И вот теперь Ричард не смог удержаться, чтобы не начать прислушиваться к их разговору. И пока он слушал, его нежные уши, покрытые тонкими голубыми прожилками, стали сперва бело-розовыми от стыда, а потом приобрели сердитый густо-розовый оттенок бессильного гнева. Треллет рассказывал два случая из жизни на схожие темы - схожие тем, что этого человека прямо-таки заводило унижать всех, кому выпало несчастье с ним связаться.
Первая история была про юную аристократку-кокаинистку, которую Треллет заставил лизать кафель, себя, его, Треллета, - и только тогда дал лизнуть порошка. Вторая - еще хлеще: целое откровение. Треллет - и это было рассказано с тошнотворным апломбом - как-то содержал любовницу - взрослую женщину, страдающую синдромом Дауна ("любовница" в данном случае эвфемизм, скорее речь идет о сексуальном рабстве), в квартирке по ту сторону моста Бэттерсибридж. Треллет, двигая тяжелой челюстью и весь дрожа от восторга, смачно описывал детали домашнего быта и прочих недобровольных "удобств".
Урсула Бентли облокотилась о перила, Венера в блестках, темно-русые волосы точно вторым корсажем обрамляют грудь и плечи. Хорошая штука - опиум; покуришь его, и тебе будет казаться важным только то, что действительно важно. По крайней мере, так думалось Ричарду; он собрался и отчаянным усилием воли заставил себя игнорировать тот факт, что Треллет, мягко говоря, злоупотреблял привилегиями гостя, - "Не поверишь, парень, у нее был такой влажный, такой липкий рот". Ричард поднялся. Миновав игровой стол, он направился к Урсуле, положил недрогнувшую ладонь ей на плечо и сказал: "Пойду-ка я закажу такси. Может, тебе тоже вызвать?"
Если бы Урсула в тот самый момент вела переговоры о прекращении подрывной деятельности Ирландской республиканской армии, Ричард удивился бы точно так же, как когда она обернулась и с улыбкой ответила "Да".
В ночь после вечеринки шантажиста Мирнса Ричард отправился до Кенсингтона, где жила Урсула, в одном такси с ней. Она снова поерошила его кудри, назвала "славным", коснулась губами его щеки и не выразила никаких возражений, когда он предложил пообедать вместе когда-нибудь "потом". Только когда такси отъехало от ее дома, он осознал, что в кармане у него лишь десятка да горсть мелочи. Урсула, как обычно, не пожелала внести свою лепту, а ни чековой книжки, ни пластиковой карточки у него с собой не оказалось. Таксист довез его до Ноттинг-Хилла, где вышвырнул из машины, и дальше Ричард поплелся пешком.
Он брел сквозь клочковатый утренний туман; прошел по Портобелло-роуд, мимо Фронт-Лайн, где уже в этот ранний час собрались наркоманы, безнадежно скрючившись в причудливых позах у букмекерской конторы, они сверлили глазами проезжающие машины, словно глаза их были лазерами наведения ракет "земля-порошок". Ричард знал, кто они и чего они хотят. И знал, что сам сродни им - даже больше, чем они могут себе представить.
До Хорнси он добрался, когда уже совсем рассвело; тело его приобрело контрастные оттенки, как после наркоза: голубые, красные, пурпурные, снизу, сверху, зигзагами; несмотря ни на что, в паху у него все равно точно рог торчал, он беспрестанно думал об Урсуле, представляя ее в различных положениях и позах; голой, одетой, прогнувшейся назад, - даже с ампутированными ногами, как давешний пьяница в Ист-Энде, - чтоб легче было в нее войти. Но, когда Ричард добрался-таки до кровати, то понял, что похоть переполняет его, - и он не может ни унять ее, ни сдержаться. Всего после трех прикосновений он исторг сперму, как исторгает из себя жидкость пузатый любитель пива в общественном туалете. Три сгустка спермы насквозь промочили его игрушечное одеяльце. Стоит ли говорить, что в то утро до редакции "Рандеву" он не дошел.
Осень покинула Лондон - залетная, сезонная туристка, одетая в рыжевато-коричневые опавшие листья от "Берберри", и оставила окутанный древней скорбной зимней стужей город прозябать в одиночестве.
На всякой улице бывает свой праздник, и вскоре Ричард Эрмес сменил любительницу перчаток на должности редактора рубрики "Премьеры". Повышение по службе принесло ему кое-какие привилегии, включая быстрое продвижение его кандидатуры для принятия в клуб "Силинк". Теперь ему требовалось всего пять минут, а не пятнадцать, как раньше, чтобы дождаться Джулиуса и сделать заказ. Также он приблизился к центру, к воющей пустоте тропического шторма, именуемого Белловой компанией. Теперь ему непременно звонили по телефону перед каждым сборищем. К нему так же, как к прочим, Белл относился свысока и иногда унижал его - но не больше, чем остальных.
В те вечера, когда у него не хватало наличности либо сил, чтобы подъехать в тот или иной ресторан, бар или клуб, где компания заседала в этот раз, ему неизменно звонили с мобильного телефона, и сквозь треск доносилось:
- Ричард? Да, это Белл. Мы тут подумали, что нам чего-то не хватает. Урсула тоже здесь, и она… ей… немного скучновато. Она сказала, что очень хочет тебя видеть.
- Серьезно? А где вы?
- Мы - в… Слэттер, где мы? - как Ричард ни напрягал слух, он не мог расслышать ничего, кроме хихиканья и гогота, и ничего похожего на обмен информацией, а потом: - Да, в греческом ресторанчике в районе Финч… - Далее непременно следовали гудки, оставляя Ричарда в состоянии адовых мук неизвестности - и вот непонятно ему: то ли хватать "Желтые страницы" и листать на предмет любого совпадения параметров поиска "греческий ресторан" и "Финч", то ли просто биться башкой о стену до беспамятства, чтобы забыть и себя, и ненаглядную Урсулу.
А иногда ему звонили и в самом деле посреди ночи, часа в три, в четыре или даже в пять, после того как Ричард доставит Урсулу домой (что ему теперь позволялось делать - за свой счет, естественно), или уедет домой сам, оставив ее с компанией. И снится ему, что он гонится за ней по прибрежному песку где-нибудь на Ривьере, - как вдруг настойчивая трель звонка возвращает его в потные пределы кровати, резко поднимает с постели, и он рывком снимает трубку с рычага: "Алё? Кт’это?", - для того лишь, чтобы услышать зловещее урчание гудков; когда он набирает 1471, леденящий душу механический голос произносит: "Вам звонили сегодня в четыре сорок пять утра; извините, номер не сохранился". Больше всего его убивало это "извините", как будто записанный на пленку голос на самом деле извинялся за то, что у него, Ричарда, возникли трудности.
В чем-то дела его пошли лучше, в чем-то хуже. Белл и компания всё так же развлекались жестокими проделками, как студенты-второкурсники, но в то же время Ричард добился кое-каких успехов в своих ухаживаниях за Урсулой, правда, продвигались эти ухаживания со скоростью улитки, накачавшейся туиналом. Теперь почти каждую неделю они вместе обедали - в закусочной, располагавшейся примерно на одинаковом расстоянии от редакции "Рандеву" и ее кенсингтонской квартиры. Во время этих совместных обедов она была совсем другой - была той Урсулой, которую он хотел… хотел… хотел сделать своей женой. Она предпочитала сэндвичи с тунцом и майонезом на кусочке пеклеванного хлеба, в то время как он неизменно заказывал салями на кусочке ржаного.
Не было больше приступов неудержимой веселости, свойственных ей по вечерам; не было имиджа "дрянной девчонки", демонстрации ног и бюста и шепота вагины. Не было кокаиновой фальши, неестественно красных, цвета кетчупа, губ, блестящих, как кристаллы порошка на зеркале, глаз. И не было ее аромата - сладкого, неописуемо соблазнительного парфюма, так ей, по мнению Ричарда, свойственного, как Земле свойственна сила притяжения. Без этого запаха она была доступней - и невыразимо проще и роднее.
Она казалась игривой и веселой - даже стала понемногу рассказывать о своем прошлом, тем более милом Ричарду, что оно во многом походило на его собственное: отец, которого она любила, но после развода родителей чувствовала, что отдаляется от него, мать, от влияния которой она никак не могла избавиться, сестры, которые с удовольствием приезжали к ней в гости покутить в большом городе, а потом бранили ее же за отсутствие четких жизненных принципов, праздность и легкомыслие. Они с Ричардом сочувствовали друг другу, обсуждали мелкие невзгоды и разочарования. Ричард даже готов был обсуждать с ней последний выпуск ее колонки, невзирая на то, что вся эта писанина производила в мире шуму не больше, чем использованная ватная палочка, упавшая на сырое полотенце.
Зато во время таких обедов не упоминались ни Белл, ни его прихлебатели, и когда они встречались снова, в тот же или на следующий вечер в баре клуба "Силинк", куда что девалось. Те же мерзкие шуточки, те же жестокие розыгрыши. А Урсула вела себя так, точно и не было этих совместных обедов, точно они соприкасались в двух параллельных, никак не пересекающихся мирах.
Но проблема была еще глубже и тревожней. По мере того, как зимняя стужа пропитывала город, сперва проникнув в подвал, потом пробираясь выше, захватывая этаж за этажом, - пока не объединились холод земли и небесная стужа, приемы для прессы, презентации книг и премьерные показы достигли новых высот неистовства и бесполезности. Белл и компания теперь не только ужинали с Пабло - почти каждый день они пили с ним чай, а иногда - обедали и даже полноценно завтракали.
Главным образом потому, что в начале ноября у компании появился новый дилер, снабжавший ее кокаином. Нашел его Слэттер. Этот индивидуум был Слэттеровым подобием, - настолько усыпанным перхотью, что невольно представлялось, будто горстка его "продукта" добавлялась в качестве бонуса в каждый пакетик. Но, несмотря на подобные "бонусы", товар у него был - высший сорт: сливочно-белый, с крупными кристаллами, непримятый - и поставщик этого товара был всегда на связи, всегда готов - надо лишь нажать несколько прорезиненных кнопочек. В самом деле, Ричард так часто пользовался услугами дилера (как правило, по велению Урсулы), что вскоре был забит в группу "постоянные клиенты" в записной книжке мобильного телефона дилера, причем занимал одно из первых мест в "топ-десятке" "нюх-парада".
Ричард стал употреблять столько кокаина, что цифры на обратной стороне его кредитки из впечатанных превратились в рельефные и выпирали, как надпись "Поло" на мятных леденцах. Ричард стал употреблять столько кокаина, что порой по утрам его нос был забит так, что прочистить ноздри не удавалось ни острым ногтем, ни полными пригоршнями подсоленной теплой воды. Однажды он даже всерьез собирался дойти до устроенного в здании конюшни гаража в конце улицы, чтобы работавший там угрюмый автомеханик просверлил ему в носу дырку большего диаметра.
Ричард стал употреблять столько кокаина, что больше не беспокоился о возможности непроизвольной эрекции - скорее его беспокоило то, что очень скоро у него может не случиться никакой.
Но сильнее всего из последствий возросшего потребления кокаина Ричарда угнетало то, что участились происшествия, которые он окрестил - главным образом, чтобы убрать с них зловещий налет - "бель-эпок". А именно - поразительно похожие на реальность галлюцинации, начавшиеся с инцидента в "Силинке" в день вечеринки Мирнса-шантажиста, когда ему чудилось, что он видит знакомые черты Белла, но, приглядевшись, обнаруживал, что это кто-то из прихлебателей сверлит его злобным взглядом.
Однажды серым похмельным утром, проходя по Олд-Комптон-стрит, Ричард заметил широкую Беллову спину: он стоял, низко нагнувшись, у таксофона в том самом гей-кафе на углу Фрит-стрит. Ричард удивился - чего это Белл встал в такую рань, и, по мере того, как приближался к спине - одетой в модный костюм от Беррис в мельчайшую клетку "куриная лапка" - он пристальнейшим образом ее рассматривал, дабы убедиться, что не обознался. Он даже зашел за горизонт темной брови - медленно и аккуратно, как космический зонд ощупывал бы каждый изгиб на поверхности чужой планеты, чтобы не совершить серьезной оплошности.
Но это определенно был Белл. Оттенок кожи Беллов - точь-в-точь такой, какой бывает у внутреннего края старинной чайной чашки веджвудского фарфора, да и черные пряди челки обрамляли лоб точно так, как у Белла. И безымянный палец руки, сжимающей трубку, украшал такой же, как у Белла, перстень с печаткой. Ричард радостно воскликнул "Привет!", но уже между "при" и "вет" спина у таксофона обернулась, и, когда Ричард увидел лицо, на мгновенье ему показалось, что перед ним одновременно появились два набора знакомых черт: Белла и кого-то еще. И тут черты Белла рассеялись, и его взору предстало лицо Треллета. Продажный трагик принялся распекать Ричарда: "Чего это ты делаешь, кретин! Чего ты в меня вцепился, как… руки убери!"
Ричард, пошатываясь, побрел прочь. В голове у него отчаянно гудело. Он чувствовал себя не столько униженным, сколько болезненно дезориентированным и озадаченным. Вот оно как - и в то же самое время в воздухе витал всепоглощающий аромат "Жики". Почему от Треллета пахло духами, которые Ричард ассоциировал исключительно с Урсулой? Собственно, веских причин, по которым от него не должно ими пахнуть, тоже не было, но все равно это очень странно.
Опять же, тот случай, когда Ричард договорился встретиться с Тоддом Рейзером - поесть суши в маленьком кафе в подвальчике Японского центра на Брюэр-стрит. Ричард припозднился. В то утро у него было едва ли не самое тяжелое похмелье в жизни. Когда он высморкался в крошечную, размером с мыльницу, раковину своей квартирки в Хорнси, из носа пошла кровь, после чего он рухнул в обморок, крепко треснувшись башкой о батарею. Ричард не удосужился сходить в "Рандеву" - он попросту отправил факс, что "болен", с почты на углу. Впрочем, его коллеги не особо удивились: они были в курсе и знали, что делали, когда прикалывали фотографию Ричарда к доске объявлений, воткнув кнопку прямо в нос.
Помятый, согбенный, спустился он по узенькой лесенке в суши-бар. Над одной из лакированных шкатулочек с кусочками сырой рыбы склонился - Белл! Но, когда Ричард спустился, а палочки Белла поднялись к его лепным губам, изображение большого человека замерцало и стало рассеиваться, точно отражение на воде, по которой пошла рябь; черты его мгновенно преобразились. Там, где только что сидел Белл, ухмылялся Тодд Рейзер.
Ричард сглотнул и закачался. В воздухе витал всепроникающий аромат "Жики" - немного приторная композиция из цветочно-фруктовых ароматов. Ни слова не говоря, Ричард прошел мимо Рейзера и отправился в уборную, где закусил с Пабло.
Однако большинство "бель-эпок" имели место в клубе "Силинк" - и это случалось все чаще. Где бы Ричард ни был застигнут врасплох Белловыми прихлебателями - в ресторане, в комнате для игры в футбол или в каком-то из двух баров, - сперва он видел их в облике Белла, а уж потом - в их собственном. И при этом неизменно пахло "Жики", пахло Урсулой.
Это беспокоило бы Ричарда гораздо больше, не знай он, что с каждым днем становится все ближе к Урсуле, ближе к тому, чтобы сделать ее своей. Теперь она позволяла ему целовать себя в обе щеки при встрече, а при прощании - в уголок идеальных губ. День за днем, вечеринка за вечеринкой, "дорожка" за "дорожкой" кокаина, губы Ричарда становились ближе к губам Урсулы. Он знал, что нравится ей - да она этого и не скрывала. В его присутствии она больше не рассказывала о своих интрижках - и он был ей за то весьма благодарен. Не так давно она любила поговорить об амурных похождениях - нарочито и холодно, будто желала подсчитать точное количество желчной зависти, которая переполняла все его существо. Теперь же, когда Белл и компания чересчур увлекались своими дурацкими выходками, она частенько брала его за руку и уводила.
Знал Ричард и то, что он балансирует на грани. На работе возникли проблемы. Главный редактор так прямо и сказал ему: давай-ка не волынь, ходи на работу каждый день, просыпайся и сдавай материалы пораньше, иначе в следующем году вместо карьерного роста будет тебе карьерный спад. Редактор устроил Ричарду приличную головомойку, не забыв упомянуть, что его непутевого подчиненного часто видят в "Силинке" в компании Белла со товарищи: "Он, положим, и может себе это позволить - главред покосился на Ричарда сквозь стекла дурацких пятиугольных очков от какого-то дизайнера, - но он поднимает двести штук в год и пишет энное количество тысяч знаков в неделю… - Пауза повисла в плохо проветриваемом воздухе; Ричард думал: я болен, я болен, и все мы здесь больны… - Ну, а ты ему на что?"
"На то", решил Ричард, чтобы Беллу было кого помучить. Хотя он и презирал Белла и весь Беллов свет, его неудержимо влекло к этому ловкачу. Это привело к тому, что Ричард стал испытывать физическое отвращение к Беллу. Теперь он рассматривал его массивную, плотную фигуру не с благоговейным любопытством; нет, теперь это зрелище его откровенно волновало. Лезли всякие мысли о жесткости беллощетины, о плотности белого Беллова мяса, о запахе беллокрови и беллосекреций - мерзкие, тошнотворные мысли. Мысли о том, чтобы прикоснуться к пальцам, печатавшим эти нетерпимые мнения, эти предвзятые суждения, эти безосновательные инсинуации! О том, чтобы прижать губы к осиному жалу этих губ, с которых срывались такие оскорбления, и почувствовать своим языком напоенный ядом его язык!
Ричарду это снилось - и он с криком просыпался в предрассветную влажную и липкую зимнюю стужу.
Словно вызванная этой болезнью, питаемая ею, вездесущность Белла в медиапространстве еще никогда не представлялась Ричарду столь очевидной. Казалось, рекламные щиты, прославляющие его радиошоу, росли как грибы после дождя. Такой щит появился на Черинг-Кросс-роуд, и на Стрэнде тоже. Начиная с давешнего, на Юстон-роуд, - который Ричард непременно проезжал, возвращаясь в лихорадке домой в такси, в три, в четыре, а то и в пять утра, - треклятые щиты вытянулись цепью, точно маяки-напоминатели, дразня его всю дорогу до Хорнси.
Если Ричарду случалось подобрать в метро старый номер "Стэндарт", он непременно оказывался свернутым так, чтобы первой бросилась в глаза Беллова колонка. В обычном своем виде - маленькими параграфами фальшивого насквозь текста. "Неудивительно, что благоуханная Ясмин Филипс так полюбила группу-резидент клуба "Гриндлис Апстейрз". Это ведь джаз-бэнд - а наша милая Ясмин страсть как любит подержать во рту чью-нибудь "трубу"…". Между параграфами, полными клеветы и поклепа, была вставка, вроде перманентного подзаголовка: звукоподражательное "БОМ" звонящего колокола. Никого этот колокол не спасал - лишь обрекал на отчуждение и индифферентность тысяч пассажиров метрополитена.
Перед Рождеством телешоу Белла стало выходить в эфир чаще. Каждый вечер Минотавр заседал в пластиковом лабиринте студии и заставлял своих "гостей" корячиться под шквалистым огнем ехидных вопросов. Каждое утро был повтор вечерней передачи, чтобы невнимательные зрители, наркоманы пульта, могли вдохнуть воздух Беллосферы и посмотреть нарезку из самой материи времени и пространства вместе со своим чудотворцем.