Свете он раз месяц дела предложение, от которого невозможно было отказаться – соединить не только его зарплату и ее пенсию, но и души с сердцами. За еду, жилье и одежду платить не надо – мы столько накопим!! Кричал он, обдавая девушку спертым теплым дыханием, и подпрыгивал от возбуждения. На что они накопят, не уточнял, видимо, накопление имело ценность само по себе. У него – в виду ценности для пансионата – тоже была отдельная комната, и все знали, что иногда Света к нему ходит. В такие дни кавалер наступал на горло собственной бережливости и мчался в магазин за водкой и банкой маринованных огурчиков.
Очевидно, что он пытался ее соблазнить, и очевидно, что у него ничего не получалось – поскольку после похода в магазин, через время, достаточное для распития поллитры, девочка – калека сползала на первый этаж, и садилась в холле, осоловевшая и румяная. Хотя вполне возможно, что все получалось.
Слава не удивлялся постоянному потоку хорошо одетых дам на второй этаж – колясочники принимали клиентов. Вполне возможно, что они обладали каким-то даром, но плата за него была чересчур жестокой – Слава видел только женщину издалека, но так и не нашел в себе силы к ней подойти. Возле телефона стояла блестевшая хромом коляска, над спинкой виднелись буйные черные кудри, к ним тянулся телефонный провод. Когда разговор закончился и коляска крутанулась, разворачиваясь, Слава увидел саму женщину – экстрасенса. Что-то маленькое, перекрученное, скособоченное, с желтым лицом и костлявыми ручками посмотрело на него – и ведь действительно, по позвоночнику заструились уколы холодных игл – и медленно укатило за стену.
Огромный старик по-прежнему приходил спросить, нет ли ему письма и величественно удалялся, получив отрицательный ответ.
Светловолосая Ася, подтверждая прогноз умудренного жизнью Кондрата, больше не появлялась, ежедневная пестрота мелких дел все больше затирала ту ночь – и постепенно облик девушки стал размытым и белесым, как ее же волосы. Иногда Слава чувствовал какое-то саднящее недовольство, но, по большому счету, все прошло безболезненно, а значит – хорошо.
Жизнь налаживалась. Ночевал он по – прежнему в директорском кабинете, хотя тот и погрозил пальцем, сопроводив этот жест залпом отборной, но добродушной армейской матерщины. "Устроил мне тут, властитель дум, оргию под пальмами. У хрыча весь давно небось ссохся, он от зависти чуть инфаркт не хватил – даже когда рассказывал, хватался то за сердце, то за штаны…" такова была суть директорских высказываний, если перевести их на русский. Слава улыбнулся и пообещал прекратить разврат под пальмами, тем более что в обозримом будущем ничего подобного не предвидится, а если уж случиться – дело молодое – то устроится где-нибудь подальше от чутких старческих ушей.
Один раз прискакал, дымя на ходу, как старый паровоз, начальник объекта, пожал руку, похлопал по плечу, прыгнул в машину, обдал сидящих у входа старичков сизым облаком удушливой вони – и только его и видели. Слава лишь головой покачал на такую проверку. По всему выходило, что платить им не собираются. Эта мысль несколько омрачила спокойную работу – но, с другой стороны, опыт существования без денег был, и немалый, так что расстраиваться по пустякам не следовало. К тому же каждая смена приносила все новые знакомства.
Кондрат в это время умчался за выпивкой – и тяжелая обязанность по поддержанию порядка среди старичков легла на крепкие плечи Славы. И вот он сидел в гардеробе, шумно хлебая борщ. В эту смену попались хорошие поварихи – они и готовили вкусно, и делились щедро. Слава уже справился с наваристой основой и принялся за солидный кусок мяса, не дожидаясь, пока он остынет, как его оторвало от еды вежливое покашливание. Слава поднял глаза, вытер рукой масляные губы, сыто рыгнул, не удержавшись, и только потом произнес.
– Я к вашим услугам. Покорнейше прошу. – и указал на стул.
Подошедший к нему мужчина, если и обалдел от несоответствия поведения и речи, виду не подал.
– Приятного аппетита, извините, что оторвал вас от трапезы…у меня к вам просьба… вы здесь отвечаете за тех, кто приходит?
Слава с удивлением посмотрел на крупного, сытого и холеного посетителя. От него парфюмерной волной веяло деловитостью и самодовольством. На толстом пальце, придавливая рыжеватые волосы, блестела массивная золотая печатка. Белый воротничок врезался в белую подбритую шею. Светлый плащ увеличивал грузную фигуру, легкое шелковое кашне допустимым беспорядком прикрывало безукоризненные поля костюма.
– Не за тех, кто приходит – в тон, поддавшись властному обаянию гостя, ответил Слава – в тех, кто себя начинает некорректно вести. Хамить, грубить, отрывать от важных дел.
При этих словах гость слегка изогнул бровь и повел глазом на недоеденный кусок мяса. Потом достал бумажник.
– Безусловно, ваши услуги будут вознаграждены. Мне нужно немного, сущий пустяк.
Вам знакома эта женщина?
Слава, скроивший равнодушную, даже кислую мину при виде портмоне, взял цветной снимок.
– Эта женщина в центре, что ли? Седая?
– Да, да, она самая.
– Да, видел. Не очень часто, но встречаю. Я, кстати, не пойму – она здесь живет? Что вы от нее хотите? Вы ее сын? Вы ее сдали в пансионат? И что вы хотите от меня?
Слава умел быть резким. Визитер посмотрел на него удивленно, подумал, достал из бумажника тысячу, подумал еще, достал вторую, положил ее рядом с тарелкой и только потом заговорил – мягко и, можно сказать, задушевно.
– Что вы, нет, как можно сдавать родителей в дом престарелых. Это позор, я считаю. Да, я ее сын. Но, кроме меня, есть еще пять детей…
Слава издал неопределенный звук и уважительно покачал головой. Достойно.
– И всех ее детей внуки… понимаете, наша мама, прямо скажем, нарасхват. Мы без нее, как без воздуха. А она…
Он вдруг покрылся густым румянцем, раздул ноздри и тяжело задышал. Чтобы справиться с собой, гостю пришлось набрать в грудь воздуха и посидеть с минуту. Слава наблюдал за этой борьбой эмоций, склонив набок голову.
– После того, как умер отец, она взялась таскаться сюда. У нее полно внуков, она нарасхват в каждой семье, мы даже ссоримся, чтобы заполучить ее на вечер, а она… она сюда таскается… уму непостижимо…
– Ну, хорошо… – спокойно ответил Слава. – Допустим, она сюда приезжает. И что вы от меня хотите?
– Чтобы вы ее сюда не пускали!! – почти выкрикнул гость, ловко выхватывая фото и пряча его.
– Конечно – Слава говорил медленно – конечно, если она приедет в одиннадцать ночи, или в пять утра, я ее не пущу. Может быть. А в другое время? На каком основании я ее буду задерживать в часы посещений? Может быть, у нее здесь важное дело? Не просто же так она от своих семей уезжает сюда?
Мужчина вытащил платок и промокнул покрывшийся блестящим бисером лоб.
– Мне неприятно об этом говорить… да и всем, кто это знает, неприятно. В общем – помолчав и словно решившись, продолжил он – тут живет один… как бы сказать… смешно даже… старый поклонник… проклятье нашей семьи, если можно выразится таким возвышенным слогом. Преследовал маму больше сорока лет, сколько скандалов было из-за него. С отцом. С детства помню. И вот… память отца осквернена… к этому… у него даже дома нет… таскается… стыд, одно слово…
– Понятно. – Прервал его Слава. – Все понятно. Я понимаю ваши сыновние чувства… к тому же внуки без присмотра… но ничего поделать не могу. Я не имею права ее задерживать. В том числе и морального.
Добавил он, следя, как мужчина добавляет к лежащим на столе двум тысячам еще две.
– Что? – встрепенулся тот и рука с купюрой застыла в воздухе. – о каком моральном праве вы говорите?
– О своем. Если пожилая женщина ездит в гости к другу – или поклоннику, если вам так больше нравиться – с которым ее связывают сорок лет, то я ее уважаю. Так же я уважаю его. С какой стати я должен вставать на ее пути? Разве что руку подать, чтобы она на ступеньке не споткнулась.
– Он же семью разрушает!!!
– Это как это он ее разрушает, вашу семью? – холодно полюбопытствовал Слава, пододвигая деньги к посетителю. – мне показалось, что ее муж умер, что она вырастила шестерых детей? Мне кажется, что ваша мать имеет право на выбор своей жизни. Разве нет?
Мужчина отшатнулся в крайнем изумлении.
– Вы, молодой человек, пытаетесь меня учить? Вам не кажется, что это по крайней мере смешно, да и глупо? Кто вы и кто я? Я вас попросил об небольшой, хорошо оплачиваемой услуге, и вовсе не рассчитывал вместо этого услышать лекцию о своей матери. И от кого!! От охранника!! Невероятно!! Слышать рассуждения о моем моральном…
– Императиве – перебил его Слава. – Заберите деньги и, если вы собираетесь навестить кого-нибудь, идите и навещайте. Всего вам хорошего.
– Она опять ушла из дома. – заявил мужчина, разглядывая охранника, как неведомого зверя – вы ее видели сегодня?
– Да – Слава вонзил вилку в остывшее мясо – она здесь. На третьем этаже. Тридцать шестая комната.
Мужчина резко повернулся, но потом помедлил и достал из дорого кожаного портфеля бутылку с золотистой этикеткой.
– Ну хорошо, деньги вы не взяли… а от коньяка же вы не можете отказаться?
– Какая разница, уважаемый – ответил Слава – он расправился с мясом и вытер рот, на этот раз куском газеты. – Какая вам разница, возьму я коньяк или нет? Вставать на пути этой старушки я не буду. К тому же я не пью. Поговорите с другими сменами. Может, у них хватит совести ее задерживать. А вот в мое дежурство она будет проходить беспрепятственно.
Мужчина застыл в нерешительности, потом махнул пухлой рукой, поставил коньяк на стол и быстро ушел.
На третьем этаже он не задержался – быстро вернулся, ведя под руку маленькую, смотрящуюся против него ребенком, худенькую и седую старушку. Впрочем, шла она уверенно и энергично что-то выговаривала, подняв лицо к нависшему сверху, как гора, сыночку. Перед выходом она остановилась, подбоченилась, и до Славы донеслось.
– Знаешь что, дорогой? Я кандидатскую диссертацию защитила, когда у меня пятеро детей было. Ага?
Тут же выяснилось, что у сына, который как-то сразу растерял всю свою вальяжность, были причины спешить. По коридору быстро приближался старик в спортивном костюме и белых кроссовках. Настигнув мать с сыном, он сунул мужчине под нос крепкий сухой кулачок и заговорил неожиданным сдавленным басом.
– Если ты еще раз посмеешь зайти без стука, я тебе, боров мелкоглазый, нос расквашу и зубы все повыбиваю, понятно? Ты еще в тряпки срал, когда мы с твоей мамой… да как ты смеешь…
– Саша, ты что!!!
Вклинилась между ними женщина, и вовремя – побагровевший сын уже пошел на старика с кулаками, но и тот не собирался отступать.
Слава, спрятав улыбку – какие страсти здесь, однако!! – пошел разводить и успокаивать драчунов. Теперь громоздкого мужчину оттесняла энергичная женщина (старушкой называть ее язык не поворачивался) тот разъяренно сопел и все пытался ее обойти, а Слава отвел и усадил на диван, обняв за плечи, старика – разлучника. Под костюмом чувствовалось крепкие для солидных лет руки, и, приглядевшись, Слава узнал бегуна, который один раз удивил его, придя в полночь запыхавшийся и взмокший. Старик приглаживал седой венчик вокруг блестевшей лысины и сверкал очками в сторону возлюбленной – а она, уже вытолкав за дверь сына, вдруг послала деду воздушный поцелуй.
– Да, отец, ты даешь… – не удержался Слава. Дед, встав с дивана и выпрямляясь, сердито пробасил.
– А ты что думал? Я бы этого кабанчика так разделал, что родная мама бы не узнала. Они все рыхлые, Васькина порода. Гаденыш, такую минуту испортил…
Тут дед заметил сбоку округлившиеся Славины глаза.
– А ты что думал? В самый неподходящий момент зашел, свинья. "Мамочка, можно тебя на секунду" – передразнил он писклявым голосом – а я, дурак, повелся. Верунчик легкая, он ее просто увел, а я сижу и жду. Она оделась, вышла, а я жду, как идиот, хотя тоже оделся. Выглядываю – а их нет. Ну, сучий потрох, чтобы тебя собака понюхала…
Слава открывал и закрывал рот, не зная, что сказать. Дед же вдруг сбавил обороты.
– Это хорошо, что ты меня отвел. А то я бы намылил бы козлу загривок, а моя Верочка обиделась бы. Она и так с трудом время выкраивает, чтобы меня навестить…ласточка моя… С меня бутылка. Вечером зайду.
– А вы к ней не можете в гости приехать?
– Ты что. Я – персона нон-грата. – важно сказал старик, подняв вверх длинный палец. – Вечером расскажу, когда бутылку принесу, если захочешь. Тут есть о чем рассказать.
Слава пригляделся – этому старику хорошо бы подошла роль вора в законе. Огромный смуглый лоб, испещренный морщинами и извивами вздутых вен, пристальные глаза, острый подбородок, мешки и складки бурно прожитой жизни. Ночные пробежки и, вот как сейчас – сильный водочный запах. Грубый голос и резкие слова, и в то же время – ласточка моя…. Сорок лет…
Славик ждал вечера с самым настоящим нетерпением – может быть, даже он сам, человек, сделавший себя самым прожженным циников, изменит взгляды на это эфемерное понятие?
Он видел эту парочку, не раз и не два. Флирт в доме престарелых, как ни странно, был вполне обычным явлением – некоторые особо шустрые старики и старушки, словно назло природе, расписывались, съезжались в одну комнату, ругались, расходились, ревновали друг друга с соседям. Так что лысого деда, действительно чем-то похожего на вора в законе, и его седую, как лунь, подружку – а она, круглолицая и скуластая, напоминала кошку – он видел часто. То они жарко спорили, замолкая при приближении посторонних, то сидели молча – дед держал сухие ручки возлюбленной в своих ладонях, она делала вид, что ничего не замечает. Чем-то они выделялись из всех стариков и старушек, что-то в них было необъяснимое.
Теперь Слава догадывался – видимо, это как раз и было то, чего, как он себя уверял, не было, что являлось прекрасной сказкой человечества.
Старик явился, как и обещал – с бутылкой. Слава был готов к отпору, даже приготовил расхожую страшилку про болезнь печени и судороги мозга, но она не понадобилась.
Старик молча, ни слова не говоря, поставил на стол флягу и выложил шоколадку.
– Как вас зовут то?
– Какая разница – нахмурился старик. – кто мы здесь? Старики. Вот и зови меня дедом. Дед он и есть дед. Как бы я не хорохорился, все одно – дед. Еще можно звать дураком. Придурком, который упустил свое счастье. Будешь?
Коротко взглянул на Славу дед и, увидев, как тот отрицательно покачал головой, не стал расстраиваться.
– Нет и не надо, мне больше достанется. Так что ты хотел услышать? Как я свое счастье пролюбил?
– почему про… пролюбили? – Слава впервые слышал такую замену мата.
Дед молча налил себе коньяку в кружку с отбитой ручкой, салютнул молчащему Славе, посидел с закрытыми глазами и только потом потянулся к янтарным долькам лимона.
– Потому что, парень – мой тебе завет и мое наследство. Бери от жизни все, пока можешь. Можешь целовать девочку – целуй ее сразу, потом случая уже не будет. Есть у тебя шанс – хватай его всей пятерней – второго такого шанса не будет. Если можешь сделать дело сейчас – так делай, мать твою, а не валяйся в кресле, как немощный. Что вот ты тут сидишь?
– Работаю… – растерялся от такого неожиданного поворота Слава.
– Работаешь… работать надо так, чтобы не спать, а проваливаться в черную яму, мгновенно, сразу и без сновидений. Вот это работа. И любить надо так, чтобы не стыдно было потом за упущенные возможности. Послушай человека, который упустил все свои шансы. И теперь вот – догниваю в этой богадельне.
Славик молчал – Дед был зол и напорист. Такой действительно мог навалять рыхлому сынку.
Старик меж тем выпил еще одну чашку и, посидев по своему обыкновению с закрытыми глазами, неожиданно сказал…
– Сорок лет… сорок лет – целая жизнь, не правда ли? А пролетела, как одно мгновение. Сорок лет назад я увидел эту свою скуластую кошку на стене, в скромной рамке. Да, сначала я увидел ее фотографию в гостях у знакомых… сейчас мне ясно, что это были просто знакомые, но тогда я, молодой идиот, считал, что они настоящие, верные друзья. Такая черно-белая фотография в простенькой рамке – но я замер перед ней, как оглушенный. Я стоял и понимал, что пропал, что отныне вся моя жизнь будет посвящена этой девочке, которая меня тогда еще не то что не видела, но даже и не слышала. Я спросил, как ее зовут, и потом весь вечер сидел так, чтобы видеть фото – как я его тогда не утащил, не знаю.
Ну и познакомились мы, конечно же, в гостях. Про меня уже рассказывали – такой-то мол, неплохие стихи пишет – так что она была заинтригована. Что рассказывать? Как рассказывать тебе? Сам должен понимать, молодой еще, не забыл, должно быть, как это все бывает. Как вспыхиваешь от одного случайного прикосновения, как взгляд светится неосознанным счастьем и лаской, как понимаешь человека не то что с полуслова, а с первых произнесенный звуков…
– Ну и почему же вы разошлись? – спросил Слава. Дед уж несколько минут сидел, потерявшись взглядом в пространстве.
– По наивности. – невесело усмехнулся он. – Я тогда был настолько наивен, что думал – любовь это нечто духовное. Честно говоря, я свою девочку тогда даже за руку взять боялся. Ну и добоялся.
– И? – Славик вспомнил зиц – председателя Фунта. Сидящий сейчас перед ним, разомлевший от алкоголя старик разве что отдаленно напоминал агрессора в спортивном костюме, норовящего побить взрослого и крепкого мужчину. Сейчас Дед говорил неторопливо, с ленцой, словно комментируя разворачивающиеся перед его внутренним взором события сорокалетней давности.
– И… и появился другой. Жаль, что у меня не было возможности избить его. Избить до полусмерти. Он же Веруньку изнасиловал. В самом прямом смысле. Губы искусаны, руки в синяках, нервный шок – неделю девочка отлеживалась. Правда, потом этот козел прибежал с букетом – статью позорную еще никто не отменял. И девочка, моя любовь, как оказалось, выбрала свой счастливый билет. Пятикомнатная квартира на Пушкинской, в сталинском доме, профессорская семья, научная элита – и она, приехавшая и белорусского городка провинциалка, лимита. Ну как она могла устоять? Такая мелочь, как влюбленный робкий дурачок, в расчет не шла. Да и не любила она меня никогда, как говориться. Глаза, правда, отводила… и за все сорок лет общения ни разу мы не обсудили ее мужа. Разговаривали обо всем, а его – как будто не было.
– А что дальше?
– Ничего дальше. Потом я пытался ее забыть, связывался с другими женщинами. Женился. Пригласил ее стать крестной моего сына. Приехали с женой к ней в гости – уже официально, как старый друг семьи. Посидели, поговорили, попили водочки, обсудили дела крещения. А жена потом, дома уже, устроила истерику от ревности.
– Что ж там у вас такого в гостях было? Целовались в коридоре?
Дед усмехнулся.
– Да прям… целовались… скажешь тоже…мы и сейчас то целуемся совсем нечасто…Я, говорит, видела, как она на тебя смотрела. Как она на меня смотрела? Хотя бабы, как говорится, нутром чуют. Видимо, что-то во взгляде моей любимой было, раз жена ядом изошла.
– И что-нибудь изменилось?
– Да ничего. Верочке же пришлось нешуточные бои выдержать. И ведь выдержала.
– Какие бои? – Уточнил Слава. Дед уже опьянел, и речь его становилась все более и более несвязной.