим незначительную аварию!
Но "исправить" не удалось. Он дал мне тот злосчастный пример, в котором я однажды увяз и который хотел обсудить с Чабаи, когда неожиданная мамина "самокритика" отбила у меня охоту заняться им.
- Я не знаю, - сказал я, - чему равно 5х2-Зх.
- Не знаешь? Не может быть! Ведь это повторение пройденного!
Я стоял, опустив руки, с самым несчастным видом.
- Что с тобой, Хомлок?
Тут Франк, наш ответственный за успеваемость, заглянул в свою тетрадь и поднял руку.
- Хомлок уже целую неделю не отвечает, господин учитель!
Класс зашумел. Я тоже рассвирепел. Вот подонок! Ему-то какое дело!
- Придержи язык, - с угрозой прошипел ему Чабаи.
Но Франк лишь презрительно оглянулся.
- А почему? Не готовится? - спросил дядя Лойзи.
- Да, - отчеканил Франк, взглянув на Чабаи. - Не готовится!
- Может, ты болен, мальчик? - озадаченно спросил учитель.
- Нет.
- Ты, без сомнения, болен! - И он разрешил мне сесть.
Потом вызвал еще раз: пусть отец сводит меня к врачу - глаза, дескать, мутные и лицо землистое.
Старик был расстроен и всячески старался не поставить новой двойки. И не поставил.
Это меня доконало. Обожаю такое великодушие! Я сидел совершенно сникший и чувствовал, как лоб покрывается испариной.
Чабаи объявил, что я похож на труп трехдневной давности.
Да, на этот раз вышло не слишком элегантно.
■
Время -послеполуденное. Сигнал к началу "второго раунда" - письмо.
Мама подшивала юбку, когда на галерее раздались шаги; она думала, что это Кати. Я даже вскочить не успел, как папа вышел и вернулся с конвертом.
На щеках у мамы зарделись пятна, она встала, судорожно смяла юбку и влилась глазами в письмо.
- Что это?
Папа постукивал письмом о ладонь.
- Это... - сказал он, глядя на маму с опаской, - одним словом, повестка. В понедельник будет слушаться дело... дисциплинарное. В сущности, это формальность... - И он умолк.
Мама мяла, рвала свою юбку. Глаза ее останавливались то на письме, то на мне. Мы все знали, что дисциплинарное дело далеко не формальность, но спорить никто не стал. Сейчас нас с папой заботило одно: чтобы мама успокоилась и не устроила скандала.
Но этого маме мало. Ей надо словами излить волнение по какому бы то ни было поводу.
- Что вы оба так странно смотрите? Я действительно испугалась. Разве нельзя?
- Нельзя! - сказал я твердо, и лицо у папы чуть-чуть просветлело.
Но мама все-таки нашла зацепку и, ухватившись за нее, могла теперь кружить вокруг главной темы, так что придраться было не к чему.
- Герои! Герои! - повторяла она, а потом сказала, что я факир и еще больший безумец, чем мой отец. Другие дерутся, а я за них отдуваюсь и хватаю замечания. Затем она сказала, что мы вдвоем, я и папа, непременно спасем от всяких напастей мир.
Мы словно окаменели, глядя и слушая, а у мамы в голосе зазвенели слезы, и она стала жаловаться, что вышла замуж за безумца, но одного сумасшедшего оказалось мало, и тогда она родила второго.
Она плакала в три ручья, потом начала смеяться. Я глупо ухмылялся, а у папы плясали брови, и единственное, чего ему хотелось, чтоб все уже было позади.
Мама еще поломала комедию: у нее, дескать, припухли глаза, как с такими глазами идти в магазин?
Папа уже был на пределе и чуть не сорвался, но я поспешно вмешался и дал маме совет во время раунда всегда улыбаться, тогда глаза не будут ни красными, ни припухшими.
Родители снова переглянулись, страшно таинственно, и мама наконец ушла.
А папа глубоко перевел дыхание и исчез в своей комнате.
По-моему, в самые трудные минуты жизни он всегда остается один.
И еще мне кажется, что теперь мои дорогие родители будут ссориться втихомолку, предостерегая друг друга взглядом: "Думай, о чем говоришь! Ребенок слушает!"
■
Несколько позже, когда папа вошел в мою комнату, я сразу почему-то решил, что "занятий с детьми" не будет. Как бы не так! Перед трудным матчем, назначенным на понедельник, папа хотел успокоить нервы. Поначалу мне было как-то не по себе, но потом... зря я так, ведь мой старик - замечательный парень!
Сперва он внимательно проверил дневник, отвинтил авторучку и все подписал, без звука. Потом откинулся на спинку стула и уставился на меня задумчивым взглядом, а я еле-еле терпел, даже губы стали подергиваться.
- Совсем просто, взял... да и подписал? - спросил я наконец вызывающе.
- Да, совсем просто... - сказал он, продолжая изучать мою пленительную физиономию.
- Нагорной проповеди не будет? - Тут мне вздумалось улыбнуться, чтобы смягчить резкость, но ухмылка вышла кривая.
- Ты язвишь, Андраш, - сказал он спокойно и закурил, - а потом будешь мучиться от стыда. У тебя вон руки дрожат.
Это правда: я, как мог, прижимал их к столу, а они все равно тряслись, и тогда я их поскорее убрал.
- Я не ответил сегодня по математике, - сказал я только затем, чтобы что-нибудь сказать.
- Не беда, старина! Покажи пример.
Я показал.
- Да ведь это же совсем просто! Надо вынести за скобки.
- Для того, кто знает, конечно, просто, - сказал я.
Через пять минут мне все стало ясно, и пример был решен.
В это время за дверью взревел приемник. Я вскочил.
- Выключи приемник, идиотка! - заорал я на Кати. - Ты что, ослепла? Ведь мы занимаемся!
Кати сделала гримасу и чуть-чуть приглушила.
Дверь я оставил открытой.
Но папа был недоволен.
- Этот тон мы изменим, ладно? Ступай поговори с сестрой по-человечески.
Я вышел. Еще бы. К этому я привык.
Кати слышала слова папы и злорадно дожидалась, пока я прочищу горло.
- Ну-ну! Давай! - подгоняла она.
- Не торопи, - сказал я свысока. - Значит, так. Мадемуазель! Если нетрудно, соблаговолите прикрутить приемник, чтоб он потише орал. Молю, как о великой милости.
- Как изволите! Вот! Хорошо? - И она выключила его совсем.
- Грацие, синьорина, - сказал я. Сестрица высунула язык, а я захлопнул дверь.
Папа продиктовал следующий пример. Некоторое время я занимался в тишине, но вдруг, словно бы кто-то меня толкнул, поглядел в окно. По галерее шла Агнеш, вихляя юбкой и всем другим, чем только можно.
- Послушай, это не Агнеш Дер прошла? - живо спросил родитель.
- Она.
- Я ее не узнал. Как она похорошела! Совсем взрослая женщина!
- Да. К сожалению.
- Почему к сожалению?
- Потому что я... еще не взрослый мужчина, - сказал я после некоторого раздумья.
- Вот как, старина? Ты что же, втюрился? - спросил папа, и видно было, что ему очень нравится такой оборот дела.
Я чертил на столе какие-то линии и не ответил.
- Вы уже не гуляете вместе? - спросил он тихо, волнуясь, по-моему, еще больше, чем я.
Я поднял на него глаза. Сейчас я мог ответить ему со всей откровенностью: в его глазах я прочел интерес без тени высокомерия и потому говорил почти спокойно.
- Очень редко. Теперь она гуляет с другими. Говорит, что я поздно родился.
- По-моему, ты родился как раз вовремя, - сказал он.
- Для нее... поздно.
- А вообще... она стоящая девушка?
- До мотора ей дела нет, главное для нее - кузов.
- Вот как, - сказал он с облегчением, но, встретив мой строгий взгляд, замялся и все же спросил, слегка принуждая меня отрицать то, о чем он спросит. - Ну, а... ты?
Зря он это спросил. Правда, тон был сочувственный, однако такой, будто я совершаю что-то необъяснимое, странное. Тогда я с досадой буркнул: наверное, со мной одним такое случается. Взрослые, конечно, все делают с толком...
А на галерее вновь началось оживление - появился тот хмырь, "в клетку". Он позвонил. Агнеш выпорхнула в новой юбке и белой нейлоновой блузке, мамаша ее ошивалась тут же; потом юная пара отчалила, и "клетчатый" галантно пропустил даму вперед.
Папа совсем онемел, закурил, и руки у него дрожали.
- Этот пример я решил! - сказал я.
- Может быть, математику отложим? - спросил он хрипло.
- Нет! Давай дальше! Продиктуй-ка пример потруднее!
Склонившись над задачником, он стал диктовать, запинаясь, через силу. Потом обругал сигарету: вонючая мерзость и тэдэ.
Только не в сигарете дело.
Я взглянул на часы. Половина пятого. Вчера этот "клетчатый" явился почти в то же время. И я знал, что время выбрано не случайно. Как раз начинает смеркаться, горный склон постепенно пустеет. Не очень поздно и не слишком рано. Если в семь заявиться домой, никаких подозрений - в семь кончается литания. Юноша провожает девушку, потом под присмотром мамаши они потанцуют, и никто не скажет ни слова. Все разыграно как по нотам - благопристойнейшая программа. Она вся у меня перед глазами, все знакомо... впрочем, я знаю и больше.