Через две недели Граня все-таки решился позвонить. Его долго спрашивали, кто он и по какому вопросу. Попросили оставить свой номер телефона. Он оставил.
Тангейзер
жил на свете рыцарь бедный..
Был у меня знакомый Тангейзер Борисович, у него мама была костюмерша в Большом театре, она его так назвала в честь одного человека, все равно не догадаетесь, потому что она ему дала свое отчество на всякий случай.
Он был журналист-внештатник, писал на темы культуры. Фрилансер, как сейчас говорят. Кстати, это слово означает вольный копьеносец. Рыцарь младшего звания.
Однажды мне понадобился Тангейзер, не помню зачем. Но помню, как дозванивался целую неделю. Он жил в коммуналке, и я сильно надоел его соседям. По редакциям тоже поискал, но не нашел. И забыл.
Через полгода он звонит мне прямо в дверь. Открываю. Стоит вполне ухоженный, но очень беспокойный.
- Заходи, - говорю. - Что стряслось?
Он рассказал. История, в сущности, обыкновенная, кроме одного: ту женщину звали Венера. В автобусе познакомились. Красивая, хотя не очень молодая. Он ей что-то заливает, она смеется, а там и до конечной доехали. Давайте, сумку поднесу. Дом у нее на горе. То есть вверх надо идти довольно долго. Потом к ней зашли, ну и всё.
- Ну и всё, - убито повторил он.
- В каком смысле?
- В смысле баба потрясающая. Умереть не встать. Я и не вставал. Не вылезал из койки. Сказка. Небеса. Богиня. Венера, одно слово.
- И чего плохого? - спросил я.
- А того, - заорал Тангейзер, - что я уже забыл дорогу к людям! Забыл, как заметку написать про фестиваль самодеятельности! Забыл где газета Труд!
- Газета Труд, - говорю, - на Пушкинской площади. Никуда не делась.
- А меня там видеть не хотят, - сказал Тангейзер. - И нигде не хотят. Все на меня жутко обиделись. Нас на бабу променял. Я говорю: всё, ушел я от нее, я теперь снова с вами, ребята! А они не верят. Ладно, я пошел.
Я вышел с ним в прихожую. Там в углу стояла рябиновая трость, с дачи привез, чтобы приделать к ней костяную ручку; мне недавно подарили, старинную такую.
- Вот если посох сей, о грешный мой Тангейзер, листвой зазеленеет, то значит, бог тебя простил! - театрально продекламировал я.
Но он хлопнул дверью.
Потом я его несколько раз встречал в редакциях. Он сильно обтрепался, от него пахло портвейном. Видно было, что работы у него нет. Все его сторонились, и я тоже, вместе со всеми.
Наконец я раздобыл нужное сверло и хороший клей. Стал приделывать костяную ручку к рябиновой трости. Вижу, она как будто сырая. Повертел ее, а там почки бухнут, листочки лезут. В ноябре! Я тут же набрал его номер. Соседи говорят, что давно ночевать не приходил. Только повесил трубку, тут же звонок: старик, Тангейзера не видел? Во всех редакциях только о нем и спрашивали, а в Труде даже в штат хотели взять. Но увы. Я даже подумал, что бог его простил в печальном смысле: взял к себе.
Года через три я оказался на окраине, очень далеко. Вдруг вижу - знакомая фигура из автобуса вылезает. В одной руке портфель, в другой - сумка с продуктами.
- Тангейзер! - кричу издалека.
Он обернулся. Узнал. Хотел мне помахать, но руки заняты. Кивнул, повернулся и пошел к дому, который стоял на горе.
Пять рассказов
по поводу меда и лошадей
Один раз я зашел к своему приятелю, книжку отдать. Сидим, кофе пьем на кухне, и тут входит его отец. Садится с нами, тоже берет чашку. Разговариваем.
А я как раз шел с кладбища, хоронили одного нашего профессора, и мне было очень жалко, что он внезапно умер. Я любил его семинары.
Разговор, значит, о похоронах. И отец моего приятеля говорит, что он совсем недавно, буквально месяц назад, хоронил своего отца.
- Да-а? - удивился мой приятель.
Но тот отмахнулся и стал рассказывать, что его родители развелись, когда ему шесть лет было, отца он не помнит, мама умерла уже давно, и вдруг месяц назад звонок на работу: вы такой-то? Ваш отец скончался, похороны завтра. Приехал в крематорий. Народу шесть человек: два соседа по коммуналке, три старухи с бывшей работы и он - сын покойного. Потом поехали поминать, к нему домой. Бедная комната, кровать, шкаф, стол, и всё. Соседи говорят: возьмите что-нибудь на память об отце. А что брать? Брать-то нечего. Открыл шкаф - старые фуфайки. Под ними коробочка с двумя орденами, и еще тетрадка. Взял.
- А в тетрадке, - продолжал отец моего приятеля, - были какие-то воспоминания, и в том числе совершенно потрясающий рассказ. Про то, как он (то есть отец отца моего приятеля) в двадцатом году в Сибири пробирался во вражеский тыл. Как он нанял проводника, деревенского деда, как они долго ехали на лошадях по лесистым склонам, как гудели пчелы над синими цветами, как этот дед говорил, что надо побольше ульев наставить, пасеки устроить, чтоб люди были сыты медом, и как они наконец, обойдя все посты и дозоры, проникли во вражеский тыл и он застрелил этого деда на прощанье. Чтоб тот невзначай его не выдал.
- Но самое поразительное, - сказал отец моего приятеля, - что в этом рассказе не было никаких сожалений и даже слов вроде так было надо, время такое было. Нет! Застрелил - и дальше поехал, уже без проводника.
Он замолчал.
- А ты мне ни о чем таком не рассказывал, - обиженно сказал мой приятель.
- А ты меня ни о чем таком не спрашивал! - неожиданно зло сказал отец моего приятеля и вышел из кухни.
Я допил кофе и встал. Мой приятель меня не задерживал.
Вот сразу три рассказа получилось. Первый - про застреленного проводника. Второй - про то, как отец и сын живут в одном доме, но совершенно не знают, не понимают, не интересуются друг другом. Почти как те, другие отец и сын: про последнюю встречу с отцом третий рассказ.
И еще один рассказ просвечивает: о судьбе этого старика с орденами и тетрадкой.
И про меня тоже рассказ. Собираясь на похороны человека, смерть которого меня сильно огорчила и даже ошарашила, я все же не забыл положить в карман книжку, чтобы потом занести моему приятелю, поскольку он живет недалеко, удобно ведь же. Всего пять.
Рассказы расслаиваются и слипаются, скатываются в туманный шар, и только в середине два человека на лошадях взбираются на лесистый склон. Лето, солнце жарит, и пчелы гудят над синими цветами.
Хвала и слава
что слава? яркая заплата
У Николаева был старый приятель, писатель Проталов, который давно жил за границей и очень процвел. Печатался, переводился, получал премии. Купил дом в небольшом городке. У него многие наши бывали в гостях. Потом рассказывали, как его там все обожают. Даже, бывает, в ресторанах кормят бесплатно. В это верилось: Проталов был добряк, весельчак, отличный рассказчик и всегда в центре любой компании.
И вот однажды Николаев оказался в этом городке. Позвонил Проталову. Они решили пойти пообедать.
Поговорили, поели очень вкусно, белого вина попили. Десерт, кофе, рюмочка ликера.
Проталов взмахнул рукой: "Счет!"
Официант принес картонную книжечку.
Николаев на всякий случай потянулся за бумажником.
- Брось, ты что! - сказал Проталов и продолжил разговор.
Прошло минут пятнадцать.
- Что-нибудь еще желаете? - подошел официант.
- Нет, не надо, - сухо сказал Проталов по-ихнему, вглядываясь в глубину зала.
Официант заулыбался и стал менять пепельницу.
- Житья нет! - заорал Проталов по-русски. - Что за манера, как топтун какой-то, ей-богу, вокруг бегает!
Официант шарахнулся в сторону и исчез.
- Нам не пора? - спросил Николаев.
- Сейчас пойдем, сейчас. - Проталов заглянул в счет.
- Давай пополам, - сказал Николаев.
- Нет уж! - зло сказал Проталов. - Ты мой гость. Эй! - крикнул он официанту и дал ему кредитную карточку.
- Давай чаевые с меня, - сказал Николаев.
- Еще чего! - сказал Проталов. - Не заработали эти козлы чаевых.
Расписался в квитанции, взял чек, спрятал карточку в бумажник.
Они уже шли по улице, как вдруг рядом остановилась машина.
Выскочил человек и распростер объятья.
- О, здравствуйте! - заговорил он по-русски. - Вы ведь писатель Проталов? Может быть, зайдете в мой ресторан? Для нас большая честь принимать таких гостей! Вот, буквально два шага!
- Спасибо, - ехидно сказал Проталов. - Мы уже у вас пообедали.
- Я буквально на полчаса отъехал, - смутился тот. - Извини.
- Всё, всё, ладно, - буркнул Проталов, отвернулся, потянул Николаева за рукав.
Но ресторатор, наверное, тоже обиделся.
- Господин Проталов! - Он нагнал их. - Я вам должен двести евро, вот, возьмите.
Проталов выдернул у него бумажку, сунул в карман и пошел дальше.
Он понял, что Николаев понял. И что Николаев понял, что он понял, что Николаев понял. Что все всё поняли. И поэтому он молчал некоторое время, а потом сказал:
- Ладно, старик, забыли.
- Забыли, - сказал Николаев, обнимая его за плечо. - Уже забыли, старик.
Сталин и Старджон
о непостижимой эффективности математики
Закон Старджона (радикальное следствие из закона Парето) гласит: 90 процентов чего угодно - полное дерьмо.
За десять лет до того, как Теодор Старджон этот закон сформулировал, Иосиф Сталин попробовал его опровергнуть. В истории случаются такие диалектические парадоксы. Например, народная песня о том, как Иван Грозный своего сына убил, появилась задолго до события, изображенного на одноименной картине художника Репина.
Но я опять отвлекся.
Итак. Летом 1948 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление о сокращении количества выпускаемых кинофильмов. Идея была проста. Сталин спросил, сколько из ста снятых фильмов получается хороших. Ему сказали: примерно десять. А почему бы нам не снять десять фильмов, подумал он, но чтобы они были все как один отличные? Чтобы бросить на них все силы. Чтоб даже в эпизодах играли самые звезды! Чтоб лучшие операторы и лучшие художники, лучшие осветители и монтажеры! Не говоря уже о композиторах.
В общем, наладить производство шедевров.
Сказано - сделано.
Правда, до того СССР выпускали фильмов сильно меньше ста в год. Но неважно.
Вот в 1947 году выпустили 27 фильмов. Из них приличных четыре (Весна, Золушка, Подвиг разведчика и Поезд идет на восток).
Политбюро решило: в 1948 году выпустим 14. Сократим балласт.
Приличных оказалось всего 2 (Первоклассница и Молодая гвардия).
В 1949 выпустили 15. Приличных 1 (Кубанские казаки, хотя это, конечно, на самом деле полное неприличие. Но не считать же приличным фильмом Падение Берлина, хотя все актеры самые знаменитые, а музыку писал лучший композитор века).
В 1950 году - 12. Ни одного достойного упоминания.
В 1951 году - 10. Можно вспомнить 2 (Украденное счастье с Бучмой и Ужвий и Учитель танцев с Зельдиным; оба - заснятые театральные спектакли).
Все остальные фильмы этого периода либо военно-патриотическая фальшь, либо помпезные биографические картины, либо нечто национальное по форме, социалистическое по содержанию. Но тоже про колхоз.
Такие дела.
Меня лично более всего трогает чуткое руководство Политбюро и лично тов. Сталина.
Но Старджон - это вам не Эйзенштейн и даже не Вано Мурадели.
На Старджона где сядешь, там и слезешь.
Марк Лазаревич и судьба
дар случайный, жизнь, зачем ты?..
В 1971 году я был в Ереване, на всесоюзной научной студенческой конференции. Отличная была поездка в чудесной компании. Но я не о том.
В Ереванском пединституте в это время заведовал кафедрой романо-германских языков некий Марк Лазаревич Леви. И он вполне мог сидеть в первом ряду на пленарном заседании, на торжественном открытии конференции. Там вообще было много профессоров и доцентов, и они весьма благожелательно общались со студентами-докладчиками. Так что я в принципе мог видеть этого человека. И даже мог с ним поздороваться. И на его вопрос "А вы, молодой человек, откуда прибыли?" чисто теоретически мог ответить: "Я из Москвы, с филфака, с классического отделения".
В принципе, подчеркиваю. Однако с сильно ненулевой вероятностью. Потому что он жил и работал там, и я туда приехал на неделю.
Эта мысль уже десять лет наполняет меня чем-то похожим на мистический восторг.
Потому что, как доказали кропотливые библиографы, именно Марк Лазаревич Леви - это и есть загадочный М. Агеев, который написал и опубликовал в 1934 году в Париже "Роман с кокаином". Одну из лучших русских книг столетия, на мой вкус.
Никто не знал, кто этот человек и куда он делся. Грешили на Набокова. Однако потом выяснилось, что это Марк Лазаревич Леви, из купцов, родился в 1898 году, в эмиграции с 1920-х, вернулся в СССР после войны, от литературы отошел, заведовал кафедрой в Ереване, где и умер в 1973 году.
Но я опять же не о том.
Марк Лазаревич очень правильно распорядился.
Написал блистательный роман под псевдонимом. Потом, возможно, попробовал еще. Наверное, не получилось. Или получилось, но не так. Ну и всё. Забыли, проехали. Не надо натужно подтверждать свое присутствие в литературе. И тем более не надо цепляться за свой одинокий шедевр, раскрывать псевдоним и требовать восхищения.
Хотя книга восхитительная.
И поступок - тоже.
Тема судьбы
энциклопедии словари справочники..
Граббе (Grabbe) Кристиан Дитрих (1801–1836) - немецкий драматург. Социально-исторические драмы, сочетающие реализм с романтической условностью.
Большой Энциклопедический Словарь
Учился праву в Лейпциге и Берлине, хотел стать актером и режиссером, дружил с Тиком и Гейне (последний назвал Граббе "подвыпившим Шекспиром"). Имел пристрастие к алкоголю (пьяницей была его мать, жена управляющего тюрьмой). Семейная жизнь Граббе не сложилась. Он перебивался на различных мелких службах, откуда его тут же выгоняли, бедствовал и голодал.
Википедия
После неудачной попытки найти в Дрездене исход своим стремлениям к актерской деятельности Граббе вернулся на родину и получил место аудитора при военном суде. Неудачный брак, недовольство своим прозябанием в небольшом городе сильно его угнетали; он старался найти забвение в разгульной жизни, что вызвало еще большие семейные неурядицы и лишение места. По приглашению Иммермана он переехал в Дюссельдорф где хотел начать новую жизнь, но привычка взяла свое. В разладе с самим собой и с обществом, с совершенно расстроенным здоровьем…
Брокгауз и Ефрон
…в 1836 вернулся в Детмольд, где умер, стяжав печальную славу спившегося гения.
Краткая Литературная Энциклопедия
Дитя свободы
тщетны были бы все усилья
Он обычно не звонил домой, когда уезжал. В звонках был какой-то контроль, и она могла это почувствовать. А иногда ему казалось, что будет какая-то навязчивая нежность. Тоже лишнее. Тем более что он уезжал хоть и часто, но ненадолго, дня на три-четыре.
Но в этот раз решил позвонить. Уселся в кресло, вытянул ноги в гостиничных махровых тапочках, поставил телефон на колени. Набрал номер.
Она сразу сняла трубку, просто моментально.
- Привет, - сказала она. - Как хорошо, что ты позвонил.
- Привет, - сказал он. - Как ты?
- Все хорошо, спасибо, - сказала она. - Правда, хорошо, что ты позвонил.
- Ну вот видишь, - сказал он. - У меня тоже все неплохо. Завтра буду.
- Нет, в самом деле хорошо, что ты позвонил, - в третий раз повторила она. - Мне надо с тобой поговорить.
- Хорошо, - сказал он. - Давай.
- Я тебе всегда говорила правду. Что у меня никакого опыта в жизни не было. И что ты самый главный человек в моей жизни. Я тебе говорила, помнишь?
- Помню.
- Я тебе правду говорила! - строго сказала она.
- Хорошо, - сказал он. - Понятно.
- Что тебе понятно? - вдруг закричала она.
- Все понятно, - сказал он. - Пока.
- Подожди, подожди, - быстро заговорила она. - Не бросай трубку. Мы же доверяли друг другу. Я хочу, чтоб ты понял. Я думала, что ты самый-самый на свете. Самый красивый. Сильный. Умный. Добрый. Вот. И ты всегда был такой, по сравнению со всеми. А теперь есть другой человек, он мне гораздо больше нравится.
- Ты влюбилась? - спросил он. - То есть полюбила, я хотел сказать.
- Погоди! - снова закричала она. - Он красивее тебя. Такой рослый, загорелый. Он сильно больше зарабатывает, притом у него много свободного времени. У него вообще свободный график. И машина классная. Очень внимательный и добрый. И гораздо образованней, чем ты. Четыре языка знает, честно.
- Я верю, - сказал он. - Я верю, конечно же. То есть он лучше меня?
- Что-что? - не расслышала она.
- Он лучше меня?
- Что значит лучше? - переспросила она.
- Ничего, ничего. Спасибо. - Он бросил трубку.
Назавтра, когда он ехал из аэропорта домой, на мобильник позвонил сосед и сказал, что у него из-под двери идет дым. Он попросил таксиста ехать быстрее, но все равно не успел. Квартира выгорела почти вся. Она сгорела тоже. Перегорела сама и дом сожгла.
Он отверткой расковырял ее грудь. Вытащил почерневший движок. Титановые ребра рассыпались по обугленному полу. Голова отлетела и раскололась на сто частей. Он подобрал фарфоровые зубки, вытер их платком от сажи, спрятал в нагрудный карман и заплакал.
Экстра-класс, двойной тариф
Stanislawski Club
Худенький паренек взял деньги, смял, сунул в карман, сказал, что через полчаса, и убежал, скрылся за углом коридора.
Через двадцать восемь минут он отпер дверь номера. Еще через две минуты в дверь тихо постучали.
- Открыто! - крикнул он и шагнул ей навстречу.
Она была действительно экстра-класс, паренек не обманул. Она взглянула на него прозрачными синими глазами и сразу обняла его, приникла животом, бедрами, грудью, щекой, обдала горячим дыханием, в котором смешалось вчерашнее вино, сегодняшняя рюмка коньяку и мятные таблетки.
- Погоди, - он отстранил ее. - Сумку поставь.
Он запер дверь и сел на стул, она осталась стоять на ковре, под люстрой. Помолчали.
- Ну, иди в душ, - сказал он.