На пересечении с Юстон-роуд поставили огромный рекламный щит, чтобы заслонить стройплощадку по соседству с небоскребом Юстон-Тауэр. Ричард уставился на него затуманенным взором, различил каемку зарождающейся зари у его верхнего края - и тут разглядел его полностью. Щит был из тех, на которых при помощи вращающихся треугольных панелей поочередно сменяются три рекламных изображения; когда такси притормозило у светофора, женские половые губы, окруженные складками безупречной шелковой плоти, начали тасоваться, точно карты колоды в руках опытного шулера, пока не уступили место до боли знакомым чертам: ярко-красным губам и носу с широкой переносицей. На Ричарда смотрели теплые черные глаза Белла; Беллов большой палец касался широкого, белого, Беллова лба. Последним, что явили Ричарду вставшие наконец на место панели, был рекламный слоган: "Всю ночь на MW 1053/1089 кГц. Звоните в колокол - звоните мне, Беллу".
Сигнал светофора тем временем сменился, ноги зеленого человечка на индикаторе соединились, таксист нажал на "газ", и автомобиль, качнувшись, двинулся дальше. Голова Ричарда откинулась на спинку заднего сиденья. Где-то теперь эти красные губы? Может, ласкают шелковую кожу, заключавшую в себя тело Урсулы? Ричард издал гортанный стон. Таксист тут же обернулся к нему на своем обтянутом дерматином водительском кресле.
- Все в порядке, а? - спросил он, угадав профессиональным чутьем, что блевотина и желчь уже давно подступили к горлу Ричарда.
- Да, - бр-р, ну да - в порядке.
И они снова тронулись в путь. Никогда прежде Хорнси не казался ему такой уютной гаванью, как в этот раз.
На следующее утро Ричард отправился на собрание редколлегии "Рандеву", мерзкого, насквозь фальшивого журнала афиш и анонсов, в котором он работал, - и вдруг в зал вошла одна из редакторш, держа на кончике пальца листок бумаги для записей, с клейким краем. Она направилась к Ричарду - он сидел рядом со своей начальницей, той самой любительницей перчаток - и сковырнула прилипший к ее пальцу листочек на кончик его пальца. Ричард уставился на несколько нацарапанных там слов. На листке было написано: "Звон. Урсула Бентли. Просила перезв. 602 3368. Срочно!"
Ричард вовсе не думал о новом фильме Чико Франкини "Расхититель могил", не обращал внимания на разговоры о грядущем фестивале этнической музыки под эгидой компании "Шелл Ойл"; не проникался интересом ни к выставке Кандинского в галерее Бэнксайда, ни к оригинальной трактовке дягилевской "Весны священной", поставленной театральной компанией Корнеля в театре "Сэддлер Уэллс". Волны культурных событий вяло шлепали по грязной, замусоренной береговой полосе Ричардова сознания; а у самого горизонта покачивался на волнах и медленно шел ко дну пробитый танкер. Всю глубину своего несчастья Ричард познал на заре, когда увидел, как из пробоины в корпусе танкера исторгается густая струя пива, вина и водки, а из трубы валит черный наркотический смог.
Этот день должен был стать днем преодоления - ну, или попыток такового. А вовсе не днем, когда Ричард вынужден был бесстрашно пересмотреть свои морально-этические принципы и обдумать их недостатки. Он почти физически чувствовал, как ощупывает языком язвы на прикушенных щеках; как пытается не обращать внимания на то, что его собственные пальцы окружены толстыми и неповоротливыми пальцами призрака. Как ближе к ланчу оценивает ущерб, так сказать, изнутри, взирая на свои испражнения.
Офис редакции журнала "Рандеву" для страдающих похмельем был сущим адом. Под нефотогеничным, безжалостным светом ламп дневного света его открытое пространство вызывало ощущения куда хуже, чем просто "средней паршивости", когда плитки облицовки пола и потолка сталкивались и бились друг о друга, раздавливая и сплющивая все, что должно было разделять их. Вдобавок там имелись свободно стоящие перегородки из какого-то строительного материала, высотой по грудь, обитые тканью с грубым ворсом противного серо-желтого, как овсянка, цвета. Журналисты, редакторы, сотрудники типографии, секретари, дизайнеры и курьеры, населявшие этот чахлый лабиринт, спешили по нему, неся в руках какие-то бумаги, время от времени возвышались над перегородкой, чтобы крикнуть кому-нибудь из коллег, что копия вот-вот будет готова; в довершение всего, в офисе который день прокладывали кабель.
Возле кулера с водой и на лестничной площадке у туалетов кучковались сотрудники "Рандеву" - покурить сигареты "Силк Кат" и обсудить крупицы того, чем завтра будут заняты умы прочих лондонцев. Они на полном серьезе обсуждали открытие тематических ресторанов и угасание моды на экспериментальные постановки оперных спектаклей - точно это были события вселенского масштаба, призванные ознаменовать новую эпоху. Даже в хороший день Ричарду от них становилось тошно.
Вершиной этой эфемерной пирамиды, водруженной надменными жрецами, было утреннее заседание редколлегии. Как замредактора отдела, дважды в неделю Ричард был обязан на них присутствовать. Именно на таких заседаниях хоть что-то действительно делалось - когда на редколлегиях присутствовали редакторы отделов, они лишь создавали видимость деятельности. Но, в конце концов, думал Ричард, - в чем состоит его работа? В том, чтобы уменьшить важность и без того неважного события? Инвентаризировать культуру? Ну напишет он сто пятьдесят слов о каком-либо романе, какой-то пьесе или альбоме какого-нибудь исполнителя, ну приладит в уголке фотографию размером с почтовую марку; и частенько - по его собственному нескромному мнению - посетует, что сам он обошелся бы с темой значительно лучше, чем тот, о ком он пишет.
В это утро собрание было еще ужасней, чем обычно. Главред, в чьих разглагольствованиях в равных долях присутствовали разговор по делу и манипулирование людьми, на сей раз занимался тем, что всячески унижал редактора отдела премьер, психически неуравновешенного типа со стремительно развивающейся героиновой зависимостью. Еще до завтрака прольется если не кровь, так слеза, мрачно подумал Ричард; тут принесли записку.
Ее записку. Которая разнесла в щепки дурацкие перегородки и вдребезги разбила стеклянные стены кабинета главного редактора (он заказал их, посмотрев фильм "Вся президентская рать"). Ее записка впустила в помещение пахнущий кокосом бриз и трели гавайской гитары. Густая струя алкоголя была смыта очистительной пеной желания. Дрогнула и рассеялась темная пелена ядовитого наркотического дыма. Ричард не мог оторвать взгляд от листка бумаги с клейким краем; его взору неожиданно открылось будущее - точно полоска девственной земли на горизонте. Будущее, в котором Урсула Бентли звонила ему в офис. Нирвана.
Оставшуюся часть собрания Ричард досидел, развлекаясь тем, что терся лукой эрегированного пениса о нижний край стола переговоров, пока не дотерся до того, что внутреннюю часть бедра пронзила острая боль. Пару раз он от этого, мягко скажем, экстраординарного занятия чуть было не кончил в штаны, но ему это было необходимо, чтобы не допустить чрезмерного увлечения влажными эротическими грезами. Ричард даже не рассердился, когда любительница перчаток - во время короткой передышки - ткнула искусственным ногтем в его золотого тельца в виде листка бумаги для заметок и вкрадчиво произнесла: "Что, Ричард, Урсула Бентли, да? Красотка, ничего не скажешь, - хотя, прошу прощения за каламбур, ей пару раз пришлось-таки позвонить в колокольчик, а?"
Как только собрание закончилось, Ричард быстро-быстро засеменил по лабиринту из перегородок, словно лабораторная крыса, спешащая за положенной согласно условиям эксперимента дозой кокаина. Пригнувшись, он добрался до тупичка, в котором располагалось его рабочее место, и набрал номер. Судя по номеру, его обладательница жила в Кенсингтоне. Когда туман статических помех рассеялся гудком соединения, воображение Ричарда нарисовало портрет Урсулы в ее кенсингтонской квартире: высокие-высокие потолки, персидский ковер размером с небольшое поле, застекленные горки, полные редких драгоценных безделушек. И конечно же Урсула, родная сестра аристократок из книг Сомерсета Моэма, возлежащая в эркере на диванчике в стиле арт-деко. На ней - длинное, ниспадающее причудливыми складками платье цвета слоновой кости. Лиф отделан золотом, талия обхвачена золотым пояском; золотом же украшены подол и рукава. А трубка ее телефонного аппарата - в форме фигуры юноши, Адониса, правда, без пошлых подробностей сделана из слоновой кости и золота, как и сама Урсула.
- Да? - Голос Урсулы был на удивление неприятным.
- Э-это Урсула? Урсула Б-бентли? - Голос Ричарда тоже не источал мёда.
- Да-а.
- Это Ричард. Ричард Эрмес.
- Ах, да, молодой Ричард. Вчера вечером ты что-то очень быстро смотался. Что случилось? - Голос у нее был и в самом деле неприятный - но не для Ричардовых ушей.
- Ну, э-э, утром на работу и все такое… - Дурак! Он не знал, что ей прекрасно известно, что это за "такое". Ричард не имел ни малейшего понятия о том, чем занимается Урсула помимо своей рубрики "Записки честолюбивой малышки" - остряки переименовали ее в "Записки частолюбивой малышки". Судя по тому, как она не обращала внимания на то, что касалось денег, - например, на свою долю счета в ресторане, - мир журналистики был местом, где она вращалась, но не обитала.
- A-а, в "Рандеву", с этой, как ее - ну, фетишисткой, которая перчатки любит?
- Мне очень жаль, но я не расслышал. Что? - Ему и впрямь было жаль, что этих двоих могло что-то связывать. Он чувствовал (полнейший абсурд), будто уже предал Урсулу, совершил преждевременную измену.
- Ну, знаешь, Ричард, твоя начальница, Фабия, она ведь фетишистка. Только не говори мне, что ты с ней ни разу не того и ничего не знаешь. Как-то на одной вечеринке прижала она меня в гардеробной. Я тогда была немного навеселе, ну, и поддалась. И тут она достает из кармана лыжные перчатки - толстые такие, стеганые. И давай меня уговаривать, чтоб я их напялила и отдрючила ее как следует. Потом я про нее много всего слышала - и непременно про перчатки. Ну, а тебе что предлагали? Кожаные? Варежки?
- Вообще-то кухонные прихватки.
- Ха-ха! Круто, Ричард. Туше́, как говорится.
Господи! Наконец-то ему удалась фраза! Мириады розовых фламинго вспорхнули с берегов вулканического кратера Ричардова нутра.
- Ну, а я решила, что мне рано вставать особо незачем, и я поехала с ребятами дальше.
- К-куда? - Стаю фламинго расстреляли из автоматов нацистские вивисекторы.
- Сперва в гей-бар на Черинг-Кросс, потом вернулись в "Дыру", - Беллу что-то там понадобилось, ну, а после поехали в Блумсбери.
- К Б-беллу?
- Ну да. А там мы балдели. У Белла была такая штука, "блисс" называется, нечто среднее между "крэком", амфетамином и "льдом". Ее надо было курить в маленькой трубочке. Балдеешь, как… как… не знаю что. По-любому, - продолжала Урсула, - к тому времени Рейзер уже свалил, так что Белл звонит ему, знает же, что Рейзер не может устоять перед наркотой, - и говорит: "Эй, Тодд, не хочешь доехать до меня попробовать "блисса"? Все наши в сборе, а еще у меня тут парочка залетных девчонок, которые приехали в город и мечтают пообщаться с киношником…" У Тодда тут же потекли слюнки, да так, что даже мне было слышно, и он начал: "Да-да, да-да", как какой-нибудь хренов Маттли. И Белл говорит: "А вот фиг тебе", и кладет трубку. Представляешь? Ха-ха-ха!
- Хи-хи-хи, - поддакнул Ричард, который совершенно не понимал, что тут смешного.
- Бедняга даже приехал-таки в Блумсбери и полчаса названивал в домофон, прислонившись к кнопке, пока Белл не сообразил отключить его…
- А ты во сколько попала домой? - Храбрость Ричарда, как и всегда в общении с Урсулой, была скорее рефлекторной.
- Что?
- Ну… вернулась во сколько?
- Не знаю. Не помню. В полседьмого или в семь. Короче, утром - по-любому спать охота. Так вот, слушай сюда - сегодня Мирнс, ну, который занимается "зеленым шантажом", устраивает вечеринку, так что я тут рассылаю ориентировки. Увидимся в семь, в клубе - я буду рано.
- О!
Ррррррррррррррр…
Какое-то время Ричард слушал доносившиеся из трубки короткие гудки, но с таким видом, словно его слух ублажало сладострастное урчание Маленького Мишки. Вот так он и будет звать ее отныне: Мой Медвежонок.
Потом он стряхнул с себя наваждение и обернулся к компьютеру. На экране монитора мелькала фирменная корпоративная заставка журнала: рисованный персонаж, олицетворяющий среднестатистического читателя (вид сзади), помечающего маркером те события культурной недели столицы, которые он или она непременно посетит. Ричард щелкнул "мышью"; экран пискнул и явил набросок статьи примерно в двести слов. В то время как мириады стай розовых фламинго вращались, будто галактики, вокруг вселенной его сердца, Ричард Эрмес принялся править материал. Ему позвонила Урсула Бентли! Она пригласила его на… рандеву! (А что еще могло означать это "рано"?) В такой день даже сочинение дешевых дифирамбов в адрес нового представления комика Раззы Роба под названием "Гини-гини, хей-хей!" было сущим кайфом.
Весь день Ричард топтался в виртуальном "углу для принятия решений" - точно так же, как давешний тип в тренчкоте вчера вечером. В пять он отправился в Хорнси - за тем лишь, чтобы на полпути отказаться от этой мысли. Он вышел из метро на станции "Арчвей", решив, что, даже если и попадет домой, все равно не успеет принять душ и домастурбироваться до состояния бесполого нечто (в этот вечер Ричард и думать не желал о том, что с ним приключится конфуз вроде невольной эрекции), а уж тем более - заняться туалетом и гардеробом с тщательностью и рвением, которых не знал с тех пор, как подростком собирался на дискотеку.
Иными словами, чем провести недостаточно времени в своей игрушечной квартирке Венди, он предпочел не возвращаться туда вовсе. Уж лучше заявиться в "Силинк" этаким бесшабашным, невыспавшимся, невшибенно крутым прожигателем жизни, словно он забежал сюда по пути из одного злачного места в другое. Этаким мачо, да; и при встрече энергично потереться о щеку Урсулы своей щетиной, сурово и очень по-мужски, пожирая ее нескромным взглядом, точно говоря: я такой жесткий не только здесь, и тем самым заставить ее покориться. Ричардовы грязные, с пузырями на коленках, брюки, мешковатая рубаха и поношенные туфли Урсула примет за обескураживающую сексуальность и подкупающее отсутствие неловкости. Он еще подумал: а может, усугубить это дело, нарочито втянув голову в плечи и пафосно, с елейным еврейским акцентом провозгласив "Стиль, шмиль!"?
Вот такие мысли пестрой вереницей проносились в мозгу Ричарда, когда он рысил по грязному вестибюлю небоскреба Арчвей-Тауэр; слезились глаза, в которые попал песок, поднятый порывами сухого холодного ветра. Похмелье наконец-то начало отступать; все, что он чувствовал теперь, - странное водянистое ощущение в паху да намертво закупорившую обе ноздри слизь, твердую, как два крошечных коралловых рифа.
На ходу он то и дело посматривал на часы, чувствуя, что время неумолимо убегает от него, тогда как сам он пребывает в перманентной, страшно неловкой агонии настоящего. Из этого состояния его вывела витрина конторы Смита, сработавшая как своего рода "зрительная соль". А именно стенд с экземплярами газеты "Радио Таймс", расположенный так, чтобы привлечь внимание прохожих. Внимание Ричарда он привлек исправно; да что там - грубо схватил его за шиворот; так любитель подраться хватает за ворот случайного прохожего, сунув воинственную свою физиономию ему под нос, который бедняга тщетно пытается в вышеупомянутый ворот спрятать. В данном случае физиономий было много. Белловых физиономий, строй Беллов плечом к плечу, сущий колокольный перезвон, эхом отозвавшийся в голове Ричарда. Под каждой улыбающейся колокольной макушкой стояло (в различных вариантах) зазывное: "Позвони мне!"
Ричард нашел компромисс. Он снова спустился в метро и поехал в центр. Выйдя на Тоттенхэм-Корт-роуд, он зашел в магазин мужской одежды и купил черные брюки из плотной хлопчатобумажной материи, черный же блейзер, черную водолазку, чистое белье и носки. По-хорошему, он не мог себе этого позволить - но очень уж хотелось выглядеть презентабельно, чтобы удостоиться внимания прекрасной Урсулы.
Ричард проскользнул в "Силинк" без пяти семь и сразу же двинулся по коридору в мужскую уборную. Там он побрился с небывалой тщательностью. Раскорячившись в одной из кабинок, он не менее тщательно вытер подмышки влажной туалетной бумагой, перед тем как разорвать целлофановую упаковку и надеть обновки. Еще пять минут у зеркала - не обращая внимания на комментарии завсегдатаев "Силинка", выстроившихся в очередь за его спиной и желающих причесаться, просморкаться или понюхать порошку, - и Ричард готов как никогда. Твердой походкой он направился по коридору в сторону бара. Ни дать, ни взять нормандский рыцарь в битве при Ажинкуре.
Первая же стрела не заставила себя ждать: она была выпущена в него вертикально - барменом Джулиусом. Ричард вошел в бар, уселся на высокий табурет, положил локти на барную стойку и попробовал проделать хитроумные манипуляции по привлечению внимания Джулиуса. Минут через пятнадцать ему это удалось. Наконец рядом с Ричардом вырос рыжий газон, и Ричард как можно более небрежно вопросил: "Джулиус, привет - Урсулу не видел?"
- Нет, - ответил бармен, и его начальная "н" пронзила Ричарда от затылка до загривка; остальные две буквы прошли сквозь шею навылет. Ее здесь нет? Уже десять минут восьмого - она должна прийти. Неужели она играла с ним?
- Мне… - Но рыжий газон уже маячил в противоположном конце бара, обслуживая актера, самым значительным достижением которого на тот момент являлось озвучивание рекламного ролика лекарства от несварения желудка "Пепто-Бисмол".
Ричард обошел клуб "Силинк" размашистой, многолапой походкой разъяренного белого медведя. Он то бросался вверх по лестнице, то скатывался вниз, заглядывал в кафетерий, смахивавший на ресторан, и в ресторан, походивший на кафетерий; пару раз он даже громко называл ее имя возле дамской уборной, мягким голосом, весь дрожа, но в низкой тональности: "Уууурсуууу-лааа…."; до тех пор, пока из уборной не вывалились две карги от журналистики - у них аж ноги подгибались от смеха, так их позабавило его поведение.