- Я попытался, о Злобная Ведьма Дикого Запада, прояснить для вас нечто такое, в чем вы и сами готовы себе признаться, но с чем, будучи законницей, никак не можете согласиться, а именно: принимая ваши сверхзаконные решения, вы стараетесь вести себя как член Верховного суда, вместо того чтобы руководствоваться присущим вам здравым смыслом. Вы были очень приличным судьей - в то время, когда стояли, расставив, подобно колоссу, ноги, посреди бескрайней бросовой земли юриспруденции. В "Шестом зале" ваши решения по крайней мере отличались отвагой.
Поднимаясь по красным кирпичным ступенькам к двери георгианского особняка, Пеппер ощущала себя приближающейся к судейскому месту. И поняла вдруг, что не делала этого уже очень давно. В последние шесть с чем-то лет любое сближение происходило в другом направлении - от тех или иных людей к ней.
Она нажала на кнопку звонка. Дверь растворилась с почти подозрительной быстротой. Дворецкий провел Пеппер в кабинет с темно-красными стенами и горящим камином. В любом вашингтонском особняке, стоившем потраченных на него денег, имеется своя Стена Самолюбования, однако та, которую Пеппер увидела здесь, производила впечатление по-настоящему сильное. На этой висели фотографии, запечатлевшие хозяина дома с… Пеппер пересчитала их… с восемью президентами, начиная с Эйзенхауэра. В большинстве своем фотографии были подписаны - именно подписаны, а не проштампованы факсимильным штемпелем. Несколько в стороне от них висел окруженный пустым пространством стены снимок молодого человека в военной форме. Он улыбался в объектив - в руках автомат, открывшиеся в улыбке зубы лихо сжимают сигару. Неужели это… нет, конечно, не он. Такую форму армия ввела относительно недавно. Зато на другой стене она обнаружила фотографию, на которой был снят уже точно он. Одетый также в военную форму, он стоял бок о бок с рослым мужчиной, большеносым, в кепи. Приглядевшись, Пеппер поняла, кто это - де Голль. И этот снимок тоже был подписан:"A G.C., avec les sentiments respectueux de son ami C. de G." И Пеппер вспомнила слышанные ею где-то разговоры о том, что во время войны он служил в стратегической разведке и сыграл - работая за линией фронта - немалую роль в подготовке вторжения в Нормандию.
- Узнали кого-нибудь? - спросил Грейдон Кленнденнинн, видимо уже простоявший некоторое время в проеме двери.
- Впечатляюще.
Старик улыбнулся:
- Так оно и задумано. Садитесь, садитесь. Чем могу быть полезен? Во время нашего телефонного разговора мне показалось, что вы несколько distrait.
- Вы узнали это слово от вашего приятеля генерала де Голля?
- Нет, от моей французской гувернантки. Выпить не желаете? Я - до смерти, так что, даже если вам не хочется, проявите воспитанность и составьте старику компанию. Правда, я не уверен, что у меня найдется текила.
- Я буду пить то же, что вы.
- Хорошо. Два мартини, Джордж. И может быть, что-нибудь поклевать.
Дворецкий вернулся с двумя бокалами и какими-то штучками из горячего сыра.
Грейдон отпил мартини и негромко заурчал от наслаждения. Он был в домашней куртке из тех, какие можно увидеть в старых фильмах на Ноэле Кауарде или Дэвиде Нивене. И, словно прочитав мысли Пеппер, он сказал:
- В том, что касается одежды, я всегда оставался бесстыжим англофилом. Итак, судья, чем обязан удовольствию? А это действительно удовольствие. Так приятно увидеть вас снова.
Пеппер открыла рот - и из глаз ее немедля брызнули слезы.
- О боже, - сказал Грейдон. Он встал, подошел к Пеппер, опустился рядом с ней на диванчик, протянул ей столовую салфетку.
- "Фретте". Ну очень дорогая. - И Грейдон положил ладонь на плечо Пеппер. - Можете ничего мне не говорить. Давайте просто напьемся до изумления.
Она, хлюпая носом, рассмеялась.
- Простите, мистер Кленнденнинн. Я не… не понимаю, что на меня нашло. Сейчас пройдет.
И слезы тут же брызнули снова.
- Право же, вы совершенно спокойно можете называть меня Грейдоном. Хотя, должен признаться, мне нравится слышать от молодых людей "мистер Кленнденнинн". На самом деле моя англофилия распространяется - но это строго entre nous - до самых постыдных пределов. Втайне я жажду услышать обращение сэр Грейдон Кленнденнинн. Королева почтила меня орденом Подвязки - за исключительные et ceteras. Однако здесь именоваться "сэром" не положено. И зря, если хотите знать мое мнение. Конечно, я получил "медаль Свободы". От Никсона. - Он хмыкнул довольно мрачно. - Но это все-таки не совсем то же самое, что быть "сэром Грейдоном", верно? Впрочем, довольно о моих почетных званиях. Так чем же вызваны эти потоки, этот фонтан скорби?
- Я все испортила, все, - пролепетала Пеппер.
- Признание столь чистосердечное в Вашингтоне удается услышать далеко не каждый день.
- В суде меня все ненавидят. ФБР проводит там расследование - из-за меня. И оно вызвало всеобщую ненависть к председателю. А у него своих бед хватает. Из-за меня началось движение в пользу принятия поправки к Конституции. Я же все время голосую за преступников…
- Не говоря уж о том, что вы строите председателю глазки поверх спагетти.
- Я… вы и об этом читали?
- О да. Вы обратились в главную тему разговоров. Я был вчера у Бинки Слокума, так мы там ни о чем другом почти и не говорили.
Пеппер застонала.
- Ну хорошо, - сказал он, - вспомните слова Оскара Уайльда. Хуже пересудов о тебе может быть только их отсутствие. Переживать период адаптации приходится большинству судей. В этом нет ничего необычного. Хотя, должен вам сказать, как правило, он складывается не так… как бы это обозначить…
- Трагично.
- Скорее трагикомично. Шекспир.
- Да знаю я, - огрызнулась Пеппер. - Почему все считают техасский выговор признаком безграмотности?
- Имеются прецеденты. Все верно - вас же назвали в честь одной из его героинь, не так ли? Нет, "трагичным" я бы происходящее не назвал. Хотя в этом городе трагедия иногда бывает комичной и vice versa. Но скажите, вы пришли ко мне за советом или ради моих по праву прославленных мартини? Или ради сырных шариков? Хороши, не правда ли?
- Вы мудрый человек, - сказала, высморкавшись в салфетку от "Фретте", Пеппер. - А мне сейчас необходима мудрость.
- Мою я уже израсходовал. Как и все прочее. Только, прошу вас, не говорите об этом клиентам "Корпорации Грейдона Кленнденнинна". Иначе вы лишите нас прибылей и очень сильно огорчите совет директоров. Человеку, знаете ли, свойственно выдыхаться. Ему необходимо пополнять чем-то силы. А мне уже очень давно не представлялась возможность сделать это. Я годы и годы… двигаюсь по инерции. Годы весьма прибыльные. Но я все думаю - а чего ради? Семьи, которой я мог бы завещать мое состояние, у меня нет. Почему я работаю как каторжный, да еще и в возрасте столь преклонном? Чтобы оставить что-то фонду моего имени? Нет, думаю, лишь для того, чтобы забыть о скуке и гольфе. Послушайте, - он похлопал Пеппер по руке, - все уладится. Вы же знаете, я не полез бы в эту историю, если б не думал, что вы сможете продержаться до свистка. Вы мне понравились с самого начала. Но я ведь предупредил вас: этот бык может и покалечить.
- Да, верно. Предупредили.
Пеппер, глаза которой были теперь сухи, как мартини в ее руке, отпила его, дабы джин довершил свое дело. Они поговорили немного о политике и выборах. Ощущая, как к ней возвращается спокойствие, Пеппер указала пальцем на фотографию молодого человека и спросила:
- Кто это?
- Мой сын.
- А чем он занимается?
- Его убили во Вьетнаме. Вскоре после того, как был сделан этот снимок.
- Простите. Я не…
- Ну откуда же вам было знать? Его звали Эвереттом. Жена хотела назвать мальчика Грейдоном, но я сказал: "Оставим это имя для следующего поколения". Солдаты его части - он служил в войсках специального назначения, в "зеленых беретах", - поддразнивали мальчика из-за его имени. Солдаты бывают безжалостными. А имя Эверетт в армии, полагаю, встречается нечасто.
- А его мать…
- Умерла. Не во Вьетнаме, - он допил свой мартини, - хотя и Вьетнам сыграл в этом определенную роль. Ну вот, с моим семейным альбомом вы ознакомились. Знаете что? Сегодня ведь воскресенье. Давайте выпьем еще по одной.
- Мне нужно идти, - ответила Пеппер. - У меня горы работы.
Но Грейдон уже нажал, призывая дворецкого, кнопку звонка.
- Останьтесь, прошу вас. Если, конечно, у вас с председателем не…
- Нет, дело не в этом, - сказала Пеппер.
- Вот и хорошо. К тому же если вы сейчас вернетесь к работе, так снова состряпаете что-нибудь неудобоваримое.
- Знаете что? Поцелуйте меня в…
- Ну вот, вы меня поняли, - ухмыльнулся Грейдон. - А, Джордж, нам бы еще по бокалу того же, прозрачного, если можно. И от сырных шариков Аннабеллы мы бы тоже не отказались. Похоже, у судьи Картрайт они пользуются особым успехом.
Пеппер, сообразив вдруг, что уплела все, лежавшее на тарелке, покраснела, а затем рассмеялась.
Глава 25
В тысячный (или уже в двухтысячный?) раз за время его политической карьеры Дональд Вандердамп сидел в "артистической", размышляя - на этот раз - о превратностях судьбы, которая привела его сюда, в то время как его огайское существо всеми своими фибрами стремилось к возвращению на Вапаконета-лейн. Он думал об ощущении, которое оставляет в ладони медленно натягиваемая лайковая перчатка, о спортивных туфлях, облегающих ступни совершенно как туфли балетные, о погромыхивании шаров, катящихся по полированного дерева дорожкам, о грохоте валящихся кеглей и вновь устанавливающей их машинки, о торжествующих выкриках "Страйк!" и стонах разочарования, о маслянистом запашке попкорна, о горячих жареных сосисках и шипящих гамбургерах, от которых наполняется слюной рот, о ледяном пиве, о внуках, которые льнут к деду, пока тот объясняет им, как подсчитываются очки… Если загробный рай существует, он именно так и выглядит, верно? Человеку следует самому создавать и сохранять свой хор небесных архангелов. Пока же он сидит здесь, по другую - совсем по другую - сторону от рая, готовясь выйти на сцену и вступить в открытые дебаты с бывшим сенатором Декстером Митчеллом, а ныне президентом Любштилем, оспаривая награду, которая ему, Дональду Вандердампу, вовсе не нужна. Как, дивился он, дело дошло до этого?
Менеджер его кампании продолжал что-то говорить. Может, послушать его? Но зачем? Ну хотя бы из вежливости.
- Верно, - сказал президент. - Это хороший довод.
- Простите, сэр? - переспросил менеджер кампании.
- То, о чем вы сейчас говорили. Полностью с вами согласен. Я постараюсь выжать из этого довода все что можно.
- Да, - неуверенно произнес менеджер. - Хотя, возможно, "Пресоша" вам лучше не трогать. Это может вызвать вопросы насчет Картрайт - ну, вы понимаете. Так вот, по поводу минирования границ. Соотношение его сторонников и противников…
Президент, мгновенно насторожившись, сказал:
- Чарли.
- Я знаю, сэр, однако…
- Меня это соотношение не интересует.
- Я лишь хочу сказать…
- Чарли. Пусть даже все граждане - мужчины, женщины и дети - Техаса, Нью-Мексико, Аризоны, Калифорнии, да хоть Гуама, выскажутся в пользу минирования треклятой границы с Мексикой, мне на это наплевать. В Конституции Соединенных Штатов большими неоновыми буквами прописано, что отдельный штат не может проводить собственную внешнюю политику. Тут просто-напросто нечего обсуждать.
- Возможно, и так, сэр, однако законодательные собрания четырех штатов того и гляди…
- Сваляют дурака.
- Согласен. Я предлагаю только одно… небольшая тактическая двусмысленность позволила бы нам сильно продвинуться в…
- Тактическая двусмысленность? Чарли. Так вот какого мнения вы держитесь на мой счет?
- Нет, сэр. И никогда не держался.
- Я благодарен вам за то, что вы для меня делаете, Чарли. Правда. Я понимаю, это очень необычная кампания.
- Выйдя на сцену, вы должны подойти друг к другу, встретиться в самой ее середке, обменяться рукопожатиями и разойтись по своим трибункам. Мы уже дали ясно понять его людям, что объятия и хлопки по спине для нас нежелательны, однако я им не доверяю. Поэтому, когда будете пожимать ему руку, постарайтесь сделать так, чтобы он не смог дотянуться до вашего плеча.
- А может, мне поцеловать его? - сказал президент. - В губы. Наши языки растают, встретившись друг с другом, наши тела соприкоснутся, сольются в единое целое, воспаряя…
Чарли вытаращил глаза.
- Я прочитал это в одной книжке, когда мне было пятнадцать лет, - пояснил президент Вандердамп. - В шпионском романе. Не из лучших. Однако в то время это описание показалось мне самым сексуальным и эротичным, какое только можно себе представить. А сейчас, господи боже, невозможно включить телевизор и не увидеть при этом переплетенные тела. Я люблю нашу страну, Чарли, но мне тревожно за нее. То, что видят теперь молодые люди… Ну ладно, - улыбнулся он. - Я постараюсь воздержаться от проявлений безумной, страстной любви к президенту Любштилю.
- Сэр?
- Да?
- Если честно, в этой кампании все идет как-то через задницу. Я ничего не могу в ней понять. Но, чем бы она ни закончилась, я хочу сказать, что работать с вами - большая честь. Вы порядочный человек.
- Спасибо, Чарли, - улыбнулся президент. - Если меня все-таки изберут, что маловероятно, я обращу это в лозунг моего правления. "Порядочный человек".
Один из его помощников отворил дверь:
- Можно начинать, господин президент.
Президент Вандердамп встал, застегнул пиджак, поправил галстук.
- К бою готов. Так полагалось рапортовать в военном флоте. Конечно, то были всего лишь учения, но у меня от этих слов всегда мурашки бежали по коже. "К бою готов"…
- Да, и еще…
- Мм?
- Насчет "Нимица". Может быть, лучше избегать…
- Так точно, Чарли, - сказал президент.
- Я знала, что все закончится десертом, - сказала Пеппер. - Человек не может жить на одних entrée.
Разговор происходил в отеле. В хорошем, но стоящем в изрядном удалении от Туманного дна. Пеппер, размер личного капитала которой раз в двадцать превышал размер Декланова, забронировала номер с помощью своей кредитной карточки. В отеле они появились по отдельности, с промежутком в полчаса, чтобы никто не увидел их вместе. Для такого рода скрытности имелась веская причина: фотографы, вдохновленные статейкой об их уютном обеде в "Силе прецедента", установили дежурство у квартиры Деклана в Калораме и у Пепперовой, на Коннектикут-авеню, неподалеку от зоопарка, надеясь заснять их выходящими ранним утром - может быть, держащимися за ручки или прихлебывающими из одной чашки пенистый капучино.
- Тебе все это кажется… нечистым? - спросила Пеппер.
- Точное слово я подобрать не могу, - ответил Деклан. - Однако ощущение странное.
- И у меня тоже. Ладно, может, достанем наши большие судейские блокноты и проанализируем его?
- Дело не в том, что мне не хочется быть здесь, - сказал, глядя в окно, Деклан. - Хочется, да еще как.
- Нет ничего более сексуального, чем делить ложе с законоведом. Я вся дрожу.
Деклан вдруг побледнел.
- Что? - спросила Пеппер.
- Тони как-то сказала мне то же самое. И я не смог… - щеки его приобрели новый оттенок: красный, - ничего не смог.
- Милый, она была лесбиянкой. Я бы на твоем месте сильно себя не корила.
- Может, и вправду стоит все проанализировать. А вдруг нас ожидает настоящее открытие?
- Думаю, оно ожидает нас под одеялом. Малыш?
- Да?
- Может быть, ты все-таки снимешь пальто? А то мне начинает казаться, что я собираюсь заняться этим с эксгибиционистом.
- Хорошая мысль. Господи, Пеп. - И он прочувствованно вздохнул.
- Ты пальто-то снимай, снимай. Вот так. А как насчет пиджака? Умница…
- Всего полгода назад я состоял в счастливом браке.
Пеппер слегка повращала глазами:
- В браке - да. В счастливом? Следует обдумать. Но не перебраться ли нам из прошлого в настоящее?
- Прости. Я иногда бываю черт знает каким бестактным. Ты где предпочитаешь находиться - наверху или внизу?
Пеппер окинула его насмешливо-удивленным взглядом:
- Мы же с тобой не в летнем лагере и не места на многоярусной койке выбираем. Послушай меня, шеф, мы взрослые люди, коллеги, мы обнаружили, что нас тянет друг к другу. Мы никому не изменяем, поскольку наши супруги - и мой, и твоя, - подали на развод. Мы оба гетеросексуальны…
- А это что должно означать?
- Это констатация факта, имеющая назначением установить между мной и твоей предыдущей партнершей различие, каковое облегчит для тебя… о, иди сюда… начальную эротическую игру… мм… да… и стимулирует… мммм… сти… му… ли… рует… твои чувства таким образом, что ты… о да… да… видишь, ты еще не забыл, как доставить девушке радость… ох… таким образом, что ты… дальше… забыла… о да… да… oyez…
- Ты сказала oyez?
- О да.
Глава 26
- Послевкусие у меня осталось совсем неплохое, - сказал Декстер Басси Скрампу, который катил из Мемфиса в Литтл-Рок с ним и еще полудюжиной обслуживавших его избирательную кампанию людей в "Экспрессе свободы", автобусе, ставшем на время этой кампании их официальным домом на колесах.
- Еще бы. Ты был великолепен. Другое дело, что положение у нас сложилось необычное. Наскакивать на человека, который отвечает тебе: "И отлично, не голосуйте за меня, да и дело с концом", - очень не просто. Ты хорош в обороне, энергичен. Вот, правда, если кто-то опять поднимет вопрос о Колумбии, а поднимут его обязательно, тебе, пожалуй, не стоит повторять "пошлите туда "Нимиц"". Эта фраза немного приелась. Ну и насчет минирования границы я тоже не уверен. Может, лучше спустить его на тормозах.
Декстер покачал головой: