Ребеночка, однако, взяли. Мальчик был уже большой - три годика с половиной. Но очень приятный. Смугло-бархатная кожица, как у Алика. Кудряшки светлые, почти белые - как у Тани. И глазки голубые. Ласковый. Стоит, голову задрал и улыбается приемным родителям. Говорит хорошо. Аккуратный. Сам кушает, не проливает. На горшок ходит. Ангел, а не мальчишка.
Сафоновы радовались; мальчика назвали тоже Кириллом; казалось, судьба наконец пожалела их. Но прошел год, потом два. Потом еще, еще.
Мальчик не рос. Ни в высоту, ни умом. Оставался ласковым малышом беззаботного детского возраста.
- Обратно не отдам! - сказала Таня.
- Его и не возьмет никто, - сказал Алик. - Ему уже восемь лет по документам.
Они перестали звать гостей. Продали квартиру и переехали на дачу, за высокий забор.
Однажды мальчик заболел. Первый раз за все время. Температура и кашель. Они боялись вызвать врача. Советовались в аптеке, брали разные таблетки. Не помогало. Мальчик стал задыхаться.
- Лучше так, - сказала Таня. - Мы умрем, что с ним будет?
- Дура! - крикнул Алик и вызвал "скорую". Приехал фельдшер, седой рябой мужик.
- Довели ребенка, - сказал он. - Под суд бы вас. Отек легких. Боюсь, не довезу.
Таня упала на колени.
- Встаньте, бабушка, - сказал фельдшер. - Слезами не поможешь. Сафонов Кирилл. Когда я на зоне служил, помирал у нас один Сафонов Кирилл, злой был вор, а смешной. Все говорил, что это не он золотые вещи из дома воровал.
- Неважно все это, - сказал Алик.
- Расскажите! - крикнула Таня.
- Не пойму я вас. Ну, закутали ребеночка?
Но в детской кроватке никого не было.
Самые разные кораблики
живая очередь
Когда-то я пытался учиться драматургии в семинаре Львовского и Кузнецова. Львовский говорил:
- В пьесах бывают запрещенные приемы. Умирающий ребенок. Одинокий старик. Ослепший художник. И прочие вещи, которые всегда вызывают сочувствие и выжимают слезу. Их использовать нельзя, не надо, нехорошо. Это как удар ниже пояса.
Хотя бывает, что вся пьеса состоит из таких ударов ниже пояса. "Предупреждение малым суденышкам" Теннесси Уильямса, например. Там все несчастные: и кочующая косметичка, и ее безработный любовник, и спившийся врач, и юная дурочка, которая ходит умываться в общественный сортир. Рассказчик, старый одинокий бармен, - тоже.
Даже непонятно, кому больше сочувствовать.
В мое время в парикмахерских висели объявления:
"Герои Советского Союза, Герои Социалистического Труда, полные кавалеры Ордена Славы обслуживаются вне очереди".
Что будет, если два Героя и один полный кавалер Славы вдруг окажутся в одной парикмахерской?
Ответ простой - их будут стричь в порядке живой очереди.
Но я отвлекся.
Я о предыдущем рассказе "Ангелочек". Кто читал, говорят: тема беспроигрышная. В смысле - очень слезовыжимательная. В общем, удар ниже пояса.
Возможно.
Но если присмотреться - эти удары сыплются отовсюду.
Чем больше возможностей, тем больше тупиков. Чем больше удачных карьер, тем больше падений с переломами. Чем ослепительней богатство, тем невылазнее бедность. Чем сильнее медицина, тем она дороже: ах, как обидно помирать, потому что денег не хватило.
Человек едет в метро с сыном-олигофреном. Парень жует бублик, глядя вокруг бессмысленно-веселыми глазами; лицо отца покрыто горем, как серым пыльным загаром.
В желтой газете написано: робкая девочка взяла кредит на дорогой мобильник (чтобы стать вровень с подружками), ее уволили, и она покончила с собой.
Это, конечно, ужасные случаи, злая судьба, стечение обстоятельств.
Ну хорошо.
Просто семья, обыкновенная семья, считающая копейки на прожитьё. Их родители считали копейки, их дети будут считать копейки. На большее нет сил, времени, возможностей души и тела: трудно заработал - экономно истратил; всё. Вот рамка их бытия, вот их заботы, вот их радости и страхи. Вот вам человек, который венец творения, который как-то там особенно гордо звучит.
Это что, не удар ниже пояса?
Так что будем описывать жизнь в порядке живой очереди.
Красно поле рожью
принцип реальности
Немолодой интеллигентный человек рассказывает о своем племяннике:
- Чудесный мальчик! Очень подвижный, общительный. Добрый, умеет посочувствовать. Веселый, любознательный. Даже, я бы сказал, умный. Но… - мой собеседник болезненно сморщил лоб, - но он иногда…
В моем уме пронеслась вся серия молодежных пороков. Пауза меж тем длилась.
- Он что? - осторожно спросил я.
Негромкий горький вздох:
- Он иногда лжет.
Я, конечно, кивнул. Но в уме расхохотался. Боже ты мой! А я-то думал, что он иногда громко ругается матом. Хамит родителям. Прогуливает школу. Не приходит ночевать. Иногда выпивает. Берет деньги без спросу. Покуривает травку. Колется… А он всего-то иногда лжет.
Врет, проще говоря. Всего делов!
Потом мне стало стыдно за свой внутренний хохот.
Ведь мама с папой (а также бабушка с дедушкой и дядя с тетей) с детства нам объясняли, что врать - нехорошо. Почему? А вот нехорошо, потому что плохо.
Мы, конечно, верили. Старались не врать. Когда врали - краснели и запинались.
Но вот что интересно. Религия (христианская) не считает ложь особым грехом. В списке семи смертных грехов лжи нет. В Ветхом и Новом Заветах тоже нет запрета на ложь. Сказано насчет верных весов и верных гирь: Мерзок перед Господом всякий, делающий неправду (Втор., 25.16). Но это - именно делание неправды. То есть обман, который наносит реальный ущерб. Отсюда же запрет на лжесвидетельство (9-я заповедь).
Конечно же, Св. Писание полно осуждения лжи. Говорится, что мир лежит во лжи, что люди живут во лжи и т. п. Ложь земная vs Правда небесная.
Все так. Но нет прямого и беспрекословного приказания: "Не лги".
Наверное, в отсутствии запрета на ложь есть какая-то правда.
Наверное, легче научиться не красть, не завидовать, подставлять другую щеку, видеть бревно в собственном глазу, чем не лгать.
Вообще-то мы хорошие ребята. Общительные, веселые, добрые. Любознательные. Даже, можно сказать, умные.
Но - иногда лжем.
Попытка к бегству
квартира машина работа семья..
Пусть он увидит, пусть. Не надо его беречь. Я всегда его берегла. И что я получила? Хватит, больше не буду. Но пугать не буду тоже. Я его предупрежу. Чтобы он не вляпался в неприятности.
Напишу на бумажке и повешу ее на дверь. Вот так:
Стой! В квартиру входи только с милицией. Я там вишу. В ванной. Там довольно крепкий крюк. Еще я выпила много таблеток и вскрыла вены, на всякий случай. Прости меня.
Нет, это смешно. Надо просто:
Я повесилась в ванной. Никого не винить. Я сама, в уме и памяти. На похороны зови всех, кроме КР. Не обмани! Прощай.
Нет, это лишнее. Соседи увидят, начнут ломиться. Получится ерунда. Ничего, пусть он испугается, не маленький. Записку можно в прихожей. Вот такую:
Прощай! Я повесилась. Никого не винить. Не говори КР. Целую.
Так лучше всего.
Она пошла в душ и долго там полоскалась, раздумывая, одеваться ей или повеситься так, в голом виде. Решила сначала вытереться.
Зазвонил телефон. Она не стала выбегать из ванной. Телефон позвонил раз десять и замолчал. Ну и наплевать, подумала она.
Пусть она достает меня из смятой машины, пусть. Хватит ее жалеть! Пусть она увидит меня, вмятого окровавленной головой в разбитое лобовое стекло. Ремни, воздушная подушка - если хорошо шарахнуться, то не поможет. Надо боком. В лоб и боком. Только чтобы она не догадалась, что я нарочно. Записка? Какая чушь! Может, еще КР привет передать?
Но попрощаться надо. Просто сказать: прощай. Пусть думает, что хочет.
Он набрал номер. Никто не подошел. Ну и наплевать, подумал он.
Проехал по глухому загородному шоссе еще километров пять. Как нарочно, ни одного грузовика навстречу.
Он долго решал, посылать смс или нет. Решил, что все-таки да, надо.
Свистнула смска в ее телефоне.
- Достали! - закричала она, красиво одетая, надушенная и накрашенная.
Взяла телефон. Там было написано:
Я разбился на машине. Прощай. Позвони КР. Целую.
Она швырнула в сторону блестящую капроновую веревку.
Он опять ее обогнал.
Хотела позвонить в милицию, сказать его фамилию и номер машины, но не было сил. Сидела на диване и смотрела какую-то чушь по третьему каналу.
В половине двенадцатого она услышала ключ в двери. Бросилась в прихожую, схватила и разорвала записку. Кинула ее в унитаз. Спустила воду.
- Когда ни приду, - громко сказал он, снимая ботинки, - она всегда в сортире. От кого ты там прячешься?
- Есть будешь? - спросила она. - Чего молчишь? Тебя кормить?
- Руки вымой, - сказал он.
- Не смешно! - сказала она.
В первых числах января
рассказ моего приятеля…
Мой товарищ NN рассказывал:
"Была у нас на курсе девочка по прозванию Бледная Клара. Из Вильнюса. Удивительно некрасивая, с бескровным лицом, белесыми волосами, бесцветными глазами и острыми клычками. Хотелось потрогать их пальцами, ощутить легкий укол.
Однажды я позвонил Бледной Кларе (была куча общих друзей-подруг, и на квартире одной такой подруги она проживала в тот момент) - позвонил и сказал: "Кларочка, не откажи в любезности, мне сегодня, представь себе, негде ночевать". Что было отчасти правдой. Она сказала: "Пожалуйста, но ко мне должна зайти приятельница с кавалером, но это ничего".
Ничего так ничего, я прихожу, мы пьем чай, и получается интересная штука: у меня были чудесные женщины, умницы и красавицы, и со всеми я расходился. Но вот сидит передо мной Бледная Клара, похожая на утопшую ундину, тихая, неважно одетая, - и душа моя переполняется желанием и нежностью. "Клара, - говорю я ей. - Ты мне очень нравишься. Ну иди сюда, ну скорее…" "Ты уверен?" - спросила она. Я схватил ее за руки и зашептал слова любви. Вот оно, счастье мое, с вялыми локонами вдоль бледных щек. С острыми зубками и толстыми ножками.
Но тут раздался звонок. Гости пришли. Какой-то красавец, а с ним - звезда и чудо нашего факультета Галя Z. Прекрасная, как я не знаю кто. Я неожиданно для себя стал задирать ее кавалера. Он сносил мои грубые шутки терпеливо. А Галя хохотала и сверкала зелеными глазами. Но вот гости ушли. Я пересел от стола на диван, потом улегся, закинув руки за голову. В окне было видно, как усы троллейбуса искрят по проводам - был сырой январь, буквально первые числа. И я почувствовал, как все мои нежные мысли про Бледную Клару исчезают. Мне стало стыдно. Особенно когда она вошла, села рядом, а потом прилегла и стала ко мне принеживаться.
- Кларочка, - сказал я. - Прости меня. Я говорил разные слова. Не обращай внимания.
- Ладно, - сказала она. - Полежим тихонько. Слушай, что я могу для тебя сделать? Ты мне тоже нравишься. Ну, не тоже, а просто. Давно нравился. Ну, говори, говори.
- Обещаешь?
- Обещаю.
- Тогда вот, - сказал я. - Тогда завтра позвони Гале Z и скажи, что я в нее влюбился. Что я хочу на ней жениться.
- Я обещала, - сказала она. - И я сделаю. Ну, встали… Или поспишь?
- Встали, - сказал я.
Через два дня Бледная Клара позвонила и спросила, под каким соусом устроить мне встречу с Галей. Соус нашелся - какие-то редкие книги. Галя пришла за этими книгами ко мне домой. И ушла через тринадцать месяцев. Но это уже другая история.
А недавно я встретил своих вильнюсских друзей и спросил про Бледную Клару. Оказалось, она потом вернулась в Вильнюс, а там познакомилась с каким-то пожилым и хворым шведом. Обвенчалась с ним, поехала в Швецию, скоро овдовела, немножко преподавала, потом вышла на пенсию и теперь живет тихой шведской старушкой то ли в Упсале, то ли в Гётеборге. Странная штука жизнь", - вздохнул мой приятель NN.
- Ничего странного, - сказал я. - На себя посмотри: тихий московский старичок.
Он засмеялся, но несколько принужденно.
Паша Каграманов
там, за облаками
Ребята сказали, что умер Паша Каграманов, вслух произнес Сидоров. Он был один дома, он поздно встал и ходил по квартире в халате, потому что вчера была сдача номера, а сегодня - день отдыха.
Хорошая фраза, подумал он. Нет, плохая. Как это - ребята сказали? Хором подошли и сказали? Или по очереди подходили и говорили? Не годится.
Однако надо было найти нужную форму для этого сообщения. Строго и без надрыва.
Потому что Паша Каграманов - это была выдумка. Старый школьный приятель, который вдруг возник в одной компании, милый парень, научный сотрудник в каком-то техническом НИИ, холостяк, живший на окраине Москвы, душа-человек, собирал старых друзей чуть ли не каждую неделю. Веселую чисто мужскую компанию.
Вымышленный Паша Каграманов появился в жизни Сидорова именно тогда, когда в редакции появилась вполне реальная N, внештатный сотрудник отдела культуры: быстрый и безоглядный роман. Сидоров просто голову потерял, но все же ему хватило ума сочинить себе вот такое прикрытие.
Несколько лет Паша Каграманов рос по службе, защищал диссертацию, устраивал новоселье и часто звал к себе на дачу с ночевкой.
Время сеять, время жать, время собирать в житницу - вот и для юной N настало время молоть муку и печь хлебы, кормить ребенка маленькой смуглой грудью и развязывать ремешки сандалий на пыльных ногах мужа, но на эту последнюю роль Сидоров никак не годился. Они расстались трезво, без попреков и обид, что бывает редко.
Вчера и расстались. Осталось распорядиться судьбой Паши Каграманова.
У Сидорова от этих мыслей разболелась голова. Он вышел пройтись. Ноги сами привели его на Ваганьково, поскольку жил он на Пресне.
У ворот стояла небольшая толпа: старушки с цветами и фруктами на шляпах, пожилые дамы в ортопедической обуви, девицы в толстых очках, молодые люди с редкими бородками и дети в белых рубашечках.
Подъехал катафальный автобус; гроб вытащили и поставили на тележку. Все собрались вокруг. Тележку повезли вглубь кладбищенских аллей. Толпа тронулась. Там еще был громадного роста азиат в просторной рубахе и барашковой шапке - надо полагать, духовное лицо. Его все время пропускали вперед, а он замедлял шаг - не хотел идти во главе процессии.
Сидоров подошел к нему и, поборов неловкость, спросил, кого хоронят, не Каграманова ли?
Тот покачал головой и назвал короткую незнакомую фамилию.
- А Каграманова завтра хоронят, - вдруг сказал подвернувшийся сбоку кладбищенский мужичок. - На седьмом участке. Уже могилку отрыли. Похороны будут - вы что! Два оркестра, сто венков! Пал Львовича все уважали!
Вечером жена спросила Сидорова, отчего это он такой мрачный.
- Паша Каграманов умер, - сказал он и уставился в угол, чтоб не заплакать. - Молодой мужик, черт знает что…
Гитара Мадонны
транскрипция
Городок был маленький, но лучше деревни, потому что в нем была тарная фабрика, школа, продмаг, универмаг и целых три столовых: трест питания "Ромашка".
Антонина Чугаева по прозванию Тося Чугун там работала уборщицей и судомойкой, ей было семьдесят два, но ее не увольняли, потому что крепче ее не было бабы в городке. А ее муж Саша был на пенсии, он был раньше техник на тарной фабрике. А совсем раньше они были покорители целины, и вот потом вернулись. Но не в родную деревню, а сюда.
Тося Чугун приходила домой поздно; Саша встречал ее ужином. Она молча съедала макароны с мясом, выпивала полстакана портвейна и шла посидеть на крыльце, взяв с собой гитару; это ей на целине подарили. Тося перебирала струны и тихо бурчала:
Ехали на тройке, хрен догонишь,
А вдали мелькало, хрен поймешь…
Мимо пробегала повариха Мадина Мадоева, которую дразнили Мадонной за большую грудь и белую прическу.
- Чугунка, поиграй, а я спою! - кричала Мадонна Тосе.
- Беги давай, блядь нерусская! - кричала Тося Чугун. Мадонна убегала, хохоча. Тося сидела в обнимку с гитарой до темноты.
- Тося, - в один такой вечер вдруг позвал ее Саша из дома. - Помнишь, у нас сыночек был? В Иртыше утонул…
- Чего это ты вдруг вспомнил? - спросила Тося, входя в комнату. Саша лежал одетый на кровати.
- Как его звали-то? - просипел Саша.
- А тебе зачем? - обозлилась Тося.
- Я помираю, - сказал Саша и помер.
Тося и побежала к соседям звонить в "Скорую помощь". Потом вернулась. Саша лежал на кровати. Она вышла во двор.
- Чугунка! - крикнула ей Мадонна. - Чего не играешь?
Тося схватила с земли камень и кинула в нее. Попала по ноге.
После похорон были поминки, пришли из "Ромашки" и два старика с тарной фабрики, все в костюмах, пили за вечную память.
Вечером все ушли, и стало скучно. Теснило в груди. Тося выпила еще, прихватила гитару и пошла на крыльцо. Темнело. Какая-то фигура болталась во дворе.
- Эй! - крикнула Тося. - Поди сюда или мотай отсюда!
Фигура приблизилась. Это была Мадонна в темном платьице. Тося вспомнила, что она ее одну не пригласила на поминки, хотя они работали вместе.
- Извини, забыла - сказала Тося. - Забегалась. Горе такое, потеряла друга жизни. Заходи, налью. В дом иди, бери бутылку, тащи сюда.
А сама перебрала струны и громко запела:
Ехали на тройке, хрен догонишь,
А вдали мелькало, хрен поймешь…
- Какая у вас гитара красивая, - сказала Мадонна.
- Возьми себе, - сказала Тося Чугун. - У нас сыночек был. Восемь лет было. Утонул в Иртыше.
- А как его звали? - спросила Мадонна.
- Отвяжись! - закричала Тося Чугун и вдруг повалилась с табурета.
Но никто ни разу не спросил, откуда у Мадонны такая хорошая гитара. Хотя она играет на ней и поет разные песенки. "Браво, Мадонна!" - кричат ребята. А она трынькает ногтями по струнам и раскланивается.