Голоса в глубине комнаты совсем слились с шумом моря. Я вышел из квартиры в темный коридор; из двери дома можно было попасть прямиком на Нусельскую лестницу. Я спускался в долину по припорошенным снегом ступеням, слева внизу из туннеля в склоне выбегали, разветвляясь, железнодорожные пути, справа перегибался через ограду и нависал над лестницей кустарник, что рос на краю крутых заснеженных садов. Мои ноги осторожно нащупывали заметенные снегом ступеньки; луна исчезла за тучами, была глубокая тьма, но мне все же казалось, что под снегом потихоньку разгорается искристый свет. Я обернулся и замер. По лестнице медленно, потупив голову, спускалась фигура, излучающая бледное зеленоватое сияние. Она была закутана в белоснежный плащ с широким капюшоном, закрывавшим лицо. На белой ткани проступали большие и темные кровавые пятна. Я отступил к ограде сада, скрюченные ветки упирались мне в спину и ерошили волосы. Сияющая фигура приближалась; коснувшись ногой ступени, на которой я стоял, она остановилась и повернула ко мне голову. Видение откинуло капюшон – и я вскрикнул: я увидел изможденное лицо, которое в последние дни смотрело на меня со множества картин, я увидел глубокую незаживающую рану на шее, из которой текла темная кровь. "Даргуз", – прошептал я. Мы стояли лицом к лицу и молча смотрели друг на друга, далеко-далеко за бледно сияющей головой с длинными растрепанными волосами проезжал по виадуку ночной экспресс со светящимися окнами; кровь тихо капала в снег. Я не знал, как вести себя, прежде мне не приходилось встречаться с богом. Я едва удержался, чтобы не протянуть ему руку. Быть может, надо попросить его перенести молодоженов, корабль которых потерпел крушение, на острова и помочь усталой Алвейре разрешить ее сомнения? Попросить, чтобы он отвел меня в свой город, к его площадям и дворцам, которые постоянно ускользали от моих глаз? Но не похоже было, чтобы Даргуз сумел помочь хоть кому-нибудь. Это было не то высокомерное и жестокое божество, которое изображали скульптуры. Его лицо было лицом преследуемого чужака, который, как и я, плутает по юдоли изгнания. Казалось, что его пребывание в ипостаси бога – это лишь безграничное огромное страдание, которому не будет конца. Меня охватило сочувствие к нему, я хотел бы сделать что-нибудь для него, но знал, что помочь ему нельзя.
Даргуз снова натянул капюшон и пошел вниз по лестнице. Я видел, как он миновал ресторан "Эксельсиор" и исчез в темноте улиц между Нусельской лестницей и Ботичем, в пространстве, заполненном запертыми железными гаражами, слепыми стенами мастерских, полуразрушенными заводами и закопченным придорожным кустарником.
Глава 20
Джунгли
Рассказ девушки о кораблекрушении среди книг напомнил мне слова научного сотрудника из Кле-ментинума о темных углах библиотеки. На следующий день я снова зашел к нему в кабинет, рассказал о другом городе и о своих блужданиях и попросил отвести меня в глубины книгохранилища. Ему это не понравилось; было видно, что он и вправду давно потерял желание ходить на подозрительные задворки нашего мира и разыскивать там заповедные пограничные межи.
– Мне кажется, пора вам отказываться от ваших странствий, – сказал он мне. – А то вы уже и сами смахиваете на жителя некоего призрачного города. Но если вы все-таки хотите попасть в другой город любой ценой, то советую выбрать иной путь. Переход через библиотеку опасен. Библиотека коварна; если на корешки книг, которые стоят в начале стеллажа, падает через окно дневной свет и доносится уличный шум, а две библиотекарши болтают о вчерашней телепередаче, то в конце полок в полутьме клубится туман, с книг свешиваются зловонные водоросли и слышится злобное ворчание какого-то зверя. Случается, что даже опытный работник переоценивает свое знание библиотеки и отправляется искать книгу в какую-нибудь малоизученную область; коллеги убеждают его никуда не ходить, но тот только улыбается и говорит, что работает в библиотеке уже тридцать лет и знает тут каждый уголок; видя, что его не отговорить, библиотекари бегут к читателю и умоляют того отменить заказ, они несут ему высокие качающиеся стопки прекрасных книг, книг с переплетами, что сияют драгоценными камнями, и со страницами, благоухающими редчайшими духами Востока, книг с рельефными иллюстрациями из нежного бархата и мелкого песка, книг со съедобными страницами, по вкусу похожими на лотос, которые читатель может съесть по прочтении, книг из шелка, которые можно разложить и использовать как гамак или, в ветреный день, как дельтаплан для парения высоко над равниной, книг с пьянящими эротическими историями, где дело происходит ночью на мраморных террасах под кипарисами на морском побережье: страницы этих книг пропитаны гашишем, и читателю кажется, будто он и сам участвует в действии и купается в теплом ночном море с прекрасными девушками, но упрямый читатель даже не смотрит на принесенные книги, настойчиво требуя свою – что-нибудь об уходе за автомобилем или о засолке огурцов, он хочет ее, потому что он ее заказал и считает, что персонал библиотеки любой ценой должен обслужить его; красивой дочери несчастного библиотекаря, которой успели уже позвонить и которая, словно Шахерезада, предлагает читателю рассказывать по ночам сказки, он отвечает: "Слушайте, девушка, не о чем мне с вами разговаривать! Я требую свою книгу об уходе за автомобилем (засолке огурцов)" – и тогда библиотекарь обнимает дочь и отправляется в глубину библиотеки, все напряженно смотрят ему вслед, на углу коридора он оборачивается и машет рукой, а потом исчезает за полками, и больше его никто никогда не видит, читатель тщетно ждет свою книгу, его начинают терзать муки совести, он каждый час ходит узнать, не вернулся ли библиотекарь, наконец он вовсе перестает отлучаться от стойки, где выдают заказанные книги, в пять утра он уже топчется перед запертыми дверьми Клементннума, напевая непонятные протяжные песни. В недрах библиотеки исчезает по нескольку библиотекарей в год, библиотечные училища не успевают поставлять выпускников. Между полками кто-то поставил памятник пропавшим библиотекарям, это бронзовая скульптура библиотекаря в рабочем халате, который умирает от изнеможения на куче книг, но и в эту минуту его не покидает мысль о долге и его слабеющие пальцы сжимают бланк заказа на книгу "Ьberwindung der Metaphysik durch logische Analyze der Sprache". Я не знаю, что стало с библиотекарями, заблудились ли они в бесконечных коридорах между стеллажами и погибли от голода и жажды, или их задушили животные, затаившиеся в библиотечной тьме; а возможно, там обитают какие-нибудь дикие племена, которые ловят библиотекарей и даже едят их: время от времени откуда-то издалека доносится грохот тамтамов; и кое-кто из библиотекарей утверждает, что видел в конце коридоров или же в щели, что осталась от вынутой книги, раскрашенное лицо дикаря. Возможно, эти люди – одичавшие потомки библиотекарей, которые не нашли обратной дороги. Вы по-прежнему хотите, чтобы я отвел вас в глубины книгохранилища?
– Возможно, я тоже одичаю и буду танцевать среди книг под звуки тамтама, возможно, мое лицо в конце коридора будет пугать библиотекарш, но теперь уже поздно поворачивать назад, мне надо идти дальше. Я слишком приблизился к границам другого города, и того, чем веяло оттуда, хватило, чтобы растворить последние остатки сети привычек, из которых соткано наше поведение, – без этой сети самые простые поступки распадаются на десятки действий, которые необходимо построить заново с нуля и соединить между собой, необходимо продумать тысячи возможных связей, так что обед в ресторане или поход в магазин становится геракловым подвигом. Мне нужно проникнуть дальше, в другой город; старый миропорядок уже невозможно исправить, он всегда был дырявым, сквозь него всегда пробивались ритмы некоего пратечения. Все говорит о том, что потоки текут именно из другого города, и я надеюсь в центре его отыскать источник, который является началом нашего порядка и который только и мог бы обновить его. Ничего не поделаешь, мне нужно в библиотеку. Я не знаю, с какими чудовищами встречусь, но думаю, что хуже, чем жизнь в моем городе, меня ничего не ожидает. Кроме того, я хорошо подготовился к путешествию. – Я открыл рюкзак и показал ему запасы еды, а еще вынул фонарик и помахал над головой острым мачете.
Научный сотрудник вздохнул.
– Хорошо, раз вам мало ресторана, то я провожу вас в библиотеку. Но только до границ опасной зоны, дальше вам придется идти самому. И не надейтесь, что кто-то отправится на ваши поиски, если вы не вернетесь.
Мы шли мимо бесконечных книжных полок, сначала мы шагали по ровным и хорошо освещенным проходам вдоль тщательно выровненных корешков, но постепенно, по мере нашего проникновения вглубь книгохранилища, томики стали распадаться, из них вылетали оторванные листочки, горящих лампочек становилось все меньше, так что иногда нам даже приходилось двигаться на ощупь. Наконец мы добрались до перекрестка. Над ним светила тусклая лампочка; устья тропинок, которые терялись в библиотечных недрах, были темны, в воздухе ощущался тяжелый запах старой бумаги. Мой проводник остановился.
– Здесь начинаются джунгли, – серьезно сказал он и показал на темные улочки между стеллажами. – В этом месте я вас оставлю. Удачи вам и будьте осторожны. – Он пожал мне руку и быстро исчез.
Я ступил в одну из таких улочек. Скоро я оказался в полной темноте, только кое-где слабо светились гниющие книги. Я зажег фонарик, и конус света заметался по полкам. От сырости страницы книг коробились и загибались, они распухали, обтрепывались и набухали, они расслаивались и давили изнутри на переплеты, они разрывали их и пробивались сквозь дыры наружу. Переплеты разваливались, страницы вылезали из них и свешивались вниз, как усталые языки, некоторые падали на пол, где мешались с листочками из других книг и гнили, образовав толстый слой мокнущего светящегося и неприятно пахнущего компоста, по которому мне приходилось пробираться и в который я иногда проваливался по пояс. Деревянные книжные полки в душной сырости лопались и изгибались. В гниющих внутренностях книг, в темных клиньях между страницами застревали семена растений, в темноте они набухали, пускали корни в бумагу и тянули свои ростки к краям книги, где их бойкие кончики вылезали наружу, иногда они превращались в лианы, которые, переплетясь, тянулись вдоль полок, и с них капал липкий сок, иногда становились ползучими растениями, которые пробирались по стеллажам и силком проникали в другие книги, продираясь сквозь закрытые страницы к центру тома, чтобы и там пустить свои корни. На некоторых стеблях, вырастающих из книжных внутренностей, зрели тяжелые терпкие плоды. Больше всего мне было худо даже не от осознания того, что в этих душных и вонючих коридорах творится некое странное стихийное бедствие и разбушевавшаяся природа поглощает плоды человеческого духа, нет, ужас вызывало то обстоятельство, что диковинное превращение книг в опасную и равнодушную растительность делало явной пагубную болезнь, скрыто бушующую в каждой книге и каждом знаке, созданном человеком. Я где-то читал, что книги говорят только о других книгах, что знаки отсылают только к другим знакам, что у книги нет ничего общего с реальностью, что скорее сама реальность есть книга, потому что она создана языком. Печально лишь, что получалось, будто реальность теряется за нашими знаками. Познание, коим пахнуло на меня из гниющей библиотеки, было гораздо более зловещим: тут мне стало ясно, что книги и знаки, наоборот, остаются вросшими в нашу реальность, неведомые течения которой управляют ими, что наши обозначения и наши сообщения находятся в рамках бытия, которое обозначает само себя, собственные тайные ритмы, и что эти изначальные обозначения, это первичное туманное сияние бытия поддерживает жизнь в наших значениях и в то же время угрожает снова поглотить их и растворить в себе. В библиотеке, превратившейся в джунгли, я понял, что буквы в разорванных томах и буквы в новой книге на прилавке магазина – это всего только разновидности пятен, которыми бушующее бытие украшает поверхности всего сущего и с помощью которых передает свой монотонный и невнятный шепот.
В этом сложном мире распадающихся форм обитали и живые существа: листая книги, я натыкался на плоских моллюсков, которые прятались между страницами и которые внешне так приспособились к ним, что стали почти невидимы; чаще всего я обнаруживал моллюска только тогда, когда то, что я считал бумагой, от прикосновения вдруг скручивалось и, извиваясь, уползало во тьму; случалось, что расползалась целая книга, которая в действительности была лишь колонией прилепившихся друг к другу моллюсков. Казалось, что животных становится все больше; на самом-то деле я просто научился распознавать трюки, помогавшие этим существам маскироваться. Их мимикрия нередко была почти совершенной; особенно поразили меня тела тритонов: черные пятна на их белой коже выглядели совсем как буквы, так что, когда тритон лежал на куче книжных страниц, его совершенно не было видно. Буквы большей частью составляли бессмысленные группы, но иногда случайно получались осмысленные слова или даже куски предложения: например, я прочитал на коже тритонов слова "похабный", "побледнев", "арбитраж", а на хвосте одного животного увидел сочетание "стекло прокляло королеву".
Эта живая жизнь библиотеки: набухание потрескавшихся полок, распухание книг, агрессивное буйство растений, вызревание и гниение плодов, копошение животных – имела то следствие, что стеллажи из-за ее непрерывного брожения разрастались и раздавались, проходы между ними сужались, мне приходилось пробираться по узким ущельям и прорубать себе путь мачете. Иногда два ряда стеллажей срастались, расцветшие книги и стебли, торчащие из их внутренностей, сплетались в плотные мосты, которые не брал нож; тогда я был вынужден ползти по длинным тесным туннелям, их своды образовывали сросшиеся шкафы; кое-где в таких туннелях свет фонарика выхватывал из темноты безобразную звериную морду с оскаленными клыками, животное пронзительно верещало и вцеплялось мне в лицо, иной раз какой-нибудь зверь бежал по туннелю в том же направлении, что и я, и ужасно спешил, я слышал сзади нетерпеливое пыхтение и фырканье, животное кусало меня за пятку, чтобы я поторопился, в конце концов оно перелезало через меня, своим телом вдавливая меня в грязь и злобно что-то ворча.
Чем дальше я продвигался, тем меньше листы книг отличались от листьев растений, дерево полок – от стволов деревьев, которые вырастали тут из плодородного книжного перегноя; начались настоящие джунгли – буйные, гниющие в невыносимой духоте, сырости и вони. Я дошел до берега мутной медленной реки, шириной не меньше Влтавы в Праге. Меня осенила идея сделать плот; я связал лианами несколько упавших стволов, которые лежали в грязи, и нашел кусок книжной полки, который вполне мог послужить веслом. Я спустил плот на воду и догреб до середины реки, где отдал его на волю ленивому течению; я освещал фонариком поочередно оба берега, но видел только заросли кустов-стеллажей, склоняющихся над гладью и тревожащих ее своими опущенными ветвями. Иногда слышался крик птицы или вой зверя, в плоть которого впились острые зубы. Спустя какое-то время в чаще, и слева и справа, появились ряды поднимающихся во тьму и пустоту высоких колонн, увитых плющом, – он полз вверх к богато украшенным пустым капителям, потом возникли стены зданий с провалившимися полами, зданий, внутри которых буйствовал непролазный кустарник. Быть может, река принесла меня в какой-то нежилой и заброшенный квартал другого города или же я оказался среди руин столицы исчезнувшей империи, еще более древней, чем тот город, который я ищу? Я плыл между длинными фасадами дворцов с черными дырами окон, из которых тянулись вверх ветви кустарника, проплывал мимо просторных площадей – площадей с сорной травой, пробивающейся сквозь щели между гранитными плитами, с массивными конными статуями, раздираемыми корнями ползучих растений, и с металлическими фонтанами; сначала я думал, что из фонтанов бьет мутная вода, но потом понял, что это лишь густо переплетшиеся ползучие растения, которые выросли в фонтанных чашах и свесились через их края, наконец последняя потрескавшаяся стена спустилась в кустарник, мелькнуло еще несколько одиноких колонн – и реку вновь обступила неоглядная чаща.
Я услышал отдаленный гул, который постоянно усиливался, течение реки убыстрилось; я понял, что меня несет к огромному водопаду, скрытому тьмой. Я изо всех сил работал полкой-веслом, стремясь к берегу. Шум падающей воды сменился грозным ревом. Поток тащил плот к центру реки, но в самую последнюю секунду мне удалось схватиться за обнаженный корень, торчащий над водной гладью, и перелезть по нему на берег. Плот со всеми моими вещами унесла вода, у меня не осталось даже фонарика, я стоял один, беззащитный, посреди джунглей.
Вслепую я спускался по крутому заросшему склону, ломился через кусты, оглушенный гулом воды, которая рядом со мной стремительно падала в глубину. Когда я спустился вниз и почувствовал под ногами песок, узкая полоска которого отделяла реку от зарослей, меня одолела такая усталость, что я улегся прямо на сырой песок. Надо мной шумел невидимый водопад. Скоро я уснул.
Проснувшись и открыв глаза, я вскрикнул от ужаса. Джунгли на другом берегу охватил пожар, ослепительные языки пламени озаряли красным светом ревущую стену воды, падающую с высоты десятиэтажного дома, – этот призрачный орган ночи. Я долго стоял на берегу и смотрел на алые струи.
Глава 21
Скальный храм
Я шел по узкой полоске песка, с левой стороны в черной реке отражались красные языки пожара, а справа ко мне жались непроходимые, дурманящие своими ароматами джунгли. Внезапно над зарослями показалась скала. Ее освещали красные отблески пожара, и я увидел, что на каменной поверхности вытесано гигантское лицо Даргуза: оно было таким, каким я увидел его на Нусельской лестнице, – изможденное, осунувшееся, с безумными глазами. Черты каменного лица размыла вода, стекающая по скале, впадины глаз и рот заросли лишайником. Невысоко над песчаным берегом в скале виднелась щель, к ней вели полуразрушенные каменные ступеньки с покосившимися перильцами из металлических прутьев. Я поднялся по лестнице и вошел внутрь скалы.
Я оказался в просторной пещере, на ее стенах горели лучины и освещали древние фрески, изображающие битвы каких-то металлических существ в ночном парке, за темными деревьями которого сияли огни трамвая; потолок пещеры терялся во тьме. В нише стоял алтарь, сделанный из узкого жестяного шкафчика, какие бывают в раздевалках на заводах, внутри шкафчика на плечиках висели какие-то сакральные предметы. Перед шкафчиком-алтарем на земле сидел, скрестив ноги, пожилой тощий мужчина в простой одежде, небрежно сшитой из книжных страниц, и бормотал то ли молитвы, то ли заклинания. Мне не хотелось мешать ему, а потому я робко ожидал, когда же он закончит свои беседы с божествами. Перестав бормотать, старец повернул ко мне морщинистое лицо аскета.
– Ты пришел за волшебным амулетом или хочешь узнать свое будущее?
Я объяснил ему, что иду из города, который лежит в другом конце джунглей, и что я заблудился.