Скорее всего, Абеляр понял это тоже, потому что сосредоточился на этой сцене, яростно продрался сквозь толпу (сцена была снята с разных позиций: вначале далеко от арены, затем ближе, и в конце - совсем близко от сцены).
Картинка, конечно, подрагивала, но ничего, ничего…
Псевдояпонец, двоеженец чертов, изрыгал вопли, призывал богов и духов в свидетели, метал искры и слюни, топал ногами, кричал на старика… Так, наверное, требовал обряд! Отвратительный клоун, этот коротышка… Эта обезьянка не смогла в моих глазах унизить старика, ему не удалось сделать из него Дон Кихота больше, чем он был… Старик был настолько абсурдной личностью сам по себе, что подобная церемония уже ничего не могла сообщить или добавить его могучему в своем гротеске образу!
Но "японец" старался, лез из кожи вон, все артикли его сложного костюма подрагивали, поблескивали, волосы взлетали и падали…
Сам он был ничто, полное ничтожество подле гиганта Винтерскоу…
У "япошки" был цирк велосипедисток на одном колесе. Девочки в коротеньких юбочках, Лолиты на моносипедах. Наверняка он был тайный педофил, этот "япошка". Его вторая жена со спины была похожа на юношу. Некоторое время я считал, что он живет с парнем, белобрысым длинноволосым парнем. Он сам считал себя почему-то самураем, у него даже были какие-то аргументы или документы. Он постоянно носил кимоно из черного шелка.
- Чтобы быть самураем, - как-то сказал он мне, - не обязательно быть японцем. Самураем, как и рыцарем, может стать каждый. Не каждый, а… - И тут следовали аргументы.
Он пил саке, говорил, что является обладателем палочки, которую он выиграл в каком-то состязании, у него был черный пояс и какой-то там дан, разумеется, у него были все атрибуты настоящего самурая… Он делал все, чтобы каждый в нем с ходу мог признать самурая. У него были пышные усы, косица и зычный голос.
Он, этот клоун, посвящал мистера Винтерскоу в самураи.
Сцена потрясла меня еще тем, что была так затянута. Абеляр делал паузы, перекладывал камеру из одной руки в другую. Метры и метры пленки ушли только на эту сцену… Я столько раз ее смотрел… Сам Абеляр, видимо, тоже - пленка была изжевана до безобразия, местами приходилось останавливать кассету и выправлять…
Бородатый, кудлатый старик стоял на арене цирка, возвышался над "японцем". Старик, этот борец с глобализацией, этот утопист, мечтавший вернуть православие к своим буддистским корням, человек, веривший, что может что-то изменить в этом насквозь прогнившем мире, человек, который вынашивал сорок лет свой невероятный по замыслу проект передачи замка в руки Российской православной церкви, он стоял там, на арене цирка, в своем каждодневном рубище, огромных ботах, папахе, рукава были с веревочками, поясок свисал, трогательно болтаясь… "Японец" был в кимоно с блестками, весь такой вычурный, такой ненастоящий, словно из-под стекла вынутая игрушка. Цирк - одним словом. Ритуальные слова были произнесены. В зале вспыхивал и угасал омерзительный хохот, пролетал ракетой свист, что-то на самом деле летело в старика, кажется, шарик. Старик стоял твердо, насупившись, он терпеливо ждал, когда все стихнет, когда вся тупость выйдет из шакалов; вот, кажется, утихомирились, он взялся жевать свою торжественную речь, держа японский меч на вытянутых руках, словно готовясь сразиться с толпой.
- Я воспринимаю это все очень серьезно, - говорил он.
Медленно так говорил, с паузами. Слова его звучали как предупреждение:
- Я очень серьезный человек (пауза), поэтому я очень серьезно отношусь ко всяким ритуалам.
Снова пауза, уже несколько грозовая, предупредительная.
- Я уважаю этого человека (пауза), я уважаю… (произнес его имя, я не смог разобрать, и снова пауза), я уважаю культуры всех стран и народов!
Длинная пауза, так и не собравшая желанной тишины и внимания к словам, сколь значимей бы те ни становились, толпа жила отдельной жизнью, ее потеха только начиналась.
- Он принял решение посвятить меня в рыцари (пауза). Мне это делает честь. Я знаю, что он серьезный человек (пауза). Он не станет просто так делать таких вещей. Прошу вас отнестись к происходящему серьезно, прошу вас…
Слова утонули в хохоте, снова что-то залетело на сцену, кажется, окурок.
* * *
Накануне фестиваля Джош затянул меня на покурку с братьями, где мне предложили скинуться и поработать: сделать какой-нибудь бизнес.
Я не сразу врубился. Как это можно предлагать такому лоху, как я? Я не понял.
Мы сильно покурили. Иоаким попробовал объяснить, в чем суть… Его слова потянулись из угла, затянутого облаком, откуда я видел только кеды и шляпу… Объяснения Иоакима блуждали как туман, они повисали в воздухе и не доходили до меня… Он объяснял… Старался… Объяснения цеплялись за крючки и гвозди, что торчали из стен плохо обитой кухни, его слова не достигали моих ушей, они дымом укладывались на полку рядом с блохастым котом…
Иоаким старался, даже жестикулировал, от напряжения двигал кедами, останавливался, дышал как рыба, распахнув пасть и тупо глядя на что-то перед собой; его глаза в дыму плавали, как медузы; он протягивал руку вперед, отдергивал ее, сглатывал, поборов в себе стихию, которая готова была его потопить, начинал объяснять снова…
- Купить мороженое, - наконец долетело до меня. - Много мороженого, омбре! Продать подороже во время фестиваля, все дела…
Я немедленно вошел в долю, дал восемьсот крон. Это все, что осталось от того, что мне заплатил старик за июнь-июль. Ничтожная сумма, но все же. Они мне предложили постоять продавцом. Согласился и на это.
3
Gøglertrcef 2000
Фестиваль. Я давно не был в такой толпе обкуренных и пьяных. Они мочатся повсюду, самое противное, что даже под нашим деревом.
Ненавижу толпы и многолюдные места, терпеть не могу крики и вонь. Толпа - это море из мяса, где каждая волна может окатить тебя отвращением.
Старался ничего не замечать, продавал мороженое и пирожки, которые испекла Дангуоле.
Пирожки пошли на ура, мороженое тоже уходило очень хорошо.
Дангуоле не участвовала в этом балагане, она была повсюду с мистером Винтерскоу. Помогала ему приготовить все к семинару: комнаты, белье, мебель, посуду и так далее. Он ей диктовал мысли, она записывала. Она стала его секретарем. На несколько дней. Того потребовали обстоятельства. Иначе ему было не справиться.
Да и этот фестиваль… Добавилось хлопот и неудобств! В замке появлялись странные люди… Приходилось выгонять, выяснять, кто такие… Мельтешили под ногами какие-то дети, которые вечно теряют своих родителей и потом плачут, тянут руки во все стороны…
Некогда! Некогда! Старику нужны чистые матрасы… Матрасы, на которых будут спать поляки… и Глеб из кожи вон лез, выуживая какие-то мешки, набитые опилками, из шкафов, которые разваливались, как только он к ним прикасался. Но старик потирал руки: матрасы! Поляки написали, что они не спят на диванах и кроватях, они спят только на полу! Такие вот странные люди. Не все поляки спят на полу, а эти спят, только на полу, равномерное распределение энергии вдоль позвоночного столба, приток сна к голове, сновидения, они странствуют в сновидениях, и им нужны специальные матрасы, маты, а не просто матрасы, чтоб не нарушалась связь с космосом… Они будут путешествовать в астрал прямо из нашего замка! Надо что-то придумать!
И он думал, шел направо, уходил налево, спотыкался, чертыхался, уносился в Коммюнхус, влезал на чердак: "Нет ничего! Где взять маты? Где?" - кричал он на Глеба и Дангуоле. Они разводили руками. Старик торопился в ангар, но не успевал: там матов не было к его приходу. Когда он врывался в ангар с факелом в руке, там оставались только асбестовые тени и вороны… Он приказывал Глебу проверить в ангаре каждую пядь, а сам уходил: "Мне надо работать, работать… Столько дел!"
Он продолжал работу в офисе, он клевал носом над клавиатурой, просыпался и стонал, писал письма, искал матрасы и маты, бился над решением этой проблемы…
Ко всему прочему надо было закупить овощей, особенно - свеклы, потому что поляки постоянно делают себе свекольные супы и свекольные салаты…
- О, конечно! - воскликнул тут Глеб. - Бурачковый суп! Я умею готовить!
Дангуоле перевела старику; тот воодушевился. Ах, как хорошо! Как кстати! Записал название: "бурачковый суп".
- Как необычно, какое совпадение, - причмокивал от удовольствия старик, записав и трижды перечитав новые слова.
- Наверняка не все поляки едят такой суп, - пытал он, - не все, а? Только эти, вот такие особенные… Я отправляюсь на поиски свеклы, а вы готовьте суп!
- Из чего? - изумилась Дангуоле. Старик Винтерскоу вышел из себя:
- Ну, из чего там его готовят? Откуда мне знать! Вы сказали, что знаете! Так начинайте готовить, начинайте! Некогда! Некогда! Я ищу свеклу - вы работаете на кухне!
Он уходил, бормоча себе под нос, будто рассказывая кому-то, что, несомненно, это очень странные совпадения, все эти поляки, литовцы, украинцы, которые свалились в одночасье, как снег на его седую голову… особенно поляки… которые спят на полу… питаются сугубо свеклой… вот и на семинар они едут не с пустыми руками, а с фильмо-проектором, дорогая вещь, хрупкая, они будут делать слайд-шоу! Вот это да! Они привезут видеофильм с выступлениями какого-то Джонотана Сайкса… В замке будет многочасовая лекция с демонстрированием антиглобалистских выступлений в других точках планеты. Покажут фильмы, фильмы… запрещенные фильмы! Мы все должны это посмотреть! Мы просто обязаны это посмотреть! Мы все должны бросить и двинуться на поиски свеклы и матов!
Мне было плевать. Я торговал мороженым и пирожками. От мелькания рук и лиц у меня рябило в глазах.
Флуоресцентные кегли жонглера посыпались прямо на него. Он стоял в самом центре поляны и очень долго жонглировал, и вот они начали падать на него, а мне дико сдавило кишку.
Попросил Иоакима меня подменить. Мне надо в туалет. Срочно. Дело нешуточное.
Он глянул на меня как-то странно, здорово обкурился, крикнул Джошу, чтоб принес бумагу, рукой показал в сторону кустов, сказал что-то по-испански, я понял только слово "чапараль". В этот момент он был похож на футболиста, дающего указания товарищу по команде. Но я не врубился. Или он не совсем понял меня. Он был просто загнан торговлей. Народу тьма. Жара. Суета. Шум. Он дал мне понять жестом, что меня подменит Джош.
- Эй, hombre! - крикнул он. - В туалет идти бессмысленно, там километровая очередь. Все - бабы…
Я сказал, что сбегаю в замок, "чапараль" не для меня… не в этот раз! Он махнул рукой, сказал по-испански, чтобы я поспешил.
- Джошуа не в себе, - кивнул он в его сторону. - Он скурил охапку травы, курит, как сатана. Он тебе такого в кассе наделает, ты потеряешь всю выручку, эрмано! Так что поторопись!
Вприпрыжку в замок…
Пока сидел, слышал чьи-то суетливые шаги, кто-то бешено бегал по комнатам, хлопал дверьми. Опять кто-то обдолбался и бегает, переколбашенный, ищет вчерашний день.
Вышел. Шаги убежали вверх по лестнице. Это были другие шаги. Это были шаги старика. Да, это должен быть он. Его шаги я узнаю из тысячи!
Последовал за шагами. Они обрели какую-то целеустремленность и даже смысл. Они двигались с некой уверенностью, даже восторгом.
Услышал звук приоткрываемого люка. Это был ход на чердак, шаги устремились на чердак.
По лестнице - за шагами. Влез по лестнице как можно тише. Шаги ходили по чердаку. Туда-сюда, туда-сюда. Затем - тишина.
Приоткрыл люк. Посмотрел в щелку.
Старик Винтерскоу бродил по чердаку с блокнотом, приподнимал доски, записывал, приподнимал ковры, записывал в блокнот, сдвинет ящик - и в блокнот что-то запишет, заглянет в сундук - и снова в блокнот… Все как всегда. Старик в поисках…
На цыпочках, на цып-цып-цыпочках. Надо торопиться. Надо спешить.
Иоаким посмеялся над тем, что я увидел на чердаке. Предложил дунуть, я отказался. Иоаким сказал, что у Фредди новая любовь. Пока я бегал в замок, он нашел себе новую любовь.
- Пока ты срал в замке, этот придурок влюбился! - презрительно сказал он. - Видал такого?
Он сказал, что это была какая-то голландка, она певица, Фредди сперва влюбился в голос. Он услышал ее голос и сразу влюбился. Он долго всматривался в гущу толпы, хотел разглядеть, кто так красиво поет. Пошел на голос, увидел девушку с длинными белыми волосами, одетую в какой-то национальный фламандский костюм. Целая толпа голландцев сидела вокруг. Какие-то геи и травести, и среди них была она, настоящий джем фестиваля, эта девушка, этот голос, эта песня…
Она пела на непонятном языке. Фредерик сразу решил, что это была старинная народная фламандская песня. Среди переодетых людей ему, оглушенному толпой, циркачами и клоунами, пригрезилось, что он попал в Средневековье. Он сразу решил им всем сыграть народную датскую песню. И мы все услышали, как заплясал его клавесин, мы все услышали: "Ах, Камилла, Камилла…"
Иоаким омерзительно хохотал: "Ах, Камилла!.."
Пирожки и мороженое. Пирожки и мороженое…
Марианна приносила нам ирландский кофе. Она тоже была в доле. В ее интересах было, чтоб мы не уснули. В доле были, кажется, все хиппаны Хускего. Так много мороженого я никогда не видал! Я даже думал, что нам не продать все! Даже если каждый, кто приехал на фестиваль, купил бы по три штуки!
Иоаким еле держался на ногах, много курил. Он бесился, что Джошуа вырубился, он должен был его подменить.
- …look at this motherfucker, hermano!.. he's supposed to be helping me!..
Чего он хочет? От Джошуа прятать травку нет смысла. Он найдет сотню способов, как обдолбаться.
Недалеко от нас крутился кот, которому еще не придумали клички, потому что он превосходно обходился без нее. Крутился с таким видом, будто присматривает за нами. Вдалеке, в ночи, играл клавесин Фредерика. Уже пятый раз он играл свою "датскую народную песню". Я впал в дрему наяву. Это было под утро, когда "эрмано" свалился.
- Не представляю, откуда все эти люди берутся, - были его последние слова.
Я сказал, что одни засыпают, другие просыпаются, всем хочется утолить жажду или перекусить. Но он меня уже не слышал, он спал прямо на стуле, выронив свой язык на зубы. На груди его амулеты, татуировка, нитки, волосы, слюна… Точно так на стуле под деревом спал один смешной чувак, он был в доску пьяный, он был просто мертвый, он был просто полено, просто кусок камня. Возле него прилепили на ствол дерева смешную надпись: "Пейте воду во время жары!" Странный юмор, чуть-чуть смешно. Вот когда не спишь двое суток, то даже такие вещи кажутся смешными.
Кофе, уже без виски; ко мне приближается кто-то - в том-то и дело, что кто-то, - не уверен, что это человек. Он ко мне приближается, встает напротив меня, пристально смотрит - и я вдруг узнаю его: это Абеляр Мадсон с видеокамерой в руке, которую он направляет на меня, улыбаясь… Нет, это не улыбка; он просто прищурился, вглядываясь в окуляр смотрового объектива, как врач в отоскоп. Он очень высок, у него длинные выгоревшие волосы, он как-то странно одет, но это ничуть не странно, он мне что-то говорит, но это испанский, я ни слова не понимаю, мне очень хочется что-нибудь сказать, я лепечу "буэнос утрос", он хохочет мне в лицо, кричит: "Проснись, эрмано!.. Эрмано!.."
Иоаким расшевелил меня.
- Эрмано, к нам идут люди, - сказал он. - Мы продолжаем торговать…
Больше никто к нам не приходил, только покупатели… Марианна не приносила нам кофе. Джошуа, сукин сын, храпел так, что кот шарахался от него.
Люди просыпались и сразу хотели мороженого или пирожков. Они только этим и питались!
Подъехал Клаус с новой порцией товара. Клаус принес кофе. Сердце работало, как загнанный конь. Мы вертелись, как белки в колесе. Пошел последний день фестиваля.
- Вот когда кока просто необходима, омбре! - крикнул Иоаким и поднес к моим губам палец с серым порошком.
- Ешь, ешь! - сказал он, и я съел, и меня понесло.
Мороженое, мелочь, пирожки, мелочь! У меня выросли еще три руки и одна дополнительная нога, чтобы на ней делать фуэте! Я, кажется, продавал мороженое даже на другом конце Хускего. Я его продавал в замке и Коммюнхусе. Я его продавал возле туалетов и на поляне подле ступы. Я кружил вокруг ступы и раздавал мороженое, набивая карманы мелочью.
- Ну, как кока? - спросил Иоаким.
- Супер! - ответил я.
- Специально сберег на последний день, - объяснил он, - я знал, что без этого не обойтись… Надеялся, что справимся… Но видишь, как получилось, пришлось…
- Да, да, да, - лихорадочно стучал я зубами, облизываясь, как пес.
- У меня еще на ночь, на гиг осталось, - суматошно молол языком Иоаким, - но это я берегу для себя и ребят, понимаешь, ведь нам играть, - сказал он извиняющимся тоном, прикладывая ладонь к сердцу.
- Я понимаю, - ответил я, тоже прикладывая ладонь к сердцу эмпатично, - мне хватит, оставь на гиг, силы понадобятся…
- Спасибо, эрмано, за понимание, я ценю понимание превыше всего, брат, ты настоящий хускегорец!
Ребята собирались играть свои старые хиты. Я не представлял, как мог бы играть Джошуа, но Иоаким засунул ему палец с кокой в рот и заставил его прийти в себя.
- Соси палец, - приговаривал он, - это кока, дурак, кока!
Джошуа медленно возвращался к жизни…
- Эрмано, тебе играть!
- Я буду петь месс-сиканские песни, - сопел Джош, - да, месс-сисканские пес-сни…
Фредерик смотрел на всех с расстройством в лице. Солисты стояли в стороне. Притопывая, переминаясь. Про них говорили, что это лучшие солисты фанка в Дании. Да, так про них говорил Фредди. Он с ними работал полгода, выкраивал время, учил текстам, давал им слушать их пласты, посвящал и просвещал. Он работал с ними, черт возьми! Он работал ради всех них! А Иоаким плевать хотел: новые солисты, старые песни…
Белый вокалист что-то уже напевал, пока что себе под нос, но довольно громко. Он здорово жмурился, когда брал чуть выше. Он был похож на боксера, который разогревался перед поединком. Рядом топтался длинный черный вокалист, марокканец. Переминался так, словно должен был тоже участвовать в поединке. Его волосы были заплетены в дреды, он уже рэпповал вовсю, он уже нес какой-то понос по-французски. Фредерик пытался привести в себя Джоша.
- Что ты ему там подсунул? - ругал он брата.
Иоаким брезгливо отворачивался.
- Что ты подсунул ему? Я тебя спрашиваю! Он сейчас у меня на руках сдохнет!
- Успокойся, паникер, это всего лишь кока! Вон, посмотри на нас с Юджином, мы в порядке, и Джош через пять минут встанет на ноги, строго!
Так и было.