В разговоре выяснилось, что русский господин - его звали Дмитрием Дмитриевичем - был адвокатом из Москвы, а Анна Сергеевна - женою местного гостиничного магната. То ли совладельца, то ли топ-менеджера здешних курортов.
- Не знаю точно, чем он занимается, но он плебей, - сказала она. - Здесь скучно, вы правы. Поехали кататься, вон моя машина. Только зайдите за угол и пройдите шагов сто. И не забудьте заплатить за кофе.
- Чтоб ваш плебей не остался без выручки? - рискованно пошутил он.
Она стала приезжать к нему в Москву раз в два-три месяца, якобы по делам своей фирмы; муж даже не проверял, есть ли у нее фирма в России. Останавливалась в "Мариотте" на Тверской, посылала ему смску, и он являлся тем же вечером.
Однажды она прождала его два дня, сначала злилась, потом волновалась, потом снова разозлилась и уже собралась уезжать, но тут он ввалился, усталый и запыленный.
- Я был в Ростове, - сказал он. - Даже домой не заехал.
- Отдохни, прими душ, - сказала она. - А я сбегаю куплю тебе новое белье и сорочку.
- Подожди, - сказал Дмитрий Дмитриевич. - Дай на тебя наглядеться.
Они сели в кресла и посмотрели друг на друга, радостно улыбаясь. Она думала, что этот обыкновенный пожилой господин в прошлогоднем костюме, с седеющим редким ежиком - самый дорогой человек в ее жизни и что это и есть счастье. А он просто любовался ею.
Зазвонил ее мобильник. Она ответила по-немецки. Потом ушла в другую комнату. Куда-то звонила сама. Вернулась насупленная.
- Катался на лыжах, разбился, сейчас в реанимации, - сказала она. - Самолет в восемь. У нас есть еще часа три. - И сняла свитер через голову.
Потом он получил смс: фон дидериц умер позвоню через 40 дн.
Через три недели после похорон мужа она познакомилась с аргентинским актером и улетела с ним в Буэнос-Айрес.
Почти родственники
мужской разговор о любви
- Как дела? Давно ты мне не звонил, - сказал Савельев.
- Да как-то не пойми как, - сказал Мишин. - Вот я женился тут.
- Ну, поздравляю! - сказал Савельев.
- Да не с чем так особенно, - сказал Мишин.
- А что так? - удивился Савельев.
- Она злая и некрасивая, - признался Мишин.
- Что ж ты женился тогда?
- Да вот получилось. Какое-то, понимаешь, влеченье, род недуга.
- Ха, - сказал Савельев. - А раз так, зачем жалуешься?
- Я не жалуюсь, а правду говорю, - сказал Мишин. - Зачем мне от друга скрывать? Тем более что я уже развелся.
- Ну, поздравляю! - сказал Савельев. - Теперь-то можно поздравить?
- Нельзя, - сказал Мишин.
- Почему?
- Потому что я без нее скучаю. Слушай, Савельич, я тебе зачем звоню. Ты приезжай ко мне, посидим, выпьем. У меня виски есть сингл малт, двенадцать лет выдержки, название не прочитаешь. С лосем на обложке. Литровая бутыль. Бывшая жена подарила. Прямо вот сейчас приезжай.
- Сейчас не могу, - огорчился Савельев. - У меня сегодня свадьба, я женюсь, я тебе просто не успел сказать.
- Ну, поздравляю! - сказал Мишин.
- Да так не с чем особенно, если честно, - сказал Савельев.
- Да ну? - удивился Мишин.
- Понимаешь, есть проблемы. С характером. Ну и внешние данные тоже.
- Ха! - засмеялся Мишин. - А может, это одна и та же?
- Ты что? - испугался Савельев.
- А то! Может, мы теперь почти что родственники! - обрадовался Мишин.
- Я у нее в паспорте погляжу, - сказал Савельев, подумавши чуть-чуть. - Если там твоя фамилия, все! Этой свадьбе не бывать! Приеду к тебе виски пить.
- Не выйдет, - сказал Мишин. - С паспортом не выйдет. Мы с ней жили в гражданском браке. Совместное хозяйство вели, но не расписывались. Правильно сделали, кстати. Раз, и разбежались.
- Да, брат, - протянул Савельев. - Огорчил ты меня. Тем более в такой день.
- Ну, ладно тебе! - сказал Мишин. - Что это мы с тобой, в самом деле. Да мало ли на свете злых и некрасивых баб?
- Нет, - сказал Савельев твердо. - Она одна такая.
- Да, - сказал Мишин и вздохнул. - Это верно.
Голод
прощальный ужин
Дорогой С., спасибо Вам за одолженные две тысячи рублей, они мне очень пригодились. Но я их не отдам, простите. Или прости? Мы всегда были на вы, кроме одного вечера в Яропольце, помнишь? Двадцать два года назад. Конференция, банкет, все перепились, и я затащила тебя в свой номер. Ты, конечно, подумал - пьяная разгульная бабенка, а я любила тебя, это была лучшая ночь в моей жизни. Моя жизнь протекла отдельно от любви, в жизни была работа и много всякого, а в любви был только ты. Я боялась после той ночи, что ты начнешь меня использовать. По работе, например, или в трудную минуту будешь искать у меня утешение и быструю постель. Но вышло еще хуже. Ты мне даже глазами не показал наутро и вообще потом, что ты помнишь нашу ночь. Может быть, ты на самом деле забыл?
Я не отдам тебе долг, потому что не с чего. Пенсии едва хватает на квартплату и самую простую еду, не говоря о лекарствах. Я совсем одна, никого нет. Я продавала все, что было в доме, за что могли дать хоть десять рублей. Остались книги, никому не нужные советские романы, позавчера я стояла с ними у метро, никто не взял, и я их принесла назад.
А вчера я бродила вокруг нашего института и увидела тебя. Спасибо, что ты меня узнал, спасибо, что так легко одолжил мне две тысячи рублей.
Мне просто захотелось поесть. Досыта и вкусно, первый раз за много лет. Сегодня рано утром я пошла в магазин, купила хороший кусок мягкого мяса, настоящую вырезку. Еще купила всяких овощей, и зелень, и молодую картошку немного, и три мандарина и одну грушу, и батон свежего темного хлеба, и кусочек голубого сыра на десерт, и пирожное в прозрачной коробочке на сладкое, и баночку сметаны для салата, и сливочное масло для жарки, и пачку хорошего черного чая, и сахару тоже, и еще осталось рублей пятьсот, и я, пропадай все на свете, купила бутылку красного французского вина за четыреста тридцать. Безумие, конечно, но напоследок можно.
Я приготовила настоящий праздничный ужин, накрыла на стол и медленно ела, вспоминая тебя и наслаждаясь тобою. Это сочное, упругое, вкуснейшее, тающее во рту мясо - это был ты, и острый ароматный сыр был ты, и сладкие ягоды на пирожном были твоей сладостью, и красный сок вина был тобою, я как будто причащалась твоей плотью и кровью, и ты входил в меня, заполнял меня собою и впитывался в меня изнутри, и это было почти так же, как в ту ночь на конференции в Яропольце.
Спасибо тебе, любимый.
Вот я вымыла посуду и снесла остатки кошкам во двор.
Мне пора. Мне завтра семьдесят. Тебе еще нет пятидесяти.
Я буду ждать тебя. Но только не торопись.
М.
Дописав письмо, она подошла к окну. Раскрыла узкую боковую створку, посмотрела вниз. Девятый этаж. Она поставила ногу на подоконник.
Зазвонил телефон.
Подшутил
давай закурим, товарищ, по одной..
В восемьдесят пятом году я вдруг решил бросить курить.
Бросил. Но продержался недели полторы.
В те самые дни я оформлялся в Болгарию.
Проводился там советско-болгарский семинар по драматургии. Меня туда записали, потому что в Софии как раз ставилась моя пьеса.
Итак, оформлялся я в Болгарию. То есть ходил по разным инстанциям, собирал подписи на характеристику, потом в райком на выездную комиссию и все такое.
Со мной вместе оформлялся еще один драматург. Старше меня лет на десять или даже больше. Тихий такой человек. Худой и прокуренный. Мы с ним вместе ходили по этим инстанциям. И все время выходили покурить.
И вот я возьми да и брось курить. Резко. Вчера курил, а сегодня - всё, завязано. Он мне говорит:
- Пойдем покурим.
- Да нет, я не курю.
- Как это? - говорит он. - Ты что?
- А что тут такого? - говорю. - Я некурящий.
Он вдруг как закричит:
- Что ты из меня дурака делаешь? Ты же вчера со мной курил вот на этом крылечке! Хочешь сказать, что я совсем уже псих?
- Не волнуйся, - говорю, - успокойся, при чем тут псих? Ну, спутал меня с кем-то, бывает. Мы ж с тобой только три дня знакомы. А я никогда не курил, вот поверишь ли, даже не пробовал ни разу.
Он сначала смотрел на меня с подозрением, но потом успокоился. Тем более что мы еще два раза встречались, и я в те разы не курил. Бросал, я же говорю.
Оформили мы все документы, разошлись. Лететь через две недели.
За это время я так замучился бросать курить, что плюнул и закурил снова.
Вот прилетели мы в Софию, вышли из аэропорта. Он закуривает. Я к нему подхожу, достаю сигарету.
- Дай-ка огоньку, - говорю.
Беру у него из рук спички, чиркаю, закуриваю, затягиваюсь, отдаю коробок.
Он на меня смотрит и говорит шепотом:
- Ты же некурящий…
- Кто тебе сказал? - говорю.
- Ты сам сказал! - Он чуть не плачет. - Что никогда не курил, даже не пробовал!
- Бред какой-то, - говорю. - Как я мог такое сказать? Я, к твоему сведению, с двенадцати лет курю. Ты меня, наверное, спутал с кем-то.
Он посмотрел на меня беспомощно и болезненно. Помотал головой. Потер затылок.
- Странно, - говорит. - Как странно. Ладно, ерунда, прости.
- Что ты, что ты, - говорю. - Ерунда, бывает.
Хлопаю его по плечу, смеюсь. Он тоже пытается смеяться.
Вроде бы забавная история. Обыкновенный розыгрыш. Но мне почему-то стыдно. Ну, не то что бы прямо стыдно, а так - неловко. Неприятно. Особенно когда вспоминаю его растерянное лицо.
Другое кино
fict pulption
Рослый красивый парень опять задел стул, на котором сидел Саша Кляйн. Он все время ходил туда-сюда, протискиваясь между столиками. Саша Кляйн сказал себе: еще раз - и все.
Парень шумно уселся на стул, обнял свою девушку. Она была тоже рослая и красивая. Между оранжевой футболкой и синими джинсами виднелся смуглый, чуть пушистый живот. Они стали целоваться, шевеля языками и прикрыв глаза. Парень откинулся назад и вытянул ноги. И уперся в ножку стула, на котором сидел Саша Кляйн. Стул поехал в сторону.
- Нельзя ли полегче? - робко сказал Саша Кляйн. - Я бы попросил.
Парень открыл глаза, посмотрел на него и засмеялся. Саша Кляйн был смешной, это правда. Небольшого роста, вихрастый и щекастый. В клетчатой рубашке. Хоть в кино снимай.
Девушка засмеялась тоже.
- Завидно? - сказала она.
- Извинись, выблядок, - тихо сказал Саша Кляйн.
- Чего? - Парень, отбросив стул, поднялся.
- Сядь, - сказал Саша, наведя на него пистолет, большой и серебристый.
Парень сел.
- Богу молись, - сказал Саша Кляйн. - Если умеешь.
- Не надо, пожалуйста, - сказал парень.
- За что вы его? - заплакала девушка.
- Это кино, - объяснил Саша Кляйн. - Вы меня помните? Вы неслись на крутой тачке, а я стоял на обочине. Кругом были лужи. Вы меня обрызгали. И умчались вдаль. Всем было смешно. А мне было мокро. И еще. Вы откуда-то выскочили, вы куда-то бежали. Вам срочно нужна была машина. А тут я, смешной толстячок, открываю дверь своей смешной машинки. "Фольксваген-жучок". Ты, - он повел дулом пистолета на парня, - вырвал у меня ключ, отшвырнул меня в сторону, уселся за руль, и вы опять умчались. Навстречу новой жизни. И никто вам слова не сказал! А я остался как дурак на тротуаре. А мы с женой собрались в кино, была пятница, вечер. Вы знаете, как она обиделась? Вы об этом подумали? А? Не слышу! Подумали вы обо мне? Ну? Соврешь - убью!
- Нет, - честно сказал парень. - Но я не виноват. Это кино было такое.
- Вот тебе другое кино, - сказал Саша и подвигал пальцем.
- Не надо! - взвизгнула девушка.
- Придется, - сказал Саша Кляйн и спустил курок. Парень рухнул вправо, заливая кровью оранжевую футболку и смуглый, чуть пушистый живот девушки.
- Ты что, заснул? - сказала Дина Кляйн. - Ой, смотри, смотри, что он делает!
Они с женой сидели у окна и пили чай.
В их переулке разворачивался здоровенный джип. Он сдал назад, наехал на палисадник, повалил его, оставил на клумбе грязный рубец. Вывернул руль, со свистом газанул, но буквально через полсотни метров остановился у летнего кафе напротив. Из машины вылез рослый красивый парень. За столиком его ждала девушка, тоже рослая и красивая. Они поцеловались.
- Я сейчас, - сказал Саша Кляйн, прошел в прихожую, надел куртку поверх ковбойки, переложил что-то из обувного ящика в карман и вышел на улицу.
Сильная женщина
на свободу с чистой совестью.
Виктор Иванович заново учился принимать ванну и душ. Он взбивал пену, погружался в нее, разгонял пузыри и фыркал, потом становился под теплый щекотный дождик, потом вылезал на кафельный пол, кутался в махровую простыню и шлепал в комнату. Подходил к окну, смотрел на Манеж и кремлевскую стену.
Была осень 1956 года. Он отсидел всего десять лет из выданных двадцати пяти. Ему выплатили много денег. Дали новую звезду, за высидку лет, как он пошутил в уме. Дали квартиру в новом доме на Ленинском проспекте, но там еще работали маляры, так что пока он жил в гостинице "Москва". Ходил обедать и ужинать в ресторан, приучаясь пользоваться вилкой и ножом, чайной ложечкой и лопаткой для рыбы.
А потом, воскресным утром, надел только что пошитый мундир с золотыми погонами и широким галуном, взял такси и поехал на Большую Черкизовскую. К себе.
Но на всякий случай позвонил из автомата напротив.
Она тут же взяла трубку. Как будто ждала.
- Нина, - сказал он. - Это Витя.
- Сейчас, - сказала она. Он слышал в трубку, как она прошла к двери, плотно ее закрыла и снова вернулась к телефону. - Да, здравствуй.
- Нина, мне вернули честь и свободу. Я здесь. У дома.
- Ах, как торжественно звучит, - тихим низким голосом сказала она. - Один раз ты уже сломал мою жизнь, вот этими разговорами, про победу и свободу. Оставил беременную, нищую, жену врага народа. Не смей ломать мне жизнь еще раз.
- Нина, - сказал он, - кто у нас родился?
- У меня родился сын, - сказала она. - У нас с мужем растет сын.
- Нина, я хочу его увидеть, я умоляю тебя…
- Хорошо, - сказала она, помолчав и подумав. - Зайдешь через пять минут. По часам, понял? На две минуты. Но дай мне честное слово.
- Честное слово офицера, - сказал он.
- Через пять минут, понял? - И повесила трубку.
Из подъезда вышел человек в наспех надетом плаще. Сел на лавочку у подъезда, развернул газету и стал читать.
На лестнице почти не пахло кошками, хотя какая-то Мурка мягко шла по щербатым ступенькам.
Дверь была недавно покрашена. Номерок сменили.
Он позвонил. Послышался детский топот. Десятилетний мальчик отворил и закричал:
- Мама, к нам генерал пришел!
- Вам кого, товарищ генерал? - спросила Нина, выйдя в прихожую.
Она была очень красива, особой красотой много переживших, но не сдавшихся женщин. Мать семейства. Хозяйка дома. Ценный специалист на работе. И возлюбленная вон того гражданина, который сейчас сидит на лавочке и читает газету.
- Простите, - забормотал Виктор Иванович, не сводя глаз с мальчика и придумывая какую-то ерунду: - А, простите, полковник Перфилов здесь проживает?
- Нет, - сказала Нина. - Вы ошиблись адресом.
- Да, наверное, - сказал Виктор Иванович и нагнулся к мальчику. - Как тебя звать?
- Коля.
- До свиданья, Коля! Дай пять! Расти большой. Извините.
Рассказав мне эту историю, Виктор Иванович добавил:
- Сильная женщина. Настоящая. Другая бы что-то переиграла, наверное. Все-таки генерал-лейтенант, высокая должность в Генштабе, квартира в новом доме.
- Откуда ей было знать про должность и квартиру? - сказал я.
- Я ей потом звонил пару раз, - сказал Виктор Иванович.
Серый конверт
в большом тихом городе
Шеф не занимал никакой государственной должности; формально он был шефом некоего Временного координационного комитета, сокращенно ВКК. В стране были парламент и правительство, но все знали, кто на самом деле главный.
Шефа обожали и побаивались, а его приближенных презирали и ненавидели.
Сильнее всего ненавидели его адъютанта. Бывший полковой парикмахер, силач, садист и льстец, говорили, что именно он по утрам подает Шефу списки, которые сам же и составляет.
Один известный архитектор был в гостях у своего друга, президента Академии художеств. Вдруг пришел этот самый Адъютант. Архитектор захотел встать и уйти. Потом решил, что не подаст ему руки. Нет, лучше просто молчать и поскорей откланяться. Но его посадили как раз напротив Адъютанта, и, куда денешься, пришлось с ним разговаривать. Он, кстати, оказался приятным собеседником.
В конце вечера он поманил архитектора в коридор.
- Я уж так, по-солдатски, - сказал Адъютант. - Вы хороший человек. Вот, - он вытащил из бокового кармана ярко-серый, почти серебряный конверт. Там было вытиснено имя Шефа и адрес: главный офис ВКК. - Если что, сразу пишите, и это будет у Шефа на столе. С моими наилучшими отзывами. Но просить можно за одного человека.
- Спасибо, - растерялся архитектор. - Что, прямо в почтовый ящик?
- Прямо, прямо, - сказал Адъютант. - С почтой у нас порядок.
Конверт лежал под стеклом на письменном столе.
Прошел месяц. Младший брат не пришел домой со службы. Он жил в плохом районе: конечно, это было ограбление и убийство, а труп спрятали. Попросить ускорить следствие? А смысл?
Через две недели арестовали сына. Архитектор сидел за столом и смотрел на серый конверт. Сыну было двадцать пять. Взрослый человек. Он сам выбрал себе судьбу, когда связался с этими людьми.
Потом исчез второй сын. Двадцать два года, студент последнего курса. Талантливый мальчик. Но совсем чужой, к сожалению. Но все равно! Написать Шефу: пожалуйста, оставьте в покое нашу семью. Да, но просить можно только за одного человека.
Ведь у него была вторая жена и тринадцатилетняя дочь.
Он сделал проект типового сельского офиса ВКК. Сам, по собственной инициативе. Получил премию. Немного отлегло от сердца.
Однажды вечером он стоял у окна своего кабинета. Он видел, как у подъезда остановилась их машина, вышла его жена, открыла багажник, стала доставать сумки.
- Мама приехала, вкусных вещей привезла! - крикнул он дочке вглубь квартиры.
Потом снова посмотрел в окно. У распахнутого багажника валялась сумка. От тротуара отъезжал черный автомобиль с зеркальными стеклами.
Он бросился к столу.
Конверта под стеклом не было.
- Где конверт?! - не веря, крикнул он. - Тут был конверт!
- Это я взяла, папа, - сказала дочь. - Я сама написала письмо Шефу.
- Про что?
- Про то, как его любят школьники!