Появлению армянина предшествовала долгая речь моего суженого. Еще длиннее, чем его обычные назидания. Но в них мои родители находили столько жизненной мудрости! А тут вдруг я услышала от своего умного, красивого и богатого жениха длинные и сбивчивые извинения. Тармо Теэперв счел своим долгом - слушайте! слушайте! - извиниться за то, что на истинно эстонскую свадьбу прибудет один иностранец. Конечно, называть армянина оккупантом несколько неуместно, однако говорит-то он по-русски. Выходит, всю дорогу на свадьбе должна звучать русская речь? Тосты там и все такое. Но ведь рот армянину не заткнешь, а этим самым армянским никто из нас не владеет. Так что испытание будет нелегким…Тармо все, конечно, понимает, но он просит невесту, то есть меня… Это его первая такая просьба. Так сказать, проверка невесты на гуманность. Во всяком случае, брат этого самого Размика, Тигран, тоже из борцов, в Париже крепко выручил Тармо и даже чуть ли не спас ему жизнь. Каким образом? Мужской секрет! Нет, нет, обо всем рассказать нельзя даже будущей супруге; точнее, именно ей-то об этом знать и не следует. Женщине мужскую душу не понять. Но на свадьбу приедет не Тигран, а именно Размик, который живет в Москве, и он вовсе не борец, а наоборот, художник. У армян так принято. Брат представляет брата. Свадьба друга - праздник для всего рода…
- Не можем же мы за свадебным столом болтать между собой по-французски, если Размику известно, что мы знаем русский, - озабоченно говорил Тармо. Это - единственный язык, который поймет вся честная компания. Ах, другие гости? И ты? Да я знаю, что вы предубеждены именно против русского языка. Я ничуть не хочу, чтобы для моей невесты свадьба превратилась в пытку… Но эти армянские обычаи! Дружба для них - святое! Прислали телеграмму - выезжаю, мол - и все! Мне пришлось оформить ему приглашение, теперь виза у него в кармане… Конечно, твоя мать здорово не в духе: мол, что да почему, что за люди… Нельзя ли это переиграть? А что тут переигрывать? Он уже в поезде, на пути к нам. Завтра еду в Таллинн встречать его. Отчего раньше не сказал? Твоя мать… Наш городок… Ни один армянин в жизни не был оккупантом, но твоя мать… В общем, я в полной растерянности, и теперь все зависит от тебя, Рийна.
- От меня?! - я так ужаснулась, что даже руки задрожали.
- Твоя мать заявила, что вообще не умеет говорить по-русски. И странно, мол, ее подозревать в чем-то подобном! Можно подумать, я назвал твою матушку русской шпионкой! Школу-то она заканчивала в советское время и экзамены, между прочим, сдала на одни пятерки. И…
- Послушай, Тармо, уж я-то во всяком случае говорю по-русски хуже, чем мама. Я вообще не знаю по-русски… Ни слова! - закричала я в ужасе, чуя, что предсказания школьных красавиц начинают сбываться и от меня еще до свадьбы требуют чего-то невыполнимого и сверхъестественного.
- Милая Рийна, - неожиданно мягко сказал мой жених, впервые, кажется, за все время, что мы были знакомы, назвав меня "милой". - Ну конечно же ты говоришь по-русски; нечего, знаешь ли, пускать пыль в глаза своему будущему супругу. Я понимаю, конечно, понимаю. И тебя, и твою маму! В любом случае этот язык добрых чувств не вызовет - снова вспомнятся все эти годы чужой власти и унижений и все такое… Нет, нет, не возражай! Я все-таки кое-что повидал, так что нечего притворяться!
- Просто я боюсь, что не справлюсь! Я только мексиканцев видела, по ящику, они все такие ненормальные! А о грузинах вообще ничего не знаю…
- Никакой он не грузин, а совсем наоборот, армянин. Постарайся хоть это запомнить. Литовец - это не латыш, эстонец - не индеец, и армянин - это… это армянин. Да, конечно, в маленьких городках есть своя прелесть, и только здесь ты можешь взять в жены девственницу, однако иной раз мне хочется бежать отсюда без оглядки…
Бежать? Ну вот, началось, с ужасом подумала я. Мне этого не пережить: весь город будет злословить.
- Тармо, родненький! - храбро воскликнула я. - Я сделаю все, что ты захочешь! Ради тебя - что угодно! Но хотя бы объясни мне, что они за люди, эти армяне? И как с ними вести себя?
- Прежде всего, никоим образом не оскорблять, - пугающим шепотом ответил Тармо. - Ни взглядом, ни словом, ни жестом. Принимать, как брата… Лучше, чем брата! Это тебе не холодный эстонец.
- У меня никогда не было брата, - удрученно вставила я.
- Южанин за один только взгляд способен тебя зарезать! - продолжал, не слушая меня, Тармо. - Размик, правда, уже несколько лет живет в Москве - впрочем, его картины куда охотнее покупают в Париже, чем в России, но это, думаю, скорее, заслуга Тиграна. У Тиграна обалденное чутье на любой бизнес. Не зря же я с ним дружил. Крутой парень - в полном смысле слова! Размика, его брата, я знаю меньше: художники, сама понимаешь, люди особенные. Приехал бы Тигран, я бы вообще не волновался. Этот мужик способен очаровать самого дьявола! Но эти живописцы, у них у всех душа такая нежная… Да разве мог я предположить, что твоя мама… откуда такое упрямство? Мои родители были высланы в Сибирь и до сих пор говорят, что выжили только благодаря одной русской бабе. А твоя семья при любой власти жила благополучно и… Откуда такая озлобленность? Армяне, если хочешь знать, страдали куда больше нашего…Турки устроили им кровавую баню, теперь вот это безумие с Карабахом. Такого человека надо на руках носить, лучшие куски ему предлагать, а они морщатся…
- Я вытерплю, - самоотверженно заявила я.
- "Вытерплю"! - передразнил Тармо. - Гостеприимство должно идти от чистого сердца. Я не позволю тут ломать комедию. По крайней мере матери моей невесты не позволю; каковы они, эти тещи, давно известно. Это только поначалу они такие ласковые, ну чистый мед, а потом то и дело воткнут шпильку… Но ты-то, Рийна, знаешь русских? Так вот - армянский темперамент - это, как три… нет, пять… нет, десять русских вместе взятых. Теперь тебе ясно?
Ничего мне не было ясно.
В нашем городке русских почти не было. В школьные годы я ездила с экскурсиями не дальше Таллинна; я вообще понятия не имела о том, что находится за пределами Эстонии. Эстония казалась мне огромной до бесконечности, я привыкла мерить все на свете здешней мерою. И коль скоро в нашем городке не было армян, то, с моей тогдашней точки зрения, им вообще не следовало быть на свете. По крайней мере, им нечего делать на моей свадьбе. Да еще в качестве шаферов!
Меня пугала, впрочем, не столько сомнительная личность пришельца, сколько невнятная предупредительная речь Тармо, не придававшая мне ни капельки уверенности. Мне, как мне самой казалось, такой неловкой и беспомощной, предстояло теперь найти подход к кровожадному шаферу. Тармо с тем же успехом мог бы потребовать, чтобы я вошла в клетку ко льву.
И какая разница, на каком языке говорит дикий гость: на армянском, на русском, да хоть на суахили! Пугало то, что Тармо требовал от меня постоянно улыбаться, быть приветливой и ласковой, так как армяне - не то, что мы, заторможенные северяне, которые безразличную мину считают особо утонченным проявлением корректности. Безразличие и безликость всегда были моим испытанным оружием. Выходит, мне придется отказаться от них? За один вечер научиться улыбаться? Я была способна улыбаться только самым близким людям, да и вообще телячьи нежности в нашей семье были не приняты. А теперь мой жених требует, чтобы я улыбалась и чуть ли не в лепешку расшибалась перед человеком, который, если с ним не так поздороваешься, вполне способен зарезать…
Я не спала всю ночь.
На следующий день Тармо отправился встречать шафера - то ли на вокзал, то ли в аэропорт, то ли еще куда; мне было все равно, куда именно прибывает этот гость издалека. Я боялась только нахмуренных бровей и угрожающего тона Тармо.
Армянину предстояло провести в Эстонии две недели до свадьбы, чтобы помочь своему названному брату подготовиться к торжеству, передать подарки от Тиграна и, в конце концов, ознакомиться с городком, где родился и вырос Тармо.
Я с ужасом думала, что в нашем городке достопримечательностей ровно столько, что осмотреть их можно за два часа, не то что за две недели. Мать решительно заявила, что общаться с каким-то там русскоязычным не собирается. Не важно, из Армении он или из Сибири. Эстонский народ, в конце концов, добился права на своей свободной земле навеки забыть этот мерзкий язык. Я была в шоке оттого, что матери, оказывается, было легче продать наш хутор, чем - на радость такого достойного парня, как Тармо - переброситься с шафером парой слов на русском языке. Отец пожимал плечами и повторял, что такого он не ожидал: шафер из-за границы - это да; но не из России же!
- Папа, - терпеливо внушала я ему. - Россия теперь тоже заграница. Ты же сам все время восхищался русским гостеприимством. Ты же у нас полиглот! Ну что тебе стоит улыбнуться ему разок - он ведь не у нас будет жить, а у Тармо…
- Вот сама и улыбайся, - обрывал меня отец. - Ты их просто не знаешь, всех этих… А за меня не волнуйся. Я тоже знаю законы гостеприимства…
Наконец, шафер прибыл.
Меня не предупреждали, что невеста на выданье не вправе слишком восторгаться посторонним мужчиной, будь он хоть "братом" жениха. От меня же, напротив, требовали быть любезной, радостной, веселой…
Познакомься я с армянским художником при других обстоятельствах, я бы замкнулась в свою неловкость, как в панцирь, и ничего рокового не случилось бы. Но Тармо предупредил меня, что армянский "друг" станет первым серьезным испытанием в нашей семейной жизни. Жених требовал от меня быть гуманной. А что значит - быть гуманной? Тармо считал, что для этого надо вспомнить русский язык; и надо чтобы я улыбалась. И не просто так, а обворожительно, дружелюбно, тепло. Так что я не могла, как обычно, по прибытии гостя забиться куда-то в угол.
Мой жених резко вытолкнул меня к гостю. И я улыбалась, улыбалась, улыбалась…
Как под гипнозом.
У мужчин нашего городка мне не приходилось видеть одухотворенных лиц. Да и вообще ничего столь берущего за душу я не видела ни в кино, ни в своих снах. Нигде.
Я стояла, пялила глаза на чужого смуглого мужчину - и улыбалась.
Улыбалась, как было велено.
Я не могла стыдливо потупить глаза, меня же предупреждали: не тот взгляд - и чуть ли не нож под ребро! Армянский темперамент…
Я раньше не знала, что значит любоваться ответной мужской улыбкой. Тармо только вяло ухмылялся - в крайнем случае это могло сойти за улыбку.
Объекты всеобщего женского восхищения меня не вдохновляли. Я, конечно, знала, что, например, наш сосед считается одним из красивейших мужчин в городке - так считала и моя мать. Но сосед улыбался редко, а гримасы его сына Андруса, прыщавого парнишки двумя годами моложе меня, который так больно бомбардировал меня снежками, никак не могли сойти за улыбку. Мне было искренне жаль этого унылого сыча, потому что мой отец, по крайней мере, умел открыто и заразительно смеяться. Школьные красотки тараторили про "неотразимость" нашего учителя химии, а мне его усики казались такими же нелепыми, как и привычка улыбаться, вытягивая губы трубочкой. Но моего мнения никто не спрашивал. И никому не приходило в голову, что и у меня может быть собственное мнение по поводу "неотразимчиков" нашего городка.
Тармо требовал от меня принять гостя как близкого человека. Размик и впрямь показался мне близким. Мне никто еще так не улыбался в ответ. Во всяком случае не Тармо - нет, не Тармо.
Повиснув на шее у гостя, чтобы влепить ему смачный приветственный поцелуй, я внезапно ощутила собственные груди. Обычно я скрывала их под просторной кофтой, так как узнала о их неуместно внушительных габаритах уже давно - со школьных уроков физкультуры. С тех пор я старательно прятала их от чужих взглядов и, тем более, прикосновений.
Теперь я всем телом ощущала, что и гость почувствовал мою грудь. Тем не менее, обнял он меня очень нежно. Смущенно и благоговейно, как прочла я в его огромных глазах.
Не у всех армян такие бездонные, прекрасные и печальные глаза, как у Размика. Но у армян куда больше шансов заиметь такие глаза. Глаза моих земляков по большей части слишком уж соразмерны: умеренной средней величины, умеренного серо-голубого цвета и умеренно невыразительные.
Счастливо погружаясь в неведомость этих глаз, я с некоторым смущением вдруг подумала, что о глазах Тармо толком ничего не знаю. Они и в самом деле серо-голубые? Или, напротив, зеленые, карие, черные? Какого размера, формы? Густые пушистые ресницы цвета пива скрывали его глаза чуть ли не целиком, как повелось у нас издавна. Вглядываться в глаза собеседника считалось у нас бесцеремонным и нетактичным. Не пытайся прочесть тайну в глазах партнера - и своей не выдашь. В нашем городке это правило блюли строго.
Но тут я со смущением вынуждена была признаться, что глаза моего жениха интересовали меня ничуть не больше глаз случайного встречного.
Когда я со смелостью отчаяния бросилась к Размику со своими приветственными объятьями, свойственный эстонской барышне инстинкт самосохранения подсказал мне, что со мной творится что-то необычайное и, возможно, опасное.
Я уже хотела высвободиться, вырваться, потому что руки гостя неожиданно крепко обвились вокруг меня. Но тут мне вспомнился суровый приказ Тармо. Мое отступление могли принять за инстинктивное отвращение ко всему восточному. И я, вопреки требованиям привитых мне представлений о должном и недолжном, не отступила. Я не отвела своего взгляда от его глаз, не отвесила ему пощечину…
Рядом с Размиком я впервые поняла, что такое страстная любовь к мужчине. Мне это не казалось изменой. Скорее я уклонялась от прикосновений своего жениха, чтобы не предавать Размика. До самого дня свадьбы я почти и не помнила о том, кто для меня Тармо. Он был только незначащей деталью, рекламной вывеской, придатком ожидавшего меня "нескончаемого счастья". Тармо же интересовался мною не больше, чем с начала нашей помолвки, и оттого не заметил той перемены во мне, которую немедленно заподозрил бы влюбленный.
Длинные и путаные самообвинения Размика не смущали меня. Я не думала, поженимся ли мы. Меня это не интересовало - ни предстоящая свадьба, ни мой статус невесты; меня интересовал только Размик. Нашим ласкам не было конца, мы не могли придумать никакого плана ведения кампании, так как в объятиях друг друга теряли способность мыслить…
- Я должен тебе сказать, - начинал Размик, но дальше продвинуться ему не удавалось, так как мы тут же впадали в любовное безумие. В страхе, что нас, наконец, поймают? В надежде, что нас поймают?
- Я предатель, предатель, предатель, подонок, - стонал он в перерывах между объятиями, - приехал на свадьбу друга - и с невестой, тайком! Я бы убил любого, кто посмел бы перед моей свадьбой… Тармо вправе раздавить меня, как таракана! Я должен тебе сказать…
- Дааа, дааа, дааа, - отзывалась я счастливо, будучи достаточно простодушной, чтобы верить объятиям мужчины, а не его словам, - я знаю, знаю, ты должен мне сказать!
Но эти разговоры означали бы выяснение отношений, возвращение к рассудку… И я избегала признаний Размика. Я была настолько уверена в его страсти, что верила, будто он готов немедленно жениться на мне. Я боялась этого желания, боялась ужаса матери, недоумения отца, гнева Тармо. Я хотела только любить, впервые в жизни, безоглядно.
Счастье кончилось так же внезапно, как началось.
Однажды утром Тармо, обиженно поглядывая на будущую тещу, сообщил, что его армянский друг уехал. Мол, мой жених готов на все, лишь бы моя мать успокоилась. Даже лучшего друга отослал прочь со свадьбы.
- Ну, разумеется, первый человек на свадьбе - это какой-то армянин! - заявила моя мать, пытаясь скрыть глубочайшее удовлетворение. - А невеста тут совершенно посторонняя. И ее родня - тоже…
- Вот именно, родня невесты! - с нажимом провозгласил Тармо. - Она, конечно, главнее всего. Размик это тоже сообразил. Я ему дал несколько рисунков Рийны; он так просил, словно наша Рийночка - второй Пикассо! Обещал в Москве протолкнуть их в какой-то альбом - ну это армянские дела. Он бы и мои каракули согласился раскручивать! Армянское братство - оно всюду всемогуще, хоть в Москве, хоть в Париже. Они друг друга не предают.
- Мои рисунки?
Слезы брызнули из глаз; я зарыдала отчаянно, безутешно, оскорбленно.
- Да, конечно, ты должен был спросить у Рийны разрешения, - мать стремилась воспользоваться случаем, чтобы окончательно вбить клин между моим женихом и армянином. - Не надо ей никакой поддержки армянского братства!
- Размик, Размик, - вздыхала я. - Когда он вернется? Когда?!
- Не волнуйтесь! - сурово повернулся Тармо к будущей теще, - после такого приема он в наш городок ни ногой. У них все по-другому. На его свадьбе с Гаянэ такого, как здесь, не случится. Родители невесты - старые друзья его семьи. И на свадьбу Размика я поеду, это уж точно!
- Что точно? - пролепетала я. - Кто такая Гаянэ?
- Гаянэ - невеста Размика. Они обручены с детства: семейные дела. Милое дитя! Но бедному Размику пока что приходится вести холостяцкий образ жизни: невеста слишком молода. Конечно, нам армянские традиции могут показаться странными, - с энтузиазмом объяснял мой жених. - Нельзя же заранее знать, вырастет ли из девчонки-пигалицы красивая невеста. Скажем, увидь я Рийну девчонкой, ни за что бы не выбрал ее в жены, а теперь более ласковой и послушной невесты мне и не найти!
Удар был слишком внезапным.
Свадьба - слишком близкой.
Мне приходилось терпеть до свадьбы; я всерьез верила, что свадьба спасет меня. Как будто возможно так скоро спастись от любви. Я преступила законы нашего городка, и Господь немедленно покарал меня. Человека, которого я любила, вовсе не было на свете. Моего Размика не было. Был какой-то сомнительный искатель приключений, пособник оккупантов, русскоязычный армянин, лжец, помолвленный с другой женщиной.
После внезапного исчезновения Размика я впала в странную нервную горячку, которую наш городской врач поначалу принял за обыкновенную простуду, а позже - за странный вирус гриппа. Напугав мою мать известием, что в последнее время больные гриппом, если за ними не обеспечить надлежащий уход, частенько умирают, он запретил мне выходить на улицу, и своего жениха я увидела вновь только в день свадьбы.
- Как же можно отложить свадьбу, - отчаянно вопила я, - свадьбу никак нельзя откладывать!
Мать стыдливо шептала мне:
- Послушай, деточка, успеешь ты вдоволь отведать супружеской жизни, еще пожалеешь, что так спешила! Никуда твой Тармо не денется; выздоровей сперва…
Мой решительный протест она связывала только с Тармо. С человеком, о котором я вспомнила лишь утром в день свадьбы.
Пока я болела, Тармо редко удавалось переступить порог. Мы ни разу не оставались наедине. А издали он казался всемогущим. Мой жених, моя свадьба - только дожить до следующего дня, и предатель Размик, которого на самом деле на свете не было, рассеется сам по себе.
В день свадьбы меня признали выздоровевшей.
И, естественно, Тармо опять хотел ласкать меня, как до моей долгой болезни. Я с ужасом отшатнулась от него. В церкви я должна сказать "да", а потом мне придется остаться с женихом наедине!… До Размика руки Тармо были не слишком приятны, но вполне терпимы, теперь же его прикосновения стали невыносимы. Армянина не было, он для меня перестал существовать, и все же из-за него мое маленькое счастье стало невозможным.
Одна только мысль о предстоящей брачной ночи навсегда отвращала меня от секса. А ведь я сама требовала этой свадьбы, я, недотепа!
Было безнадежно поздно.