"Ситуация столь беспрецедентная и даже гротескная Конституцией США не предусматривается. Да и невозможно винить отцов-основателей за то, что они не учли неизбывную, твердолобую невоздержанность американского народа, который, как и всегда, хочет всего и сразу: снижения налогов и расширения предоставляемых государством услуг; отказа от опоры на иноземную нефть и запрета на сверление скважин в нашей стране; бесплатного медицинского обслуживания, за которое, по определению, должен платить кто-то другой; сокращения денежной эмиссии и приобретения огромных автомобилей; использования энергии ветра, но без ветряков на наших задних дворах; запрета применения пыток к террористам и полного уничтожения терроризма; строгого контроля границ, но чтобы при этом Мануэль и Иоланда продолжали постригать наши лужайки и ухаживать за нашими детьми, получая 5 долларов в час и не получая (o siento) никаких льгот; и так далее, ad nauseum и ad absurdam. Пока же будем надеяться (да, собственно говоря, и молиться), что законодатели штатов и национальный электорат не загонят нас в угол, выход из которого неопределен, но совершенно определенно неприятен".
Пеппер читала эту статью, одновременно следя за голосованием в Остине. И внезапно у нее свело живот, ибо она поняла, с большей, возможно, ясностью, чем кто-либо еще во всей стране, что эта дилемма, эта крыса, которая вот-вот испустит дух на полу национальной гостиной, в конце концов попадет сюда, в мраморный дворец, в недрах которого сидела сейчас она, Пеппер.
И именно в эту минуту, пока она, сжимая руками живот, вглядывалась в экран телевизора (за - 43, против - 21), позвонила ее секретарша, сообщившая, что пришли посетители, которым было назначено на три часа дня.
Дверь кабинета отворилась, вошли двое агентов, директор вашингтонского отделения и, подумать только, сам второй заместитель директора ФБР. Впрочем, его присутствие, догадалась Пеппер, было не более чем уважительным жестом. В конце концов, они пришли не куда-нибудь, а в Высокочтимый Верховный суд страны.
Обмен любезностями, предложение кофе, вежливый отказ от него, затем Пеппер сказала:
- При всем моем уважении к вам идея втянуть в эту историю ФБР принадлежала не мне. Я бы просто махнула на все рукой.
Второй заместитель кивнул:
- Понимаю и одобряю, судья. Однако председатель суда Хардвизер официально попросил нас провести расследование, так что этот поезд уже ушел.
- Ну хорошо, - сказала Пеппер и покосилась на телеэкран (за - 51, против - 25). - Так чем я могу вам помочь?
Один из агентов спросил:
- Имеются ли у кого-либо из членов суда мотивы для того, чтобы поставить вас в неприятное положение?
Пеппер улыбнулась:
- Да. Такие мотивы имеются, в той или иной мере, практически у каждого из них.
Агент покивал, явно недоумевая.
- Вы же читаете газеты, - сказала Пеппер. - Ни для кого не секрет, что меня воспринимают здесь как… (она едва не сказала "никчемушницу") как причину раздора. Хотя в нашем не отличающемся особым единодушием Суде я - единственное, возможно, явление, о котором все держатся одного мнения.
- А возникали у вас личные осложнения с кем-нибудь в частности?
- Не хочу показаться вам грубой, - ответила Пеппер, - но это, вообще говоря, не ваше дело.
Агенты переглянулись.
- Мы всего лишь пытаемся…
- Мальчики, - улыбнулась Пеппер, - я едва ли не с пеленок вращаюсь среди стражей порядка. И прекрасно понимаю, что именно вы "всего лишь пытаетесь" сделать. Бросьте. В эту сторону я с вами не пойду.
Агенты перевели взгляды на экран телевизора.
- Это голосование в Техасе, - сказала Пеппер. - Не Опра.
- Я понимаю и принимаю сказанное вами, - произнес второй заместитель, - но нельзя ли мне задать вам прямой вопрос?
- Задать можно, - ответила Пеппер.
- Имеются ли у вас какие-либо причины полагать, что утечка могла произойти из офиса судьи Сантамарии?
- Решительно никаких, - ровным тоном ответила Пеппер, - судья Сантамария - человек прямой, честный и обладающий незапятнанной репутацией.
Взгляд второго заместителя выразил удивление.
- Но, насколько я понимаю, отношения между вами сложились непростые?
- Мы - коллеги. А коллеги всегда в чем-то приходят к согласию и в чем-то не приходят. У нас состоялся полезный, открытый, не лишенный некоторой остроты обмен мнениями по вопросам права - такой же можно найти, ну, скажем, на страницах платоновского "Государства". Бросьте, джентльмены. То, чем вы занимаетесь, сильно смахивает на рыбалку. Вы разбрасываете подкормку, которой у меня уже весь кабинет провонял. Ну так вот - я не знаю, от кого исходила утечка, и знать этого не хочу. Тех дел, которые загромождают мой стол, хватит, чтобы наградить меня язвой на ближайшую тысячу лет. Я понимаю - вы выполняете вашу работу, и ничего, кроме благодарности к вам и уважения к ФБР, по этому поводу не испытываю. А теперь - хватит. Это все, что вы от меня услышите, не считая самых добрых пожеланий.
Фэбээровцы встали:
- Спасибо, что уделили нам время, судья Картрайт.
- Пожалуйста. Спасибо, что потратили на меня ваше.
Агенты удалились - все, кроме одного, сказавшего:
- Мэм?
- Да? - отозвалась Пеппер - с опаской, поскольку именно в такой момент детективы обычно и произносят что-нибудь вроде: "Не могли бы вы объяснить, как появилось на вашем ковре вон то большое пятно крови и почему так покорежен один из стоящих на вашей каминной полке серебряных подсвечников?"
- Я всего лишь хотел сказать вам, что "Шестой зал" был моим любимейшим шоу. Он был лучшим. Попросту лучшим.
- Ну что же, спасибо, - ответила Пеппер. - Агент…
- Лодато. Джо.
- Спасибо, агент Лодато.
Он закрыл за собой дверь. Пеппер перевела взгляд на экран телевизора: "за - 66, против - 32. Поправка принята".
Ладно, подумала она, все равно Вандердамп отстает от Декстера на десять пунктов. Может быть, ситуация разрядится сама собой. Однако и этой мысли боль в ее желудке умерить не удалось.
Президент Вандердамп настоял на том, что ночь после выборов он проведет в своем доме в Вапаконете, где он, собственно говоря, надеялся провести и следующие четыре года, и четыре следующих за ними, и так во веки веков и до скончания его дней, аминь.
Чарли предупредил его, что ночь может оказаться долгой. Результаты выборов были "почти непредсказуемыми". Поллстеры, промахнувшиеся с тремя предыдущими выборами, вели себя с непривычной сдержанностью и исход этой ночи предрекать отказывались, лишь повторяя, что она "заставит всех поволноваться".
Президент же сказал поскучневшему менеджеру своей кампании: "Чарли, я практически каждый вечер ложусь в десять. Лягу и в этот". Он составил прощальную речь, в которой поздравил "избранного президента Митчелла" с победой и пообещал "лучшую передачу власти за всю историю страны". Писать речь, которую "кто-то произнесет, если победитель определится после десяти часов вечера", пришлось сотруднику Белого дома, специально для сочинения речей и нанятому. Этот бедняга, коему демонстративные надежды его шефа на проигрыш внушали чувства самые мрачные, первым делом напечатал слова: "Наконец-то свободен. Наконец-то свободен. Хвала Всемогущему Господу - я наконец-то свободен", но затем стер их, заменив шаблонной трепотней относительно "нового начала".
Последние недели предвыборной кампании выглядели странными даже по американским политическим меркам. Ратификация Двадцать восьмой поправки, ограничивавшей срок правления президента единственными четырьмя годами, привела к результату превратному - или, во всяком случае, обратному - росту симпатий к президенту Вандердампу. На следующий же день после голосования в Техасе отставание Вандердампа от Декстера сократилось до двух пунктов.
В результате представители Митчелла оказались в положении крайне невыгодном, им пришлось говорить, что, даже если президент Вандердамп выиграет, вновь обосноваться в Овальном кабинете он, по закону, не сможет. Подразумевалось при этом следующее: так что голосуйте за нас, какая вам разница? Беда состояла в том, что это самое "Голосуйте за нас, какая вам разница?" нисколько не походило на боевой клич, приятный политическому слуху Америки.
И потому в первый вторник ноября охваченная волнением нация глубоко вздохнула, пришла на избирательные участки, полюбовалась на избирательные машинки, клеточки в бюллетенях, перфокарты, поскребла в затылках и сказала себе: "Да какого…"
Бывший сенатор Митчелл провел ночь после выборов в декорациях "Пресоша" - и с обеими, если можно так выразиться, первыми леди - Рамоной и Терри. Две женщины заключили временное перемирие, однако выглядели способными в любую минуту выхватить пилки для ногтей и вонзить их одна другой в яремные вены. Эта неправдоподобная, хоть и вполне каноническая троица казалась словно нарочно созданной для захватывающего фоторомана. Один телевизионный комментатор сказал, что она поднимает известную шуточку, произнесенную президентом Клинтоном в 1992 году: выберете одного, вторую получите даром - "на новый уровень".
Верный своему слову президент Вандердамп поступил вопреки мольбам и протестам членов его избирательной команды: поблагодарил их и сразу после десяти вечера улегся спать. Следует отдать должное спокойствию разума и силе характера этого человека - к одиннадцати он и вправду заснул; впрочем, должное следует отдать также и проглоченной им таблетке снотворного. Попросить своего военного советника, чтобы тот уведомил Комитет начальников штабов о том, что главнокомандующий впал в спячку, он не потрудился.
Вскоре после часа ночи президента разбудила, легко похлопав его по плечу, первая леди.
- Мм?
- Дональд?
Что случилось, он понял сразу - едва увидев лицо Матильды.
- Мне очень жаль, милый, - сказала она.
Дональд Вандердамп принял вторую таблетку снотворного. Пусть на страну нападает враг. В этот миг и Армагеддон показался бы президенту милостью Божьей.
Глава 28
ВАНДЕРДАМП ПОБЕЖДАЕТ С МИНИМАЛЬНЫМ ПЕРЕВЕСОМ; ПОПРАВКА ОБ ОГРАНИЧЕНИИ СРОКА ПРАВЛЕНИЯ ГРОЗИТ ХАОСОМ; ВМЕШАТЕЛЬСТВО ВЕРХОВНОГО СУДА ПРЕДСТАВЛЯЕТСЯ "НЕИЗБЕЖНЫМ"
Неизбранный президент (как его непочтительно прозвали в блогосфере) Декстер Митчелл обдумывал оставшиеся у него возможности.
Главное, понимал он, не признавать себя побежденным. Как сказал Уинстон Черчилль, "никогда, никогда и ни в чем не сдаваться". Ну хорошо, заклинание у него имеется, теперь дело за стратегией. Басси Скрамп сказал ему: самое важное - показать всем, что ты не дрогнул и продолжаешь стоять на своем, - и потому на следующий же после выборов день Декстер бодро выступил перед прессой. Сколь ни твердо держался он мнения о том, что является законным президентом страны, называть имена членов его кабинета, решил Декстер, пока не время. Да и журналистов вообще-то интересовало совсем другое.
- Вы собираетесь обратиться в суд, сенатор?
Хороший вопрос. Но, собственно, с чем?
- Нет. Я хотел сказать… мы не… мы изучаем сейчас все аспекты сложившейся ситуации. Все мы… послушайте, каждый из нас прилагает все силы… ситуация очень сложная. Да. Да. Однако я…
- Правда ли, что вы решили прибегнуть к услугам Благгера Форкморгана, сенатор?
- Нет-нет. Нет. Вообще говоря, мы… эта возможность обсуждалась, однако…
- Десять минут назад агентство Рейтер сообщило, что вы наняли его, чтобы он защищал ваши права в суде.
- Мои права в защите не нуждаются. Послушайте, совершенно ясно, что Конституция не позволяет президенту Вандердампу снова занять в следующем январе место, которое он занимает сейчас. Для того чтобы заявить об этом, мистер Форкморган мне не требуется.
- В таком случае зачем вы его наняли?
- Пока я могу сказать лишь следующее. Послушайте, он является авторитетом по такого рода… выдающимся юристом. Да. Весьма выдающимся. Так почему же я не могу проконсультироваться с ним?
И действительно, почему? Благгер Форкморган, эсквайр, занимал в вашингтонском юридическом сообществе примерно такое же место, какое занимает в подводном царстве тигровая акула. Одного лишь заявления какой-либо корпорации о том, что ее интересы будет представлять в суде Благой (как его иронически именовали) Форкморган, зачастую хватало, чтобы припугнуть тяжущуюся с ней сторону, будь ею даже Министерство юстиции. Форкморган начинал как клерк Верховного суда (при Эрле Уоррене), был прокурором штата, федеральным атторнеем, заместителем министра юстиции и генеральным прокурором. В последние же десятилетия он возглавлял сверхдорогую частную юридическую практику и время от времени выступал в роли специального прокурора - извещение об этом неизменно сопровождалось громом правительственных литавр. За годы своей карьеры Форкморган ухитрился повергнуть в прах: вице-президента страны, двенадцать членов кабинета министров, двух губернаторов, восемнадцать конгрессменов, четырех сенаторов, четырнадцать донов мафии и двадцать восемь генеральных директоров корпораций. Федеральные тюрьмы были переполнены свидетельствами его успехов. Он отстаивал в Верховном суде 66 дел - и 54 из них отстоял. Он был "Человеком, с Которым Стоит Поговорить" - если, конечно, вам по карману поверенный, берущий за разговоры 2500 долларов в час.
Ответы Декстера на пресс-конференции были двусмысленными, однако на данном этапе то же самое можно было сказать и обо всем остальном. Даже Секретная служба и та пребывала в растерянности, не понимая, следует ли ей - теперь, когда Декстер, строго говоря, выборы проиграл, - лишить его охраны. Президент Вандердамп мирно и снисходительно приказал оставить ее при Декстере вплоть до полного прояснения ситуации. Между тем, едва лишь штат Огайо обеспечил победу своего любимого сына, Хейден Корк снял с телефона трубку и хрипло прошептал в нее: "Мистера Кленнденнинна, пожалуйста".
Грейдон, находившийся на борту частного "Боинга-757" - он летел на встречу с эмиром Васаби, - новость к этому времени уже услышал и сам приказал пилоту развернуть самолет и взять курс на США.
Сохранить его появление в Белом доме в тайне было невозможно. Оно сопровождалось щелчками тысячи фотокамер. В Интернете немедля появилась сомнительная по вкусу виртуальная игра, главными персонажами коей были Кленнденнинн ("Белый рыцарь") и Форкморган ("Черный рыцарь"), сошедшиеся в "Верховной схватке". Пресс-секретарь Белого дома спокойно отметила, что мистер Кленнденнинн - "доверенный советник" президента и потому лишь естественно, что "при нынешнем", - она запнулась, подыскивая наиболее мягкое выражение, - "положении вещей" президент "обратился к нему за консультацией". Вообще-то говоря, ей следовало сказать "при нынешнем кризисе". Страна пребывала в смятении. За три дня цены на бирже упали почти на две тысячи пунктов, и продажу ценных бумаг пришлось прекратить. Когда биржа открылась на следующий день, масла в огонь подлил вице-президент, - фигура, как правило, большого влияния не имеющая, - произнесший короткую, но радостную речь о "неразрывности правления", на которую рынок отреагировал падением еще на семьсот пунктов. А особенно тревожными были смутные намеки воинствующих блогов на то, что "некоторые элементы Пентагона" развитием событий "недовольны".
- Черт знает что за каша, Дональд, - сказал Грейдон, заметно побледневший и ссутулившийся. И отмахнулся, что было для него абсолютно нехарактерно, от мартини. - Черт знает что.
Он тяжело осел в кресло, и президент едва ли не впервые заметил, насколько Грейдон стар.
- Я не пытался победить, - словно оправдываясь, сказал президент, сжимавший в ладони бокал уже согревшегося, но так и оставшегося нетронутым пива. - Однако какой теперь смысл стенать, скрежетать зубами и раздирать на себе одежды? Вопрос в том, что делать дальше.
- Понятия не имею, - ответил Кленнденнинн. - Мы заплыли в воды, которых нет на карте. У вас просто мания какая-то - заводить наш корабль в такие места. Не понимаю, как вам удавалось справляться со службой во флоте.
- У нас имелся радар.
- Ну так теперь нам одним радаром не обойтись, - сказал Кленнденнинн. - Он нанял Благого Форкморгана.
- Это точно?
- Форкморган сам позвонил мне в машину десять минут назад, - ответил, вытирая лоб, Кленнденнинн.
- О. Вот, значит, как.
- Да. Вот так. К бою, джентльмены.
- Да не хочу я никакого боя, - жалобно сообщил президент. - Я домой хочу.
- В таком случае вам стоило подумать о этом раньше, не так ли? - раздраженно произнес Кленнденнинн.
- Вот только не надо все валить на меня. Разве не вы приставали ко мне - боритесь, боритесь?
- Вы и боролись - и победили. Вы делали это из принципа. Ну и радуйтесь теперь. Только в окно не выглядывайте, потому что страна из-за вашего принципа стоит на рогах. И все это снова валится в конечном счете на мои плечи. Грейдон Кленнденнинн, личный президентский разгребатель навоза. Каждый раз, как вы ухитряетесь все изгадить, мне приходится тащиться в кокпит и говорить пилоту: "Забудьте о том, куда мы летели, и возвращайтесь в Вашингтон. Президент Вандердамп опять устроил черт знает что. Из принципа".
- Ах-ах-ах. Что же, по крайней мере, у меня имеются принципы. И прошу прощения за то, что помешал возглавляемой Грейдоном Кленнденнинном корпорации "Розничная торговля влиянием" - офшорной, должен добавить, корпорации - положить в карман очередной грандильон долларов.
- Пожалуйста, не могли бы вы оба просто-напросто взять и… заткнуться?
Президент Соединенных Штатов и Грейдон Кленнденнинн мгновенно умолкли и, повернувшись к двери Овального кабинета, уставились на Хейдена Корка, произнесшего эти резкие, повелительные, непривычные в его устах слова.
- Прошу прощения? - произнес президент.
- Извините, - сказал Хейден. - Но не пора ли нам заняться делом - или вы так и собираетесь реветь друг на друга, точно парочка престарелых буйволов?
- Пожалуй, я бы все-таки выпил мартини, - сообщил, промокая лоб, Кленнденнинн.
Перспектива того, что дело "Митчелл против Вандердампа", или "Вандердамп против Митчелла", или "Народ против Конституции США" - не так уж и важно, как поименует себя сей юридический Франкенштейн, - в конце концов придется рассматривать Верховному суду, привела к тому, что три с чем-то сотни обитателей его мраморного дворца обуяло жутковатое спокойствие.