– Правильно, – осенило меня, – все дело в том, что в тебе живет Дух Противоречия, в то время, когда он должен жить в старой керосиновой лампе или в бутылке. Неси скорее бутылку.
– Зачем? – удивилась Аллочка. – Дядя Эй, зачем?
– Сейчас увидишь. Мы запрячем твой Дух Противоречия в бутылку и закроем пробкой. Ты же знаешь, что джины и духи живут в бутылках. Помнишь, мы в сказке читали?
Алла кивнула. Она помнила. Но то в сказке. Девочка с недоверием и страхом следила за тем, как баба Валя моет бутылку из-под апельсинового сока и как я подбираю к этой бутылке хорошую пробку.
– Неправда, дядя Эй, не запрячешь, – сказала моя племянница, но в голосе прозвучало сомнение.
– Говори сюда, – подставил я бутылку.
– Чего говорить? О чем?
– Что тебе подсказывает Дух Противоречия, то и говори.
Она склонилась над горлышком и, конфузясь и в то же время немножко побаиваясь того, что должно произойти, быстро повторила несколько раз:
– Вредничаю, вредничаю, вредничаю!
И тут я ловко, так что ни одно "вредничаю" не успело вылететь назад из бутылки, заткнул горлышко пробкой. От дыхания стенки бутылки запотели и стали матовыми.
– Видишь, Дух Противоречия там, – радостно показал я бутылку. – Теперь мы спрячем его в кладовку, и ты будешь всегда хорошей девочкой.
Алла с опаской подержала в руках бутылку. Никаких сомнений не оставалось – Дух Противоречия пойман и сидит на стенках бутылки, накрепко запечатанный пробкой.
Алла притихла, забралась с ногами в кресло и просидела в нем, вежливая, послушная, пока я не ушел.
Но, видимо, я плохо закрыл пробку. К вечеру Дух Противоречия снова оказался на свободе. Мама Рита не разрешила взять балерину с серванта, но руки сами так и тянулись к фарфоровой статуэтке.
– Куда ты полезла, – сказала мама Рита, – отнеси стул на место и не смей никогда брать балерину.
– А я хочу, – заявила дочь.
И, несмотря на запрещение, еще ближе пододвинула стул, взобралась на него и сняла балерину с серванта.
– Придется мне тебя наказать, – вздохнула мама Рита. – Ты становишься просто катастрофически непослушной. Стань в угол.
Стоять в углу без дела было обидно и скучно. Алла подцепила ногтем краешек обоев и стала его потихоньку тянуть на себя.
– Алла, не испытывай наше терпение, – сказала баба Валя, – оставь в покое стену.
– Не оставлю.
– А вот мы сейчас посмотрим – оставишь или нет.
Баба Валя легонько стукнула ее по руке. Но в ответ услышала еще более ожесточенное:
– Хоть убей – не перестану, – и, рванув со всей силой, Алла отодрала от стены большой кусок обоев.
Подошла мама Рита.
– Что она делает, бессовестная. Прекрати сейчас же!
Алла заплакала, но снова потянулась к стене. Мама Рита шлепнула ее и повторила:
– Прекрати!
Девочка заплакала еще сильнее, но руки ее, как бы помимо воли, ухватили неровный край обоев.
– Прекратишь же ты, наконец!
Мама схватила дочь за плечи и потянула к себе. Алла не сопротивлялась, но край обоев не выпустила из рук. Большой кусок оторвался от стены и рухнул на пол. Угол был безнадежно испорчен.
– Что же это такое она со мной делает? – растерялась мама Рита и заплакала. – Будешь стоять, вредная девчонка, посередине комнаты, пока не осознаешь свой поступок. И в кого ты только такая уродилась?
"В меня, – грустно подумала баба Валя, – вся в меня". Она вспомнила, как ее в таком же возрасте отец лупил в коридоре около вешалки ремнем, а она, не обращая внимания на боль, упрямо резала ножницами мех отцовской шубы. Чем сильнее он ее стегал, тем ожесточеннее она кромсала шубу. Так и не уступила. "Нет, определенно она в меня", – еще раз подумала баба Валя и тяжело вздохнула. Характер девочки не предвещал ни ей, ни маме Рите спокойной жизни.
Пояс
– Да что же это такое делают с девочкой? – сказала баба Ната. – Я пятерых детей воспитала и трех внуков вынянчила и никогда у меня ничего подобного не было. Разве так можно?
Ее сухонькая фигурка выражала непонимание, губы были поджаты. Она осуждающе покачала головой и мелкими шажками прошла за ширму. Минут через десять она появилась оттуда в своем выходном платье с перламутровыми пуговицами и с чемоданчиком в руке.
– Ольга, я поеду на Никитинскую.
– Зачем это? – удивилась моя жена.
– Поживу там, Валентине помогу по хозяйству. За Аллочкой присмотрю, – виновато ответила бабушка.
– Всегда вы не вовремя придумываете, – рассердилась Ольга. – Вы же знаете, что эта неделя у меня трудная. Я не могу заниматься завтраками и обедами.
– Не держи меня, Ольга, пожалуйста, – попросила бабушка.
– Конечно, Бабулия, поезжай, – сказал я.
Ольга промолчала, и баба Ната, воспользовавшись паузой, юркнула в коридор.
Я не знаю, о чем думала моя жена в этот момент, а я вспоминал о том, как бабушка писала мне письма в Москву. Ей было восемьдесят два года, когда я учился на первом курсе. Во время каникул бабушка отвела меня в сторону и, конфузясь, попросила купить ей букварь. Меньше чем через полгода она научилась различать буквы, и я стал регулярно получать письма, начертанные огромными печатными каракулями, с чудовищными ошибками. Но для меня не было ничего дороже этих писем. В восемьдесят два года она выучилась грамоте, чтобы переписываться с внуком, подавать ему советы и узнавать без посторонней помощи, как он живет один в большом городе. Сейчас ей было девяносто лет, и она, озабоченно помахивая маленьким чемоданчиком, помчалась выправлять жизнь правнучки.
Ольга сидела и сердилась на бабушку, а я думал об удивительной связи между людьми старыми и молодыми, маленькими и большими, и мне все сильнее и сильнее хотелось написать об этом книгу. Но я не знал, будет ли у меня когда-нибудь для этого возможность.
Бабушка вернулась домой так же неожиданно, как и ушла. Вид у нее был странно виноватый, выходное платье с перламутровыми белыми пуговицами потеряло свою элегантность и строгость, потому что было вместо широкого пояса с шестью золочеными дырочками было подпоясано тесемкой.
– Бабушк, а где же твой пояс? – удивился я.
Она засуетилась, ответила неохотно:
– Куда-то задевался. Аллочка, наверное, спрятала.
– Что это вы так быстро вернулись? – подозрительно спросила Ольга.
– Я вспомнила, что мне должны принести пенсию, – сказала бабушка и перевела разговор на другое: – По дороге я зашла на базар, купила цветной капусты. Пожарить на ужин?
Мы не стали ее больше ни о чем расспрашивать.
– Завтра сходим, узнаем, что там произошло, – шепнула мне жена.
Мы договорились встретиться после работы у кинотеатра, чтобы вместе навестить нашу непокорную девочку. Но в полдень вдруг раздался телефонный звонок, и Ольга грустным голосом сказала:
– Я не пойду.
– Почему?
– Боюсь, увидит меня и испугается. И как я, умная женщина, допустила такую глупость – стала раздевать девочку, чтобы доказать ей, что каждый должен честно относиться к своим обязанностям? Ведь для ребенка достаточно того, что он видит, честно или нечестно относятся к своим обязанностям его родители. Лучшего примера не придумаешь. Так ведь?
– Так, но почему ты не хочешь идти? Она уже давно забыла.
– Нет, нет, – сокрушенно ответила Ольга. – Ты не понимаешь. Тут есть одна тонкость. Она была убеждена, что я хотела ее голой выгнать на улицу. Ты зайди ко мне на работу перед тем, как пойдешь на Никитинскую. Я купила ей вязаную шапочку с двумя помпонами. Передашь и посмотришь, как она примет. Если обрадуется, тогда позвонишь, и я подъеду. Вызову такси и через пять минут буду.
– Послушай, что ты выдумываешь, – разозлился я. – У детей каждый день новое событие. Она давно забыла.
– Пойми же ты, я не хочу ее потерять, – сказала с досадой жена. – Я не хочу закреплять неприязнь, которая сейчас есть в ней ко мне. Если тебе трудно заехать за шапочкой, так и скажи.
Мне было нетрудно. Я, можно сказать, с удовольствием заехал за шапочкой и потом всю дорогу злорадно думал в такт дребезжащему трамваю о том, как осмотрительны становятся взрослые, когда выясняется, что они могут потерять любовь и уважение маленького человека. Шапочку купила и будет сидеть у телефона в ожидании того, как Алла примет подарок через посла.
Но вручить сверток мне не пришлось.
– Никаких подарков! Никаких шапочек, – громко сказала баба Валя.
Алла, увидев меня, обрадовалась, но суровые бабушкины слова помешали ей, как обычно, подбежать и повиснуть на мне. Она издалека поздоровалась со мной и спряталась в своей комнате.
– Что еще стряслось? – скучно поинтересовался я.
– Пусть она тебе сама расскажет, бессовестная. Маму свою обидела так, что та расстроенная на работу пошла.
– Сказала что-нибудь нехорошее?
– Плюнула. Она у нас теперь плюется, как верблюд. Она дождется, что я поднимусь и уеду в Астрахань жить к Иринке и тете Броне.
– Не надо, баба Валя, не сердись. Со всяким может случиться, – начал я ее успокаивать.
– Да? – иронически спросила она. – Ты бы посмотрел, как она вчера с бабой Натой поступила, тогда по-другому заговорил бы. Что-то ей не понравилось, и она заявила бабе Нате: "Уходи!" Та, конечно, обиделась. "Хорошо, я уйду", – и пошла к двери. Тогда эта маленькая тиранка забежала, загородила дорогу и заявляет: "Я говорю, в ту комнату уходи, к куклам".
– Правильно, – обрадовался я. – Она ее не прогоняла, а приглашала играть в другую комнату.
– Да? – опять спросила баба Валя. – Если ты ничего не понимаешь, то я не виновата. Защитник нашелся.
Я смущенно замолчал, заглянул в комнату, где спряталась моя племянница. Глазенки у нее забегали, когда она встретилась с моими глазами, плечи сжались.
– Аллочка, зачем же ты так обижаешь хороших людей?
Я подошел, выпрямил ей плечи и тут увидел на гвозде почти под самым потолком пояс бабы Наты с шестью золочеными дырочками.
– Нашелся? – обрадовался я. – Зачем вы его повесили так высоко?
– Он висит здесь, чтобы она знала, – объяснила баба Валя, входя к нам. – Она вчера довела всех до того, что баба Ната сняла пояс, протянула мне и попросила выпороть твою прекрасную подружку.
– Я его все равно спрячу, – мрачно пообещала девочка – Все уйдут, а я возьму и спрячу.
Пояс был повешен над кроватью Аллы с таким расчетом, чтобы она его видела, а достать не могла.
– Значит, первое, что радует ей глаза, когда она просыпается, это орудие порки? – спросил я.
– Да, – жестко ответила баба Валя. – Пусть помнит. Нас тоже учили ремнем.
Я ушел в плохом настроении. Дома в Березовой роще минут пять я не отвечал на вопросы Ольги и бабы Наты. Я накапливал в себе побольше злости и, когда молчать больше было нельзя, спросил, словно выстрелил из пистолета:
– А что же ты нам не все сказала про свой пояс?
– Как не все? – тихо сказала баба Ната, и половник в ее руке дрогнул.
– А так… Оказывается, твой пояс вовсе не потерялся. Ты сама сняла его… Ты же сама предложила выпороть Аллочку своим ремнем… Что ты так на меня смотришь?
Бабушка смешалась, задвигала взволнованно морщинистыми щеками.
– Кто тебе сказал? Валентина?
– Да. Кто же еще?
– А что же она тебе не сказала, что она попросила его у меня. Она сказала: "А ну-ка, баба Ната, дай твой пояс, сейчас мы выпорем ее".
– И вы, конечно, дали? – сказала осуждающе Ольга и отодвинула от себя тарелку с борщом.
– Дала, – виновато заморгала бабушка.
– Теперь твой пояс висит у них на ковре, как устрашение, – мрачно сообщил я. – Как Дамоклов меч над головой ребенка.
– Она же его спрятала.
– Нашли и повесили.
– Да зачем же они это сделали?
Баба Ната ужасно огорчилась.
– Вот, – сказала Ольга. – После этого она будет вас любить. Ждите.
Мы поели первое, а второго не дождались. Стукнула внезапно дверь в коридоре, Ольга пошла посмотреть, что там такое, и увидела на лестнице удаляющуюся бабушку.
– Наталья Елисеевна, вы куда?
– За поясом.
– Подождите. Узнайте там, отдали ей шапочку с помпонами? И что она сказала.
Баба Ната ничего не ответила и не обернулась. Она очень спешила. А в это время на Никитинской назревало новое событие.
Алла подтащила к своей кровати стул, взгромоздила его прямо на одеяло, подперла с двух сторон подушками и полезла за поясом. Грохот падающего стула и звонок раздались одновременно. Мама Рита побежала открывать дверь, а баба Валя ринулась в спальню. Пронзительный крик и затем плач всколыхнули сонную тишину в квартире. Мама Рита открыла бабушке дверь и тоже кинулась в спальню.
– А мне не больно, не больно, – повторяла девочка, не выпуская пояса бабы Наты из рук.
– Где ушиблась, где? – подхватила ее испуганно с пола мама Рита. Она торопливо ощупывала дочь и старалась заглянуть ей в глаза.
– Уйди, мне не больно, не больно. Уйди, ты мне делаешь больно.
– Здесь больно, да?
– Аллочка, зачем же ты упала? – склонилась баба Ната. – Дай мне мой пояс.
– Не отдам, я его выброшу в окно. Уйдите от меня все, мне не больно, не больно!
Но от каждого прикосновения ласковых маминых рук к локтю и ноге девочка вскрикивала и начинала плакать с новой силой.
Спала она в эту ночь плохо. Под утро, сажая ее на горшок, баба Валя погладила внучку по голове и спросила:
– Что же ты не спишь? Рука болит?
Алла никак не отозвалась на ласку и, посидев на горшке, вдруг печальным взрослым голосом сказала:
– Боже мой, что же мне делать? Куда уехать?
Бабантопула
Баба Ната забрала свой пояс с шестью золочеными дырочками, злополучное падение со стула и с кровати забылось, коленка и локоть зажили. Тетя Леля наконец вручила свой подарок – вязаную шапочку с двумя большими помпонами. Алла ходила в Лелиной шапочке, ела с удовольствием испеченные бабой Натой ватрушки, но все заметили, что к Леле и бабе Нате девочка стала относиться немного иначе, чем раньше. Чужие люди не обратили бы внимания, но мы все сразу почувствовали, что она нарочно глупеет в их присутствии.
– Аллочка, как твои дела в детском садике? – спросила баба Ната.
– Не знаю, – пожала она плечами, – спроси у мамы или у бабы Вали.
– Я у тебя спрашиваю.
– А я не знаю, я ничего не знаю. Я еще маленькая.
И пошла из кухни.
Баба Валя поймала ее за руку и остановила:
– Куда ты идешь? Видишь, с тобой бабушка разговаривает, а ты ей подставляешь спину.
– А если я правда не знаю.
– Что не знаешь?
– Что отвечать, не знаю.
– Аллочка, а почему ты у меня раньше спрашивала, как мое здоровье, а теперь не спрашиваешь? – все так же дружелюбно и чуточку заискивающе сказала баба Ната.
– Спроси у нее про здоровье, – шепнула мама Рита дочери.
– А чего? Про чего? Про чего спросить? Я не знаю, – опять пожала плечами девочка.
Это было упрямство дипломатическое, безнаказанное, и нам всем оставалось только вздыхать и ждать, когда Алла снова станет относиться к бабе Нате с детской непосредственностью. Но Леля ждать не хотела.
– Подойди-ка сюда, маленький хитрец-огурец, – сказала она.
– Что такое хитрец? Я не понимаю.
– Все ты понимаешь. Бабушка интересуется новостями. Какие новости у вас в детском саду?
– Никаких.
– Целую неделю не была и – никаких.
– Да… Только в другом ящике раздеваюсь.
– А говоришь, нет новостей.
– Разве это новость? Для кого новость, а для кого – нет.
– Для кого же новость? – с легкой иронией спросила Леля.
– Для тебя новость, а для меня – нет, – ответила Алла.
– Вот ты как со мной разговариваешь, – огорчилась моя жена. – Я к тебе всей душой, а ты за каждым словом пожимаешь плечами.
– Они сами пожимаются. Я виновата, что ли?
– Ну, ладно, я не обижаюсь. Я умею не обижаться. Давай с завтрашнего дня начнем жить по-другому. Я возьму билеты в ТЮЗ, пойдем смотреть "Конька-горбунка". Пойдем?
– Я не понимаю, – сказала девочка и с подчеркнутой наивностью посмотрела в глаза Леле.
– Чего ты не понимаешь? – рассердилась баба Валя. – Тебе задают прямой вопрос, вот и отвечай на него.
– Я не понимаю, что такое ТЮЗ, – пожала девочка плечами.
– Вот как, не понимаешь? Дурочку ты строишь. Раньше понимала, а теперь разучилась. Иди в соседнюю комнату, постой там часок, подумай, может, вспомнишь, что такое ТЮЗ.
– Ладно, – сказала Аллочка. – Я пошла.
На пороге комнаты она остановилась и сказала, обращаясь к маме Рите:
– Там темно, зажги свет.
Мама Рита зажгла, и девочка скрылась за дверью с упрямо поднятой головой и, как мне показалось, даже с радостью, что избавилась от вопросов бабы Наты и тети Лели.
Эта упрямо поднятая голова рассердила бабу Валю.
– Так и знай, – крикнула она, – если ты будешь так себя вести, я встану ночью и уйду, куда глаза глядят. Надоели мне твои выходки. От горшка два вершка, а не подъедешь на козе. Так и знай: встану ночью и уйду.
Без девочки в комнате стало скучно. Настроение у всех испортилось. Тетя Леля вызвала по телефону такси, и мы вскоре уехали.
Прошло несколько дней, забылось и это происшествие, затянулось корочкой времени, как ссадина на коленке. У каждого из нас были дела поважнее. У меня новая книга, для которой я никак не мог придумать названия. У тети Лели – новое платье. Портниха сделала что-то не так, и дома у нас только о платье и говорили. Баба Ната потеряла пенсионную книжку и с утра до вечера шарила палкой под диваном и шкафами. У мамы Риты побаливал бок. Она никому о своей болезни не говорила, но все время об этом думала. Баба Валя выращивала помидорную рассаду и ничего не замечала, кроме своих ящиков и плошек. Она так о них беспокоилась, что даже ночью просыпалась, чтобы посмотреть на градусник.
В эту ночь баба Валя в четвертом часу утра решила внести ящики с балкона в комнату, чтобы рассаду, не дай бог, не прихватило морозцем. Она накинула пальто на плечи и осторожно, чтобы не скрипели половицы, двинулась к балконной двери. Но не успела сделать и двух шагов, как из комнаты Аллы раздался ясный, словно она и не ложилась спать, голос девочки:
– Баба Валя! Баба Валя!
Алла сидела на кровати, опершись обеими руками на подушку и тревожно вглядываясь в темноту.
– Ты чего не спишь? – шепотом спросила баба Валя. – Ложись сейчас же. Спи!
– А ты куда идешь?
– На балкон за рассадой. Спи!
– Я не хочу, я с тобой.
– Спи, глупая, куда ты со мной пойдешь? Дети должны по ночам спать. Я внесу рассаду и тоже буду спать.
– Знаешь, – сказала девочка, поймав ее за руку, – я завтра встану и буду хорошей. Надоело мне быть плохой.
– Спи, – еще раз сказала баба Валя, погладила внучку по голове и на цыпочках вышла из комнаты.
На другую ночь все повторилось. Мама Рита поднялась, чтобы выпить таблетку анальгина, и девочка тотчас же вскинулась.
– Баба Валя! – позвала она.
– Это я, зайчик, что ты хочешь? Пить? На горшок?
– Ничего, – ответила девочка и уронила голову на подушку.