К
исчезновение
Один раз на даче - уже после папиной смерти - я нашел целую пачку писем к нему. От какой-то женщины. Она подписывалась буквой К.
Я вспомнил, что у папы на руке была татуировка - именно буква К.
У него был еще бледный якорь на другой руке. Я, когда был маленький, несколько раз спрашивал у него, что значит эта буква. Но он смеялся и ничего не рассказал.
Эта самая К. обращалась к папе: "дорогой Ви!" То есть Витя.
Письма были написаны летом 1937 года. То есть моему папе было 23 года. Столько же, сколько мне, когда я их читал. Они были очень интимные. Даже слишком. Тридцать седьмой год в них никак не отразился. Но меня поразила их взрослость. Этой самой К. было явно меньше лет, чем ему. Она писала что-то вроде: "Ты ведь старше меня, и сможешь понять (решить, посоветовать, отвечать)". Но это были письма совершенно взрослой женщины совсем взрослому мужчине. У них что-то не ладилось. Она жаловалась ему на него же: странно и жалко.
Мне было неловко читать. И я не стал дочитывать. Завязал их веревочкой, как были, и положил в ту же коробку на дно ящика письменного стола.
Потом, лет через пять, я решил все-таки их прочитать. Залез в ящик - а их там нет. Обыскал все, что мог. Нет нигде. Спросил маму. Она подняла брови: "Какие еще письма?" Я попытался объяснить. Так, окольными словами. Она сказала: "Не знаю, не знаю. Ты что-то выдумываешь".
Однажды, еще лет через пять, режиссер Инна Александровна Данкман сказала мне:
- Хочешь, расскажу тебе про твоего отца, про все его приключения?
Я сказал:
- Конечно, пожалуйста!
Она сказала:
- Давай не сегодня, ладно?
Довольно скоро Инна Александровна заболела и умерла. Потом моя мама умерла.
И некого спросить, где эти письма и кто была эта К.
Время писем
песочные часы
Была еще одна ужасная история с письмами. В сыром дачном сарае я нашел сумку, а в ней письма папиного троюродного брата - прекрасно помню его узкий красивый почерк. Фиолетовыми чернилами адрес, и обратный адрес. На штемпелях - сорок восьмой, сорок девятый годы. Усевшись на сломанный чемодан, я вытащил из конверта первое письмо - боже! Бумага была пуста, чиста. Второй, третий, десятый, двадцать пятый конверт - то же самое. Сон какой-то. Серая пористая бумага. И слабые синеватые следы на ней.
Скоро я понял, в чем дело. Конверты дядя надписывал крепкими чернилами (наверное, на почтамте) - а сами письма писал слабым химическим карандашом. Две зимы в сыром сарае - и все слиняло.
Я помнил, конечно, пугающие часы без стрелок в "Земляничной поляне". Но, доложу я вам, вытаскивать из надписанных конвертов пустые странички - тоже страшновато.
Да, господа, я еще жил в эпоху писем. У меня целый чемодан корреспонденции. Письма отдельные, по разным случаям, и письма сериями: с некоторыми людьми я постоянно переписывался. Например, с одним поэтом-переводчиком, на литературные темы. С моим факультетским товарищем Сашей Алексеевым (ныне покойным, увы): он на втором курсе уехал по обмену учиться в Лейпциг, и мы написали друг другу целый том всякой всячины. Он из моих писем действительно сделал том - переплел их. А я его письма держу в конвертах, но в порядке. Это я про большие серии говорю - были и поменьше. Мамины письма и папины. Письма от друзей мне на отдых и от них с отдыха. То есть не могли прервать общение даже на три недели. Письма от девушек, но немного. А также деловая переписка.
Нет, я не спорю, e-mail - это очень удобно, быстро и вообще прекрасно. Но что-то было особенное в бумажных письмах. Одна девочка написала мне с юга. В конверте оказались три песчинки. Много ли надо, чтоб вообразить, как она лежит на пляже, и дописывает письмо, и складывает его, и тонкий белый песок сыплется на бумагу с ее смуглого запястья. И сойти с ума. На три минуты. По числу песчинок.
1. Пятый в мундире
тема с вариациями.
Всего их было шесть. В программке так и было написано: шестеро в мундирах. Его фамилия была пятой: В. Крутилин. Витя Крутилин, боже ты мой…
Марина училась с ним в одном классе, все десять лет, но они не дружили. Она была отличница с толстой косой, мама врач, папа бухгалтер. А у него отец был дипломат, а старший брат - оператор на "Мосфильме". Кажется, вообще ни разу слова друг другу не сказали. Хотя нет. Один раз был, смешно вспомнить. Он в десятом классе снялся в кино, в роли чьего-то сына: крохотная, но настоящая роль, со словами и переживаниями. Он пригласил в Дом кино весь класс - в воскресенье в час дня был общественный просмотр. После фильма все подходили к нему и поздравляли. Она тоже сказала, что ей понравилось, как он сыграл. Он пожал ей руку и сказал, что очень рад. Рад, что именно ей понравилось. Что он имел в виду?
А в понедельник одна девочка рассказала, что они потом пошли к Вите, посидеть в своей компании. А потом он пошел ее провожать. "Слава богу, мои были на даче до понедельника", - небрежно сказала она и замолчала. Но Марина ее ни о чем не расспрашивала.
Она посмотрела на сцену. Эти шестеро в мундирах что-то символизировали. Вроде жестокой авторитарной власти. Небогатая метафора, однако. Снова заглянула в программку. А. Лесков, В. Аркин, Б. Садовский, Э. Вихор, В. Крутилин. С ума сойти. И еще М. Барчук. Витя Крутилин, с ума сойти…
В антракте пошли в буфет. Муж усадил Марину за столик и пошел к стойке. Она глядела на красивую широкую спину мужа и думала, что пятый в мундире - это, конечно, смешно, но все равно лучше здесь играть пятого в мундире, чем Гамлета - в передвижном райдрамтеатре. Ничего страшного. Все образуется. Дай ему бог.
Подошел муж, неся полный поднос и две бутылки пепси.
- Пепси? - возмутилась Марина. - Гадость какая. Что с тобой? Принеси минералки, сока, не знаю…
Муж пошел к буфету, смешался с толпой. Марина посидела недолго, съела тарталетку и отправилась в зал на свое место.
Муж прибежал, когда уже гасили свет.
- Ты где была? - зашептал он. - Я обыскался, я принес сок…
- Началось уже! - огрызнулась она. - Сиди тихо.
И уставилась на сцену. Он прикоснулся к ее локтю, она отдернула руку. Он обиженно вздохнул - для нее, чтоб она слышала, - а сам тихонько улыбнулся. Ему нравились эти непонятные приступы злости, потому что потом она просила прощения, иногда даже плакала, и любила его особенно сильно. Виновато, покорно и нежно.
Тем более что детей отправили на все каникулы в Австрию. С обеими бабушками.
2. Расследование причин
дополнение к предыдущему
"Слава богу, мои были на даче до понедельника", - небрежно сказала она и замолчала. Но Марина ее ни о чем не расспрашивала.
Потому что она знала точно: даже если бы он вдруг пригласил ее в гости, просто так, за компанию, - все равно провожать бы не пошел. А если бы пошел - ну вдруг, ну представим себе, - она бы его к себе не позвала. Потому что папа тут же стал бы знакомиться и спрашивать, чем молодой человек увлекается, и в какой вуз собирается поступать, и этак ненароком - кто его родители, где работают и так далее. А тут мама с чаем и вареньем пяти сортов в пятисекционной вазе. Клубничное, сливовое, черносмородинное, райские яблочки с веточками, и коронный номер - изумрудное крыжовенное с вишневым листом, так называемое царское. "Зачем эти допросы?" - бесилась Марина после таких встреч и бесед. "Должен же я знать, с кем общается моя единственная дочь?" - подмигивал папа.
Папа, зам начальника ПЭО, то есть планово-экономического отдела завода имени Тевосяна, и мама, врач медсанчасти того же завода. На работу и с работы ездили вместе. Папа всегда был замом. Зам главного бухгалтера на одном заводе, зам главного экономиста на другом, и вот теперь - зам начальника ПЭО. Его хотели назначить начальником этого ПЭО, но он отказался, потому что метил в замы начальника ПЭУ - уже не отдела на заводе, а управления в главке. Это сорвалось, но папа даже гордился. "Если бы я ходил перед ними на задних лапках, я давно уже был бы замминистра!" - надменно говорил он. "А почему тогда не министром?" - думала Марина. Юлий Цезарь наоборот. В Риме, но вторым.
Все вечера родители были дома. Если в кино или в гости, то всей семьей. Но допустим, они уехали на дачу к папиному брату, что случалось раз в год. Предположим невероятное, несбыточное - ее оставили ночевать одну в пустой квартире, и вот он пошел ее провожать, они стоят у подъезда, потом в подъезде, потом у дверей - но нет! Не надо! Потому что дома тюлевые занавески, сервант с парадной посудой, семейная фотография над диваном и большой фарфоровый кролик на пианино, настоящий Копенгаген… А в ванной сушатся на натянутых лесках ее беленькие блузочки.
Потому что девушку украшают не наряды, а скромность и аккуратность.
Она это хорошо запомнила. Так хорошо запомнила, что с первой стипендии купила себе американскую футболку с жуткой переводной картинкой. А когда поехали на картошку, в первую же ночь дала первому, кто обнял.
Теперь у него небольшой лесоторговый бизнес.
А дети в Австрии. С обеими бабушками.
3. Мелкая пластика
еще одно вложенное дополнение.
- Мои на даче, - сказала Наташа. - До понедельника.
Она вытащила из серванта вазочку, вытряхнула из нее ключик, открыла бар, достала коньяк.
- Мы совсем по чуть-чуть, никто не заметит.
На пианино стояла фарфоровая Хозяйка Медной Горы. А также гимнастка и фигуристка. Наташа повернулась к нему спиной. Он положил руки ей на плечи. Она поставила рюмку у гимнасткиных глянцевых ножек, запрокинулась назад. Он смело обнял ее. Она прижалась к нему и сказала:
- Я вообще-то боюсь…
- У меня с собой, ну, это… - сказал Витя.
- Заграничные? - прошептала она.
Потом они сидели на кухне и растерянно ели хлеб с маслом.
- Ты, наверное, в МГИМО поступать будешь? - спросила она.
- В школу-студию МХАТ, - сказал Витя. - У меня талант актера, все говорят, это раз. А в МГИМО нужен большой блат, это два.
- У тебя же папа дипломат!
- Подумаешь, второй советник в Камеруне.
- У него, наверное, друзья есть? - настаивала Наташа. - Посол, замминистра…
- Он болен тяжело, - сказал Витя. - И мама тоже. Тропическая инфекция, вся печень погибает. Какие друзья? МИД - это волчарня. Глотку перегрызут за командировку. Я не хочу, как они, у меня талант, я это все время чувствую.
- Почему ты не стал сниматься у Абдрашитова? - спросила Лена.
- Так вышло, - сказал Витя. - Меня уже почти утвердили. Потом сорвалось. Так иногда бывает.
- С другими иногда бывает, а с тобой происходит всегда! - закричала Настя.
- Не сердись, - сказал он. - Я еще сыграю.
- Ты мне обещал интересную, красивую, творческую жизнь! - заплакала Катя. - Ну где она? Кто ты? Массовка? Кордебалет?
- Я артист! - с пьяноватым пафосом сказал Витя; он и вправду немного выпил. - Да-с, я артист, я играю в меру отпущенного мне таланта, и не завидую тем, кто знаменитей или талантливей меня, я это признаю, и не завидую! Я благодарю бога, - он встал, сбросив кошку с колен и шумно отодвинув табуретку, - я благодарю бога, что он дал мне счастье выходить на сцену, пятым в мундире или сотым в шинели, это счастье, и я чувствую, что мне страшно, невероятно повезло…
- Мы можем твою квартиру сдавать, а в моей жить, - сказала Наташа. - Или наоборот, как ты захочешь. Ты как хочешь?
- Давай сделаем, как ты сказала. Мне у тебя очень нравится. Еще тогда понравилось, - сказал Витя. - Все эти штучки на пианино. Особенно гимнастка. На тебя похожа.
- Что ты, я теперь такая толстая, - сказала Наташа.
4. Голое горячее гладкое холодное
там, на перекрестке
Витя потом приходил еще несколько раз, потому что Наташины родители уезжали на дачу почти каждую пятницу - и до понедельника. У них была хорошая зимняя дача в Горелой Роще, считалось, что это дача одинокой маминой тети, которая была вдова академика Шуберта, был такой известный химик, но Наташа знала, что на самом деле эта дача их. Но она не знала точно, кем работал папа. Вообще-то он был простой служащий в министерстве торговли, как он подчеркивал в воспитательных беседах с дочерью, но по телефону орал, как министр, и каждую неделю ему привозили целые коробки разных вкусных вещей, которых нет в магазине.
Наташа любила салями и карбонад, и мускат "Красный камень" урожая 1959 года ей тоже нравился, а вот такая жизнь - не очень. Она понимала, что она поросенок неблагодарный, но все равно хотела, чтобы у нее был понятный муж. Пусть без дачи и машины, зато нормальный, правильный.
Поэтому она очень расстроилась, когда Витя Крутилин сказал, что хочет стать артистом. Она его почти разлюбила за это. И вообще ей не очень нравилось, что они делали. Верней, так: ей нравился сам факт, что они это делают. Как он приходит, они целуются, она наливает ему рюмочку дорогого коньяка из папиного бара, и все такое - а вот само по себе? Она не знала. Наверное, сам факт заслонял само по себе.
Но она всю жизнь вспоминала тот первый раз. То есть не сам первый раз, а как она потом сидела на кухне, голой попой на холодной пластиковой табуретке. Ела хлеб с маслом и уговаривала Витю Крутилина поступать в МГИМО.
Она даже одной своей подруге сказала:
- Весь мой дурацкий секс, который был, отдам за эту холодную табуретку.
- Никому не говори, - сказала та. - Все равно никто не пожалеет. Тут, кстати, есть одна фирма, нужна тетенька с немецким языком и без детей. Лесоторговая компания.
Наташа не знала, что жена босса - ее бывшая одноклассница, отличница с толстой косой, которой она когда-то похвасталась насчет Вити. Она этого так и не узнала, потому что Марина в офис не заходила, а босс не приглашал сотрудников к себе. Ну кого-то, может, и приглашал, но не ее.
Зато Витю она увидела на том самом спектакле. Не удержалась и дождалась у служебного входа.
Похоже на мыльную оперу. Извините. Но я не про то, на самом деле.
Две девочки из очень похожих квартир, две юные мещаночки, каждая недовольна родителями и жаждет вырваться - и вот как по-разному у них вышло. Они сами выбирали? Или им так выпало?
Неважно. Выбранная судьба обратно не принимается и не обменивается.
Выпавшая - тоже.
Приятели
вот что значит настоящий верный друг
Саша устраивался на диване с ногами, а Дима усаживался в кресло.
- Ну, докладывай - говорил Саша, отхлебнув кофе и закуривая.
- В эту неделю ничего особенного, - говорил Дима.
- Не запирайтесь, граф!
- Погоди. Ага. Вот. Значит, так. - Он тоже закуривал. - Значит, выхожу из конторы, а тут навстречу опять она. Я ее уж давно заприметил.
- Опиши! - требовал Саша.
Описывать Дима умел. Саша даже облизывался.
Потом Дима рассказывал, как предложил подвезти ее до дома, как она позвала его к себе выпить чашечку кофе, потом вышла из комнаты, он ждал-ждал и вдруг услышал шум душа. Дверь в ванную была приоткрыта…
- Тут я взял и отдернул занавеску. Ну, это что-то!
- Опиши! - кричал Саша.
За дверью обрывался гул пылесоса. Входила Света в футболке и легинсах. Лучше любых Диминых описаний. Она в свободное время любила делать уборку.
- Звал?
- Нет, нет, - отмахивался Саша.
То есть у Саши была молодая красивая жена, да и сам он был молод и хорош: крепкий синеглазый мужчина, чуть-чуть за тридцать.
Света нарочно включала пылесос, как будто ничего не слышит и не знает. Потому что Дима все делал по ее просьбе. Потому что Саша был полная деревяшка в этом смысле.
- Хоть бы он изменил мне, что ли, - говорила она Диме, пока он помогал ей выносить мусор во двор. - А может, ревность в нем пробудить?
- А как?
- Ты опиши меня, - сказала Света. - Пусть он заподозрит. И посмотрит на меня другими глазами.
- А как я тебя опишу, если я тебя только снаружи видел?
- Я тебе расскажу. Вечером Сашка уедет к матери на дачу, я тогда позвоню, и ты все спокойно запомнишь.
- Может, ко мне зайдешь? - пугаясь, спросил Дима.
Он описывал свою новую подругу так, что Сашу дрожь била от подробностей. Включая татуировку на талии сзади. Но Саша ничего не заподозрил. И не взглянул на Свету другими глазами, на что тайно надеялся Дима.
Через две недели Саша, устроившись на диване с кофе и пепельницей, снова сказал:
- Докладывайте, граф!
- Докладываю. - Дима покосился на дверь. Вошла Света. Она была в плаще и с сумкой.
- Докладываем, - сказала она.
- Вы чего, ребята? - спросил Саша.
- Ты что, сам не понимаешь? - хором сказали Дима и Света.
- А… - сказал он. - Понимаю.
- Тогда пока, - сказал Дима. - Прощай, мой друг. Я был бы рад с тобой дальше дружить и общаться, но Светлана резко против.
- Я буду скучать, - сказал ему Саша. - А ты?
- И я, - сказал Дима. - Честно.
- Ну и живи здесь! - закричала Света и хлопнула дверью. - Дурак такой же!
- Давай догоняй, - сказал Саша. - А то неудобно.
- Погоди, - сказал Дима. - Я хочу дорассказать. Напоследок.
Света в коридоре включила пылесос.
Ангелочек
просто хотелось дома побыть.
- Какой он ласковый был, - сказала Таня Сафонова, глядя в потолок.
На потолке по косому квадрату света плясали темные полосы: голые ветки обмахивали яркий фонарь; Сафоновы жили на третьем этаже; было четыре часа ночи; из колонии написали, что заключенный Сафонов Кирилл скончался в тюремной больнице номер такой-то.
- И красивый такой, беленький, - сказал Алик Сафонов, лежа рядом с женой.
Таня заплакала.
Потом перевернулась на живот.
- Он сначала такой был, - зло сказала она, - пока семь лет не исполнилось. А потом в родном доме воровал. Тупой к тому же. Двоечник.
- Да, - вздохнул Алик. - Сколько мы подарочков носили учителям, страшное дело.
- Жалко? - спросила Таня.
- Стыдно, - сказал Алик. - У таких родителей такой сын.
- Кирилла тебе жалко? - уточнила она.
- А тебе?
- Не знаю, - сказала она. - Давай ребеночка из приюта возьмем.
- Давай, - сказал Алик.
- Вечно ты со всем соглашаешься! - Она заплакала снова.