Эти сны и эти мысли полезли на него после того, как всё закончилось. Пока всё это было - ста граммов водки хватало. А теперь даже таблетки не помогают. Хотя уже десять лет прошло, и даже больше. Вспоминается всё, до ниточек на робе, до разрубленного ногтя и шрама на губе. Подручный палача - тот же палач. Врач-палач. Как с этим жить?
- Опять не спишь? - спросила жена сквозь сон.
- Я вот что решил, - сказал он. - Мне нужна другая работа. Пойду работать в хоспис. Где умирают одинокие люди. Нужно что-то такое, понимаешь… Настоящее. Проводить человека, быть с ним на самом пороге, на самом краю.
- Какой ты у меня хороший, - прошептала жена и поцеловала его в плечо.
Другая девочка
действующие лица и исполнители.
- Тут приехали товарищи из комиссии, - сказал прокурор. - Посмотрят ваше дело, вы с ними побеседуете…
- А там, глядишь, может быть, и помилуют?
- Вот именно, - сказал прокурор. - Есть такой шанс. Идите, Чижов.
- Зачем театр? - сказал Чижов. - Меня расстреляют. Сейчас. Вон за той дверью. Гуманисты. Там исполнитель ждет, я знаю. Я не хочу в затылок. Исполнитель! - вдруг закричал он, рванувшись к закрытой двери. - Я невиновен! Ты же офицер! Посмотри мне в глаза!
- Чижов, - сказал прокурор, - не надо истерики. Ваша вина доказана в суде. Еще раз предлагаю подписать ходатайство.
- Еще раз прошу. Хочу видеть, кто меня убьет.
Прокурор взглянул на начальника тюрьмы. Тот махнул рукой конвоирам. Они заломили Чижову руки и втолкнули его в приоткрывшуюся дверь. Дверь тут же захлопнулась.
- Даже где-то жалко, - сказал врач.
- Насильник и садист, - сказал прокурор. - Четырехлетнюю девочку. А потом в костер бросил. Нелюдь.
- Чего они там? - сказал начальник тюрьмы, прислушиваясь.
Дверь раскрылась, выскочил беленький старлей.
- Не могу, - сказал он и положил пистолет на стол. - Вы лучше сами.
- Федоскин! - крикнул начальник. - А ну, быстро мне тут! Слабак.
- Шел бы ты, товарищ подполковник, - оскалился старлей. - Сегодня увольняюсь. Ребята зовут в охранную фирму. А за слабака ответишь! - И убежал.
- Либералы, суки, всю страну развалили, - сказал начальник.
Но сам расстреливать Чижова не стал. Велел отвести в камеру.
Был конец августа 1996 года. Буквально через пару дней отменили смертную казнь.
Чижов отсидел одиннадцать лет.
Поболтался по России. Потом вернулся в свой город.
Пришел по адресу: улица Гоголя, 15, квартира 26. Раньше это был просто большой сталинский дом для начальства. А теперь - с забором и будкой. Его не пустили, конечно. Телефона он не знал. Два дня ждал, пока она выйдет. Дождался.
- Я не убивал твою сестренку, - сказал Чижов. - И ты это знаешь. Бомжи убили, пока мы с тобой на даче трахались, а ее гулять послали. Почему ты отперлась, подлая?
- Я не подлая, - заплакала Лена. - Я боялась папу. Я была невеста. Не твоя к тому же!
- Так вот. Бомжи убили и бросили в костер не ее. Другую девочку. Я, когда потом за ней побежал, видел, как она на шоссе в машину садилась. Почему мне никто не поверил?! Она жива. У тебя есть сестра. У твоего папы - младшая дочь. Еще одна наследница.
- Не найдешь теперь, - сказала Лена. - Сколько лет прошло.
- Я уже нашел, - сказал Чижов. - Вот.
Протянул ей бумагу.
- Спасибо, - сказала Лена. - Я приду к тебе. Сегодня. Все будет хорошо. Ты один живешь? Где?
Чижов на той же бумаге написал адрес.
Вечером позвонили в дверь.
- Чижов! Не надо истерики. - Белобрысый мужик страшным ударом обрушил его на пол и достал пистолет с глушителем.
- Исполнитель? Федоскин? - шепотом спросил Чижов.
- Судьба, наверное, - вздохнул тот.
Незабвенный
на бутылку Клейна этикетка наклеена
Две недели назад Марина Сергеевна брала деньги в банкомате. Она была не замужем, одна растила дочь, теперь уже студентку четвертого курса, но была вполне обеспеченна: главный бухгалтер в солидной фирме.
Спрятала карточку и деньги, бросила в сумочку чек. Обернулась. Сзади стоял молодой человек. Чуть за двадцать.
- Пожалуйста, пожалуйста, - сказала Марина Сергеевна. Ей показалось, что он просто ждет своей очереди.
- Извините, мне так стыдно, - сказал он и заглянул ей в глаза. У него было красивое тонкое лицо, длинные ресницы. - Простите. Дайте мне немножко денег. Я не для себя прошу. У меня папа умирает. У нас кончились деньги, совсем. Хоть сколько-нибудь… - У него дрогнул голос.
Марина Сергеевна в упор на него посмотрела. В глазах у него была тоска и стыд. Она дала ему тысячную бумажку, повернулась и быстро пошла к машине.
Через несколько дней Марина Сергеевна сидела с подругой в кафе Академия, на Волхонке. Не самое дорогое место, но и не самое дешевое. За соседним столиком молодой человек - ну совсем еще мальчишка - вальяжно отсчитывал деньги. Его сотрапезники пытались было раскрыть свои бумажники, но тот пресек их попытки:
- Стоп-стоп-стоп! Сегодня вы мои гости. В другой раз, в другой раз.
Марина Сергеевна всмотрелась в него и ахнула. Это был он, бедный сын умирающего папы. Ей показалось, что среди купюр она увидела свою тысячу.
- Молодой человек! - громко сказала она. - Вам не стыдно? Попрошайничать у кассы, чтобы потом по ресторанам ходить?
Он сделал вид, что не слышит.
- Да, да, я к вам обращаюсь! - Она даже встала из-за стола. - Жалостный какой! Денег у него нет, папе на лечение!
- Мадам, - он обернулся к ней, моргая длинными ресницами, - мадам, это вы мне? Вы что-то напутали, бог с вами…
Встал и вышел вместе со всей компанией.
Еще через неделю Таня, дочка, сообщила Марине Сергеевне, что хочет познакомить ее со своим новым мальчиком.
- У нас все очень серьезно, имей в виду, - сказала она. - Мы планируем через год.
Марина Сергеевна даже стол накрыла в воскресенье днем. Грибы, вино и фрукты.
Звонок. Сияющая Таня бросилась открывать.
Вошел, с большим букетом роз. Потянулся к руке будущей тещи.
- Вон отсюда, мерзавец! - заорала Марина Сергеевна, потому что это был он.
Потом Таня долго плакала, сидя на ковре, а Марина Сергеевна лежала на диване. Вечером Марина Сергеевна сказала:
- Вызови врача, у меня что-то не то в голове.
Рано утром в палату вошел он. Бледный, темноглазый и красивый.
- Ты кто? - спросила Марина Сергеевна. - Зачем ты все время тут?
- Я Саша Виноградов, - сказал он. - Из параллельной группы. Ты меня ненавидишь, а я не виноват. Ты меня любила, а я тебя нет. Ты была хорошая и красивая, и я с тобой спал иногда. Но не любил. Я тебе дочку сделал. Я не хотел, это ты сама решила оставить ребенка. Но я уже умер, две недели назад. В полной нищете. От рака кишечника. Я очень мучился. Прости меня. Забудь меня.
- Не могу, - сказала Марина Сергеевна.
Бежевый котенок Маркс
там, где пыльное лето и сырая зима..
Саша Сергеев пошел покупать чайник для заварки. Еще купил два кухонных ножа. Пришел домой - а чайник течет. Главное, он уже насыпал в него чай и налил кипяток, так что теперь назад не возьмут. Он вспомнил, как смуглая девушка паковала этот чайник, и понял, что она нарочно подсунула треснутый. Он разозлился на черных: жулики наглые. Потом развернул кухонные ножи, а там лезвия залеплены этикетками на таком клею, что не отодрать, не отмочить. Фирма Богатырь, Калуга. Он взбесился на русских - пьянь безголовая.
Саша Сергеев жил один, на краю города. Блочный дом стоял над высоким обрывом, а внизу была воинская часть, дивизия имени Каледина. Видно было, как боевые машины то выезжают из ангаров, то въезжают обратно.
Постояв у окна, он позвонил подруге Тамаре, чтобы она пришла и утешила его, и заодно принесла бы ацетон, очистить ножи от клея.
Но Тамара сказала со значением:
- Я сегодня не могу.
Саша понял значение и сказал:
- Просто посидим, поцелуемся. Пива попьем.
- Глупости, - сказала Тамара. Но с особым значением добавила: - Я лучше на рынок съезжу, за обоями.
Саша не понял особого значения, возненавидел всех женщин и бросил трубку. Надел кроссовки, взял чайник, чтобы разбить его об башку продавщицы, и спустился с пятого этажа вниз.
Остановился прочитать объявление про горячую воду. И увидел на крыльце котенка. Котенок был совсем маленький и бежевый. Он поднял голову и тихо мяукнул.
- Чего тебе, дружище? - спросил Саша.
Котенок мяукнул еще раз. Саша взял его на руки, почесал за ушком. Котенок замурчал и стал сомлевать, закрывать глазки. Саша выкинул чайник в урну, снял с головы бейсболку, положил туда котенка, и они пошли в торговый центр - покупать лоток, наполнитель, кошачий корм и разные погремушки в виде мышей и бабочек.
Котенку понравилось у Саши. Он на второй день приучился ходить в лоток. Умный. За это Саша его назвал Карл Маркс. Или просто Маркс. Хорошее кошачье имя. Мркс-Мркс-Мркс! Котенок сразу стал откликаться, бежал на зов.
- Ах ты Марксюха! - радовался Саша. - Ах ты Марксюня, мой дружок!
Тамаре он не звонил уже недели две, наверное. Она сама ему позвонила.
- А я ремонт закончила, - сказала она. - А мама в Ростов переехала, к Мишке, брату моему.
- Скучаешь, наверное, без мамы? - спросил Саша.
- Ты что, дурак? - крикнула Тамара. - Я же специально ее к Мишке отселила, и ремонт сама сделала! Мы же с тобой давно все решили!
Саша вспомнил, что какие-то планы у них были. Жить у Тамары в двухкомнатной, а его однушку сдавать.
- Хорошо, конечно, - сказал Саша. - Приходи, помоги собраться. Только нас двое. Котенок у меня завелся, по имени Маркс. Мой лучший друг.
Он это очень серьезно сказал.
- У меня на кошек аллергия, - сказала она, тоже очень серьезно.
- Аллергия? Ответ один - кларотадин! - засмеялся Саша.
- Какой же ты гад, - сказала она; и короткие гудки.
Саша лег на диван и задумался. Он вообще-то любил Тамару. Он не хотел бросать ее. Но и Маркса бросать тоже не хотел. Маркс устроился у него на груди, смотрел прямо в глаза. Саша не смог бы выгнать Маркса на улицу, ни за что. Но и с любимой женщиной расставаться из-за котенка - тоже какая-то глупость. Все глупо и даже смешно, а выхода нет. У Саши от этих мыслей сильно заболело ниже горла. Он расстегнул рубашку, крестик вывалился наружу. Маркс потрогал его лапой.
Тамара, у которой были ключи, так и нашла их через два часа: Саша лежал, свесив посиневшее лицо, а Маркс играл его крестиком на золотой цепочке.
Она закричала, заплакала и дала Марксу пинка.
Маркс выбежал в открытую дверь. По лестнице вниз. Потом из подъезда. Потом через улицу. Там его задавила машина, за рулем был молодой парень, а рядом девчонка, они даже не заметили, не оглянулись на пыльную бежевую тряпочку на асфальте, в которую превратился котенок Маркс. Машина выехала на перекресток, где ее смял и расплющил танк, и тоже не задержался - дивизия имени Каледина выдвигалась в центр города, чтобы расстрелять губернатора и навести порядок. Но федералы послали штурмовую авиацию и с воздуха разнесли их танки, казармы и весь город заодно.
Через пять лет к власти пришли коммунисты. Еще через год новое начальство приехало в те места, в палаточный лагерь, где жили уцелевшие люди.
Было жарко. Пот катился с генерального секретаря, коренастого рыжеватого мужика.
- Принято решение, - сказал генсек. - Всем вам, товарищи, дадут бесплатное благоустроенное жилье. Где? Вот здесь! На месте этого города, разрушенного кровавым антинародным режимом, решено построить новый социалистический город! Краше прежнего! И назвать его именем великого учителя трудящихся всего мира! Марксоград!
Все захлопали.
Он достал платок и вытер свое круглое курносое лицо с широкими усами.
- На кота похож, - подумала Тамара.
Сорок мучеников
имена, адреса, явки
Надобно сказать, что у нас в СССР если не угнались кой в чем другом за иностранцами, то далеко перегнали их в умении засекречивать. Пересчитать нельзя всех оттенков и тонкостей нашей секретности. Это я слегка перефразировал Гоголя.
Я помню, что на карте Подмосковья была неправильно обозначена дорога, соединяющая Калужское и Варшавское шоссе. В реальности она шла от 45-го км, а на карте - от 38-го км. Чтобы враг не догадался.
Некоторые важные учреждения назывались как бы с намеком. Именами разных суровых явлений природы: предприятие Тайфун, завод Ураган и т. п. Понятно было, что там куется нечто грозное. Или разными абстрактными научными названиями: институт прикладных физических технологий. Другие назывались без намеков, просто и ясно: почтовый ящик Щ-85/991. Самые же суперсекретные назывались еще проще: институт, где директором Андрей Иваныч. Чтоб никто не вычислил.
Вот.
Одного моего знакомого послали в командировку в этот самый институт, где Андрей Иваныч командует. Институт находился на периферии, в городе N. Моего знакомого проинструктировали так: "Городок очень маленький. Как выйдешь со станции, сразу увидишь церковь. Напротив церкви скверик, за сквериком глухой забор, в заборе дверь. Это первая проходная".
Приехал. Городок правда маленький. Но зато буйно растут деревья. Березы, тополя и яблони со сливами. За густой листвой совершенно не видно никакой церкви.
Он подошел к какой-то тетке:
- Мамаша, а где тут у вас церковь?
- А церкви-то у нас нету, сынок! - И пошла по своим делам.
Остановил другую:
- Бабушка, церковь где?
- Церковь? Какая такая церковь? Никакой церкви!
Интересные дела.
Но недаром мой знакомый был опытным работником секретных отраслей. Он понял, что под церковью эти отсталые старухи имеют в виду действующий храм. А его начальство имело в виду церковное здание.
Тогда он спросил какого-то мужчину с добрым, открытым лицом:
- Тут у вас где-то есть бывшая церковь…
- А тебе с какой целью? - перебил мужчина, пошатываясь.
- Я краевед, - сказал мой знакомый.
- Козел ты, и больше никто! - захохотал мужчина, рухнул в траву, положил руки под щеку и захрапел: он был мертвецки пьян.
Мой знакомый в тоске огляделся. По дорожке шла молодая женщина учительского вида.
- Простите, - бросился он к ней, - я ищу здание старинного храма, мне сказали, что где-то здесь недалеко.
- Да, совсем рядом, - сказала она. - Там за поворотом будет скверик, за ним секретный военно-химический вроде институт, и если стать к институту спиной, то напротив и чуть левее - храм. Сорока мучеников Севастийских. Давайте я вас провожу.
- Не надо, спасибо, - сказал он.
- Не за что, - грустно улыбнулась она.
Две Азии
ламаистская этика и дух индуизма
Жили-были живописец Герасимов и скульптор Меркуров.
Оба - столпы социалистического реализма. Меркуров - создатель циклопических статуй Сталина, а Герасимов - автор бессмертного полотна Два вождя после дождя.
Во время войны их вызвали куда надо и сказали, что им доверено изобразить нашего главного монгольского друга, маршала Чойбалсана. С натуры. Создать, соответственно, портрет на холсте и бюст в мраморе. И спросили, какой гонорар бы они сочли справедливым.
Деловитый Герасимов сказал:
- Пять тысяч рублей, как обычно.
А патетичный Меркуров всплеснул руками:
- Да что вы! О чем вы? Какие деньги? Для меня большая честь!
Когда портрет и бюст были закончены, Герасимову передали его гонорар.
А Меркурова просто от души поблагодарили. Но назавтра у его мастерской остановился грузовик. Сотрудники монгольского посольства стали выгружать шубы и сапоги, шапки и рукавицы, а главное - копченую конину и вяленую баранину. Подарки от маршала Чойбалсана бескорыстному советскому скульптору. Это было очень кстати в голодной военной Москве.
Узнав об этом, живописец Герасимов просто зубами скрипел от досады.
После войны Меркурова и Герасимова снова вызвали куда надо. На этот раз им было доверено изобразить на холсте и в бронзе нашего главного индийского друга, премьера Джавахарлала Неру.
На вопрос о гонораре Герасимов патетически вскричал:
- О чем вы? Какие деньги? Это для меня огромная честь!
Видя такое поведение коллеги, Меркуров деловито сказал:
- Как обычно. Пять тысяч рублей.
Когда бюст был изваян, а портрет написан, Меркурову передали его гонорар.
А Герасимову сказали спасибо. Хинди руси бхай бхай.
Пятнадцатый этаж
дизайн и реклама
Граня Глебов (Евграф его звали полностью; спасибо маме с папой: славянофилы кухонные!) сегодня с самого утра вспоминал аспирантское общежитие, там были крохотные комнатки на одну персону. Конечно, он не комнату вспоминал, а именно персону, как он с ней поднимался на пятнадцатый этаж старого здания МГУ на Ленгорах, лифт, орехом отделанный и такой быстрый, что уши закладывает. Вспоминал, как они втиснулись в эту комнатушку, он с ходу обнял ее и стал раздевать.
Вот и сейчас, на выставке австрийского дизайна, переходя от стенда к стенду, он все время вспоминал, как пахло дешевым одеколоном и общежитскими простынками, как царапался ноготь у нее на ноге и как она потом шептала: но мы ведь теперь навсегда вместе, навсегда, нет, ты скажи, навсегда, правда?
Удивительно, что через двадцать лет все так ярко, и почему-то с самого утра. А может, не с утра, а может, сейчас вспомнил. Глядя вот на эту лимонного цвета фигулину на стенде. Чем-то похоже на нее, даже интересно.
Был вернисаж, довольно много народу: художники, журналисты и бизнес, наш и ихний. В торце зала был стол с вином и орехами. Крупнотелая заграничная дама налила себе бокал, выпила. Посмотрела на него. Граня улыбнулся, подошел к ней.
- Рита Блауманн, - улыбнулась она в ответ. - Blaumann Formgestaltung.
- Евграф Глебов, журнал Современный Дизайн, - сказал Граня.
- Совсем дурак? - зло сказала она. - В маразме? Водку пьешь?
- Рита? - Он даже вздрогнул.
- Хорошо, что мы все-таки увиделись, - сказала она и замолчала.
- Ты-то как? - спросил он через полминуты.
- Замечательно. Двое детей от двух бывших мужей. Этот бизнес мне последний муж отдал. Вернее, половину. Было Blaumann Formgestaltung und Werbung. Теперь у него, значит, Werbung, а у меня Form, так сказать, gestaltung. - Она криво улыбалась, у нее дрожали губы. - Ты меня забыл, да?
- Нет, Рита, я помню, - серьезно сказал Граня.
- Докажи, - сказала она.
- Как?
- Почему я стеснялась снять гольфы? - спросила она бесстыдным шепотом.
- У тебя ногти на ногах были нестриженые, - прошептал Граня. - Мне было хорошо с тобой. Очень хорошо.
- Позвони мне, - сказала она. - Приезжай ко мне в Зальцбург. Просто так, в гости. Я тебе приглашение сделаю. Я скучала, Гранечка. Я правда скучала.
Сунула ему визитку и ушла. У стола стояла большая компания, пили вино, смеялись. Она подошла к ним, стала что-то громко рассказывать.