- Читал, - сказал старик. - Много вранья в смысле биографии. Матвеев любил свою жену без всякого расчета. Он вообще не умел рассчитывать. Не сам ушел, а она его выгнала, потому что устала от богемных штучек. Не в шестьдесят пятом, а в шестьдесят седьмом, что особенно смешно. Потом его арестовали за подпольную выставку. Стал сотрудничать с гэбэ. Освободился довольно скоро. Вернулся в прежнюю компанию, стучал на друзей. Из-за него посадили Самохина и Клугмана. Был в полном доверии начальства. Его даже за границу выпустили в составе делегации, в Англию. Тут же сбежал, сукин сын. Жив и прекрасно себя чувствует.
- Еще одна легенда, - сказала женщина. - Вы картину будете покупать?
- Нет, - сказал он. - Не буду. Это не моя картина.
- В каком смысле? - не поняла она.
- Это не я писал, - сказал старик, надевая плащ. - Это Костя Клугман. Всего вам наилучшего. Я, кстати, в семидесятом заходил, за месяц до посадки, но ты не помнишь конечно же.
Он вышел из арки на улицу и пошел к стоянке такси. Вдруг идти стало очень легко, даже удивительно. Он засмеялся, обернулся и увидел на тротуаре свое мертвое тело.
Революция
заметки по политической истории
Жил-был царь. Он жил хорошо, в самом центре, на Литейном. Правда, в старой коммуналке, но это ничего. Потому что недавно в городе началась программа по предоставлению старым питерцам нового отдельного жилья. Хотя неизвестно, где будет это жилье и какое. А здесь хоть комната большая, двадцать шесть метров. Они жил вдвоем с царицей.
Один раз царь вернулся с работы очень расстроенный. Потому что кризис и начальник обещал половину поувольнять. А кто попадет в эту половину, не сказал. Даже не намекнул. Так, мол, некоторые нерадивые господа. Сказал и вышел, дверью хлопнул. Все перепугались.
А дома царица сидит на диване и плачет.
- Ты чего, Сашенька? - говорит царь.
- Продавщица меня обхамила, - говорит она. - Которая на углу овощи-фрукты.
- Ну полно на всяких холопок обижаться! - говорит царь. - А что она сказала-то?
- Я хотела яблок купить, которые подешевле, за пятьдесят пять. А они жутко страшные. Я выбираю которые получше, а она говорит, мол, чего это я выбираю. Ну просто чистый совдеп! Я говорю: яблоки-то у вас больно страшные. А она говорит: не страшней тебя! Зачем же, Коля, были все ваши реформы, если опять кругом сплошной совдеп?!
И слезами залилась.
Царь ее утешает, а она его руки отбрасывает. Тогда он говорит:
- Ладно. Пойду накручу хвоста этой хамке.
Вышли они вдвоем.
А там небольшая очередь.
Царь достоялся, продавщица ему:
- Чего вам, мужчина?
- Вы чего тут мою жену обижаете? - говорит он. - А ну-ка извинись! А то ого-го!
- А вы чего тут разорались? - говорит продавщица. - Не посмотрю, что царь. У нас тут охрана.
- Ах ты, холопка! - говорит царь и яблоком ей по морде.
- Ах ты, гнилой режим! - говорит охранник и ему по башке.
Царь упал. Царица плачет. Народ столпился. Что такое, что случилось?
- Царя скинули, - говорит охранник. - Свобода, стало быть. Революция!
Народ по улицам побежал веселый. Один великий князь даже красный бант себе на пиджак нацепил. И все на машины тоже красные ленточки привязали, кто к антенне, кто к чему. Ездят, гудят, целуются. Как будто "Зенит" выиграл, честное слово!
А потом пришли большевики, и все стало хуже прежнего. Сплошной совдеп.
Жалко
заметки по логике
Мы сильно поругались. Непонятно почему. Мы были едва знакомы. Встретились на конференции, довольно далеко от Москвы.
У нее был хороший доклад. Поэтому я задал ей хороший вопрос. Мне хотелось, чтобы она красиво ответила. Она ответила очень красиво, но добавила, что я просто не понимаю существа проблемы. Пришлось объяснять, что я имел в виду. Она, кажется, тоже не совсем поняла.
Ведущий секции сказал: "Ну все, все, остальное на кофе-брейке".
В перерыв я подошел к ней, но не успел рта раскрыть.
- Давайте в другой раз! - сказала она и пошла к какой-то компании. Хотя до этого стояла одна, я это заметил.
Вечером был общий ужин. Она вошла позже других, долго осматривалась. Свободных мест уже почти не было, только на самом краю стола. И еще стул передо мной. Она уселась, пробормотала:
- Добрый вечер.
- Привет! - сказал я.
- Мы разве на ты? - сказала она.
- А привет значит на ты? Ладно. Приветствую вас! Что вам налить? Да, вот что. Я хотел вас спросить…
- Это я хотела спросить, - перебила она. - Водки немножко. Спасибо, хватит. Это я хотела спросить - чего вы ко мне привязались на секции? Хотели покрасоваться?
- Наоборот, - сказал я. - Хотел, чтобы вы покрасовались.
- У вас не получилось, - сказала она.
На следующий день мы опять поцапались. По вопросам теории.
В самолете, когда мы летели в Москву, наши места оказались рядом, и мы опять говорили о вещах, которые совершенно ясны для меня и абсолютно непонятны ей, и наоборот. Дело кончилось тем, что она обозвала меня верхоглядом, а я ее - чугунной задницей. Она захохотала и опрокинула мне на брюки стакан с соком.
- Послушайте! - сказал я.
- Я не нарочно, - смеялась она. - Вот салфетка, вытирайте сами, а то скажете, что я к вам пристаю.
- Кажется, это вы говорили, что я к вам пристаю, - сказал я. - Ну, неважно. Послушайте, ну не бывает же, что два эксперта настолько друг друга не понимают.
- Вы опять? - сказала она. - Чего вам от меня надо?
- Давайте встретимся, - сказал я. - В нерабочей обстановке.
- Давайте, - без выражения сказала она. - Где? Когда?
- В эту субботу, - сказал я, - в девять вечера. У старого здания МГУ. Где Герцен и Огарев, знаете? А там чего-нибудь придумаем.
Через год мы увиделись снова. На такой же конференции. Она быстро пошла ко мне навстречу.
- Простите, - сказала она. - Я не смогла прийти. Я хотела, правда.
- Ерунда, - сказал я. - Я тоже не пришел. Очень хотел, но вот не вышло.
- Жалко, - сказала она. - А я целый год думала, что вы меня ждали.
- Зато я честно признался, - сказал я.
- А вдруг вы врете? - сказала она.
- Может быть, - сказал я. - Но вы этого никогда не узнаете. Если только вы на самом деле не пришли.
- А вот этого никогда не узнаете вы, - сказала она.
Красные капли
до востребования
Мальчик летом жил у тети. Тетя снимала дом в деревне. У мальчика была своя комната: кровать, столик, лампа. Окошко в сад.
От деревни было два километра до станции, идти через редкий березовый лес. Между лесом и станционным поселком был заброшенный стадион. Футбольное поле заросло кустами. Беговая дорожка потерялась в траве.
Девочка проводила лето в Прибалтике. У нее там была своя тетя, которая снимала дом в Пярну. Две тети - два лета: это он потом так шутил.
Мальчик писал девочке письмо. Лампа стояла близко, щеке было жарко. Другой щеке было холодно от окна. Залетали толстые ночные бабочки, бились по стенам. Мальчик хватал их рукой и выбрасывал наружу. Давить было жалко и гадко. Они прилетали снова.
Мальчик писал, как он любит девочку. От ночной тоски и давней разлуки он совсем осмелел. Писал про то, как они целовались и как он хочет поцеловать ее осенью. Про ее руки - локти, ладони и пальцы. И даже про ноги, какие они у нее красивые. Длинное письмо ни про что. В смысле, про любовь.
Письмо надо было отправлять на станции, в почтовом отделении. И получать там же, до востребования, потому что в деревню почтальон не ходил.
Через восемь дней тетенька в окошке протянула ему конверт. Он дошел до заброшенного стадиона. Сел на серую деревяшку бывшей трибуны.
Вскрыл письмо. Развернул вчетверо сложенный лист бумаги. Красным цветом было толсто написано: "Глупость и пошлость!" И всё. Вокруг бывшего футбольного поля ездил парень на мопеде: один круг, другой, пятый. Треск мотора приближался, потом удалялся. Потом опять и снова. Как в кино. Это он тоже потом подумал.
Мальчику захотелось сделать что-то хорошее. Хоть кому! От станции шла женщина с двумя сумками. Мальчик спрятал письмо в карман, нагнал ее:
- Вам помочь?
- Ну, спасибо, - сказала она, отдав ему сумку. - Ты здешний?
- Мы тут дачу снимаем, - сказал он. - В Романовке.
- Жарко-то как, - сказала она. - А мне еще до Богородского. Давай покурим?
- Я не курю.
- Все равно, - сказала она, свернув с тропинки. - Я покурю, ты посидишь.
Сели на поваленную березу. У нее были ноги совсем как у девочки, которая сейчас в Пярну. Только сильно загорелые.
- Тебе сколько лет? - спросила она.
- Пятнадцать, - сказал мальчик.
Она стряхнула пепел, обхватила колени руками, искоса посмотрела на него. Сарафан съехал. Мальчик увидел, что у нее розовые трусы и синяк на бедре.
- Мне вообще-то домой пора, - сказал он. - Тем более что вам до Богородского. Я не смогу вас дотуда проводить. Извините.
- Ничего, нормально, - вздохнула она. - Тогда беги.
Дома мальчик сел за стол, снова раскрыл письмо. "Глупость и пошлость!" Как будто кисточкой написано. И красные капельки на белом, сбоку от букв. Значит, она раздобыла кисточку и тушь. Написала и потом ждала, пока высохнет краска.
Мальчику стало легче. Потом еще тяжелее. Потом снова легче. И опять, и снова. Но к концу августа почти совсем забыл.
Английская падчерица
фантазия и фуга
- Тебе тогда два годика было, - рассказывала Анна Викторовна дочери Наташе. - Я первый раз после родов на гастроли поехала. И сразу в Англию. Первый раз за границу - и в Англию! Стою у Тауэра и сама себя щиплю, что это мне не снится. Ну, я тебе говорила много раз. А вот этого не говорила. Там в меня влюбился один человек.
- Миллионер? Или принц? - Наташа сидела в ногах дивана; ее престарелая мама полулежала, кутаясь в плед; кругом по стенам были фотографии: портреты и сцены из спектаклей; портреты с автографами поверх манишки - по-артистически.
- Всё! Не буду больше рассказывать! - Анна Викторовна прикрыла глаза и попыталась отвернуться.
- Ладно, мама, ладно… - Наташа погладила ее по ноге. - Кто же он был?
- Ну, скажем так, деятель культуры. Знаменитый? Известный, уважаемый. Богатый? Вполне обеспеченный. Какой был мужчина, умница, талант…
- У вас что-то было?
- Фу! Конечно же нет. Одни слова и букеты. Но я, дура, дала ему какой-то аванс. Через год он приехал в Москву. За мной. Забрать меня. Ну и тебя, естественно. Забрать нас с тобой.
- И что ты решила? - шепотом спросила Наташа.
- Выгляни в окно! - захохотала Анна Викторовна. - Мы где? В Москве! Теперь поняла, что я решила? Догадалась?
- А почему?
- Я любила твоего отца, - вздохнула Анна Викторовна. - А ты разве не любила папу? Разве ты хотела бы стать русской падчерицей?
- Но ради будущего, ради моего будущего… Ты могла. Ты должна была!
- Какого еще будущего? - Анна Викторовна снова засмеялась. - Москва - столица мира! Гагарин в космосе! Скоро будет коммунизм! Разве сравнишь с этим тухлым Западом? Даже смешно.
- Особенно сейчас, - сказала Наташа. - Обхохочешься.
- Извини, не рассчитала, - сказала Анна Викторовна, утирая слезы. - Но я папу твоего любила, извини еще раз…
Деятель культуры. В таком-то году был в Москве. Наташа его вычислила. Примерно. С большой вероятностью. Писатель из тех, кого в СССР называли "прогрессивными".
После смерти матери она поехала-таки в Англию. Дом-музей в пригороде. Открыто по вторникам и четвергам. Седая леди поясняла: вот кабинет, вот библиотека, вот любимая трубка. Кроме Наташи, других посетителей не было.
- Здесь он написал свой знаменитый роман "Польская падчерица", - говорила леди. - Содержание: английский писатель знакомится в Лондоне с польской актрисой. Приезжает в Варшаву и привозит ее с дочерью к себе. Вся книга о том, как маленькая полька становится англичанкой. Роман написан в 1955 году.
- В каком году? - вскрикнула Наташа.
- В пятьдесят пятом.
- А в шестьдесят третьем он ездил в СССР?
- Ездил, конечно! - сказала леди. - На презентацию перевода этого романа.
- Я не читала, - сказала Наташа вдруг по-русски. - А мама, наверное, читала.
- Przepraszam, ne rozumiem, - сказала леди по-польски.
Жизнь после жизни
но увидеться надо было…
- Кто там? - спросила Надежда Ильинична в домофон.
Там горестно молчали. Она почти догадалась, но спросила еще раз:
- Кто там?
- Надя, это Михаил.
Она нажала клавишу. Потом открыла дверь квартиры. Он почти не изменился. На нем был серый плащ, свитер под горло. В руке небольшой чемодан - видно, что тяжелый. От него пахло одеколоном. Одеколон приличный, но пахло слишком сильно.
- Я могу войти? - сказал он.
- Заходи, - сказала она. - Но не надолго.
- Вот как? - Такой робкий и ссутуленный, он вдруг сверкнул глазами. - А ты говорила, что будешь ждать меня всю жизнь.
Надежда Ильинична сначала решила расхохотаться, но потом серьезно сказала:
- Я и ждала тебя всю жизнь. Потом жизнь кончилась. А я осталась. Так что лучше иди, откуда пришел.
- Может, хоть чаем напоишь?
- Это будет слишком жестоко. К тебе. Всё. До свидания.
Он переложил чемодан в другую руку, повернулся, шагнул к лифту, потом обернулся.
- Что? - спросила она.
- Надя, ты извини меня, ради бога… мне очень нужно в одно место.
Она посторонилась, пропуская его в квартиру.
Чемодан он поставил у вешалки. Снял плащ, бросил сверху. Одеколоном запахло еще сильнее. Наверное, брызгал поверх свитера.
Надежда Ильинична села на табурет в прихожей.
Он долго там возился, шаркал, несколько раз спускал воду, громко переводил дух. Ей надоело это слушать, она прошла в комнату, включила телевизор. Посмотрела на часы. Господи, сколько можно торчать в сортире? Сквозь телевизор услышала какой-то звук. Вышла в коридор. Дверь сортира была приоткрыта, он высунул голову и звал ее:
- Надя, куда ты пропала? Ради бога, дай какую-нибудь тряпку…
- Там тряпки за унитазом, - сказала она.
- Надя, - снова позвал он. - Дай мне пластиковый пакет. Я тряпку туда положу и потом выброшу, хорошо?
- Хорошо, - кротко сказала она.
Пошла в кухню. Потом, отвернувшись, сунула пакет в дверную щель.
Он вышел. Пакет с тряпкой запихал в карман плаща.
- Вымой руки, - сказала она.
- Да, да, конечно, - сказал он и вернулся в ванную. - Какое полотенце можно?
- Желтое, - сказала она.
Раздался ключ в двери.
- Познакомьтесь, - сказала Надежда Ильинична. - Мой муж. А это дядя Миша, моей мамы двоюродный брат. Из Тулы.
- Сергей, очень приятно, - сказал муж. - Вы… у нас остановитесь?
- Нет, нет, что вы! Я буквально на минуту.
- Может, чаю? - облегченно заулыбался муж. - Или рюмочку?
- Нет, нет, спасибо! До свидания. Пока, Надечка! - Он набросил плащ, подхватил чемодан, быстро чмокнул ее в щеку и выбежал прочь.
- Что за дядя? - спросил муж.
- Мамин двоюродный, я же сказала. Старичок со странностями. Заезжает раз в год, наверное. Так, проведать.
- Что-то я первый раз о нем слышу, - сказал муж.
- Мы же с тобой только полгода женаты, - засмеялась Надежда Ильинична и обняла его. - Ну, привет! Как дела, как день прошел? - И поцеловала.
Фиктивно, то есть понарошку
квартирный вопрос.
Один мой знакомый женился и переехал к жене. Ей от родителей досталась очень хорошая квартира. Дело было задолго до всякой приватизации, и квартиру можно было только получить. По очереди, на работе или в наследство. Ну, или построить кооператив. Насчет наследства была такая тонкость: надо было быть прописанным в этой квартире. Иначе человек не имел никакого права там жить после смерти родителей.
Вот. Он женился, переехал к жене, а от своих родителей выписался.
Живут они, поживают. Ребенок родился. И тут у этого моего знакомого внезапно умирает мать. Старик отец остается один в неплохой двухкомнатной квартире почти в самом центре города. Ну, конечно, молодые его утешают, навещают, приносят еду и лекарства. И соображают: а ведь если он, боже упаси, помрет, то его квартира пропадет. Уйдет в распоряжение государства.
А это никуда не годится. Ведь ребенок вырастет, и ему совсем не помешает своя жилплощадь. Тем более такая хорошая, почти что в центре. И потом, старик отец работал за эту квартиру всю жизнь, инженером на номерном заводе. А теперь, значит, псу под хвост.
Надо там срочно прописаться. Но как? Да никак.
Выход один: оформить фиктивный развод. Что и было сделано. Во имя благополучия семьи и особенно ребенка. Шестилетнему ребенку все объяснили буквально на пальцах.
Ну, этот мой знакомый прописался к отцу. Но жить продолжал на старой квартире, естественно. С женой и ребенком. Хотя иногда ночевал у отца. Комнату там себе оборудовал. Кое-какие книжки перевез. Ну и по-мелочи: рубашки, брюки, носки. Белье. Любимую пепельницу.
И как-то так получилось, что в течение года он совсем туда переехал. Тем временем старик отец сильно расхворался, и за ним нужно было присматривать. Так что этот мой приятель целых три месяца, наверное, дома не был. То есть дома у жены с ребенком. То есть он уже сам не понимал, где его дом. Вернее, понимал, но не хотел признаваться.
Потом старик отец умер. Но этот мой знакомый не торопился переезжать обратно. Хотя сам себе говорил, что вот-вот. И к жене заходил довольно часто.
Вот однажды он зашел, помог ребенку по математике (потому что уже прошло восемь лет с того времени), а потом сел смотреть футбол. Жена столик накрыла перед телевизором. Допоздна сидел, до часу ночи. Она говорит:
- Куда ты пойдешь, уже метро не ходит. Не чужие все-таки.
Он остался. Легли в одну постель.
Очень было хорошо, почти как в молодости.
Но снова не поженились.
Господин с кошкой
последнее танго в Бадене.
На террасе отеля появилось новое лицо: господин с кошкой. Он сидел один за столиком, пил кофе и читал местную газету. Кошка сидела на стуле напротив.
- Кис-кис-кис, - позвала Анна Сергеевна и протянула ей кусочек цыпленка.
Кошка с мягким дроботом спрыгнула со стула на дощатый пол и подбежала к ней. Съела угощение, стала тереться об ноги.
Анна Сергеевна погладила ее.
- Осторожно, - сказал господин. - Вдруг у нее блохи.
- Разве это не ваша? - удивилась Анна Сергеевна.
- Нет, просто привязалась, - сказал господин.
- А так преданно сидит рядом! - засмеялась Анна Сергеевна.
- Меня любят кошки, - сказал господин. - А вы откуда?
- Здешняя, - сказала Анна Сергеевна.
- Вам здесь не скучно?
- Ох эти русские! Сидят в своем Урюпинске, и им весело, а приедут в Баден-Баден, так сразу им скучно.