Незаметно подкрадывается так вожделенная ещё полчаса назад половина седьмого, но восторгов по этому поводу почему-то нет. Игорь встаёт с места и молча выходит из офиса, надо полагать, в сортир. Я тоже встаю, но, побродив немного по шоу-руму, снова сажусь за компьютер.
Надвигающийся вечер рождает массу проблем, особенно когда тебе ещё нет двадцати пяти: ты не можешь просто так поехать домой, потому что дома тебе, по большому счёту, делать нечего, надо чем-то обязательно заняться.
"Ну, куда? – думаю я. – К Татьяне нельзя – к ней я поеду только послезавтра; ходить-бродить по улицам – холодно, да и неохота; кого-нибудь вызвонить уже не получится, потому что поздно; остаётся сидеть здесь и писать, писать, писать…"
Возвращается Игорь. На голове у него – творческий беспорядок, а на лице – малопонятная улыбка.
– Ты ещё здесь? – похоже, искренне удивляется он. – Решил отработать за вчерашнее?
– Как вы могли меня в этом заподозрить! Просто мне сегодня некуда пойти.
– Понимаю, – Игорь по-отечески улыбается, – мой тебе совет: если не знаешь, куда деть вечер, потрать его на что-нибудь совсем бесполезное.
– На что, например?
Игорь медленно облачается в бежевую дублёнку с капюшоном, становясь похожим на гнома-переростка:
– Тут я тебе не советчик, придумай что-нибудь, ты же умный.
– Вы мне льстите, – говорю я, делая корявый книксен, – а можно ли уточнить, насколько бесполезным должно быть дело?
– Чем бесполезнее, тем лучше, – отвечает он, нахлобучивая на голову подозрительно пушистую светло-рыжую шапку, – бесполезные дела хорошо убивают время, но после них не бывает угрызений совести, как от телевизора. Ну всё, до завтра, не забудь закрыть дверь.
Пожав мне на прощанье руку, Игорь быстрым шагом исчезает из офиса. Хлопает дверь, и я снова остаюсь один в обществе очков, оправ и компьютера.
"Что может быть бесполезнее, чем вечер, проведённый в таком приятном обществе!" – думаю я и утыкаюсь в четырнадцатидюймовое пиксельное бездонье.
Родничок творческой мысли окончательно пересыхает в девять часов пятнадцать минут московского времени. Без удовольствия пролистываю свеженаписанные страницы и выключаю наш четыреста восемьдесят шестой компьютер, которому давно пора если не на свалку, то уж точно на покой. Ещё полчаса уходит на выпивание большой кружки чая и выкуривание двух подряд сигарет. Без четверти десять с немного затуманенной головой я выкатываюсь на улицу, на мороз.
Из неизвестных соображений решаю ехать на электричке. Без приключений доезжаю до "Комсомольской". Выхожу на переполненную людьми площадь перед Ярославским вокзалом, пытаясь сквозь летящий снег рассмотреть то, что высвечивается на табло. Взгляд мой с трудом выхватывает на чёрном фоне слово "Болшево", затем время – 22.35, а потом номер пути. Воздав хвалу родителям за то, что у меня длинные ноги, прыжками устремляюсь к платформе.
Судя по вокзальным часам (своих у меня нет), до отправления остаётся всего пять минут. Подавляя в себе желание запрыгнуть в последний вагон, бегу до самой "головы" электрички – только там есть надежда, хоть и призрачная, сесть, в других же вагонах совершенно точно придётся ехать стоя.
Добегаю до второго вагона и, чуть не свалив мирно курящего у дверей мужика, вламываюсь в тамбур. Извиняюсь и прохожу внутрь. Свободное место обнаруживается сразу, прямо у тамбура – между двух похожих на колокола тёток в шубах. С трудом протиснувшись меж мохнатых глыб и выслушав с обеих сторон недовольное ворчание, наконец-то усаживаюсь.
Не успеваю перевести дух после пробежки, как дверь с характерным грохотом распахивается, и передо мной вырастает высокий седой субъект с полуприкрытыми глазами и скрипучим голосом. Подняв вверх газету, которую собирается предложить общественности, субъект начинает кричать так, чтобы услышали люди в другом конце вагона:
– Уважаемые граждане пассажиры! Вашему вниманию предлагается газета "УФО"! Читайте в сегодняшнем номере! Смертельный укус таракана-мутанта! Школьница родила тройню прямо на уроке домоводства! Чтобы выйти замуж за Киркорова, Пугачёва развелась с инопланетянином! Тело Ленина голышом разгуливает по ГУМу! Это и многое другое в свежем номере газеты "УФО"!
Продолжая пороть ересь, мужчина быстро проходит по вагону, на ходу обменивая газеты на деньги. Правда, желающих ознакомиться с бредятиной находится немного – всего трое, но даже наличие в вагоне этих троих заставляет меня задуматься об умственной деградации нашего народа. Не успевает первый "коробейник" покинуть вагон, как его сменяет другой, немного на него похожий, только заметно ниже ростом. Этот предлагает купить "элемент западной культуры" – пластиковые мешки для мусора на десять, двадцать и пятьдесят литров. У этого торговля идёт бойчее – "элементы западной культуры" приобретают человек пять-шесть. Этих понять можно: мешки для мусора, в принципе, вещь полезная, я тоже их покупаю и тоже в электричках. И вот тут появляется третий – маленький взъерошенный мужичок с огромной сумкой через плечо.
– Вашему вниманию предлагается новый роман американской писательницы Марии Ремарк "Жизнь взаймы"! – хрипит он. – В этом романе есть всё: погони и перестрелки, тонкие интриги и восточная эротика! Роман читается на одном дыхании и не отпускает до последней страницы! Книга издана в прошитом коленкоровом переплёте и станет прекрасным подарком или украшением вашей домашней библиотеки! Цена – всего двадцать рублей! За эти деньги вы можете купить бутылку пива, а можете – эту замечательную книгу…
Давясь со смеху, останавливаю продавца. Действительно, Ремарк, "Жизнь взаймы".
– Извините, – спрашиваю я, – почему так дёшево?
– Мы работаем напрямую от издательства, – отвечает тот.
– А что за издательство?
– Да какая вам разница! Вы берёте или нет? – торопит продавец. – Электричка сейчас отходит!
– Беру, – я протягиваю ему как раз оказавшиеся в кармане две десятки.
– Спасибо за покупку, – бурчит он и быстрым шагом удаляется в сторону тамбура, буквально расталкивая попадающихся ему на пути пассажиров.
– Это продавцы самой высокой касты, – слышу я голос напротив.
Отрываю глаза от только что приобретённой книги и вижу перед собой средних лет мужчину, лицо которого кажется мне отдалённо знакомым.
– Не понял, что вы говорите?
– Я говорю, это продавцы самой высокой касты, – отвечает тот, чуть подавшись ко мне, – они никуда не ездят и ходят по электричкам до их отправления. Те, что работают на ходу – каста низшая. В смысле, чем дальше от Москвы, тем ниже.
– Откуда вы знаете?
Вместо ответа мой сосед набирает побольше воздуха в лёгкие и выдаёт:
– Граждане пассажиры, обратите внимание на вашу обувь. Не сегодня, так завтра ей понадобиться чистка. Вашему вниманию предлагаются кремы для обуви "Радуга плюс", разработанные специально для наших климатических условий…
– Теперь понятно, – прерываю его я, – покупал я ваши кремы – дерьмо редкостное, уж, простите за откровенность.
– Совершенно с вами согласна, – вставляет женщина в шубе, сидящая справа от меня, – один раз так перемазалась, что аж кошмар!
– Я вообще-то знаю, – как ни в чём не бывало, отвечает попутчик, – что поделать: "не обманешь, не продашь" – первый и единственный закон рынка.
– Я думал, что первый закон рынка звучит несколько по-другому, – говорю я без особой охоты вступать в дискуссию и тем более в спор.
– Неужели "спрос рождает предложение"? – смеётся он. – Нет, молодой человек, только не в нашей стране. У нас наоборот, ненавязчивое, но настойчивое предложение рождает спрос.
– И оно, по-вашему, и заставляет людей покупать заведомо дерьмовые вещи?
– Именно! И ещё лень человеческая! Вот вы, – делая ударение на слове "вы", говорит он, – зачем вы купили эту книгу?
– Скажем так, мне вдруг захотелось её прочитать… – вру я.
– Нет, просто вам её принесли в руки. Раньше люди сами бегали, как савраски, за любой ерундой, а теперь им эту ерунду на блюдечке приносят. В этом всё дело.
– Просто у людей нет времени ходить по магазинам за всякой ерундой! – ворчит женщина слева. – А вы бессовестно этим пользуетесь!
– Вот именно! – мужчина поднимает вверх чуть кривоватый указательный палец. – Прошу не обижаться, но на фене "коробейников", пассажиры – это бараны, а сам процесс торговли называется: "доить электричку".
– Несколько унизительно, вам не кажется? – спрашиваю я.
Глаза собеседника вырождаются в две узенькие щёлочки.
– Кажется. Но и вы тоже смотрите на них свысока, да? Вы же считаете, что находитесь на более высокой ступени социальной лестницы, чем те, кто предлагает вам купить у них крем для обуви?
– Ну, да… – неуверенно отвечаю я, понимая, к чему он клонит.
– Вот, они это прекрасно чувствуют и таким образом вам мстят…
– Или просто завидуют, понимая, что действительно находятся на более низкой ступени социальной лестницы, – вставляю я. – Думаю, каждому из них хочется оказаться на месте пассажиров – не бегать по электричкам с баулами, а спокойно ехать домой, от безделья покупая всякий хлам у туземцев.
В глазах бывшего продавца кремов для обуви на мгновение вспыхивает нехороший огонёк.
– Возможно, вы правы, молодой человек, – произносит он напряжённо, – всем нам свойственно завидовать. Как, например, пассажиры набитой электрички с завистью смотрят в окно на проезжающие мимо авто.
Непроизвольно бросаю взгляд в окно и понимаю, что мы уже едем.
– Ух ты, я и не заметил, что мы тронулись! Кстати, а что вас повергло расстаться с вашим прибыльным бизнесом?
Мой собеседник тяжело вздыхает:
– В первую очередь, отсутствие перспектив. Максимум чего можно добиться – это нанять несколько дураков, чтобы ходили вместо тебя, но выше никак – в этом, как вы изволили выразиться "прибыльном бизнесе" всё уже давно и надёжно схвачено.
– И чем вы теперь занимаетесь?
Мужчина наклоняется ко мне:
– Фирму открыл на пару с приятелем, – говорит он тихо, – торгуем обувной косметикой.
– Какой косметикой? – переспрашиваю я.
– Обувной! – повторяет он громче. – Ну, кремами для обуви, только нормальными.
Обе женщины – та, что справа, и та, что слева – начинают одновременно хихикать.
– Вот моя визитка, – не обращая на них внимания, продолжает мужчина, – может, понадобиться.
Беру из его рук глянцевую коричневую карточку, на которой изображена золотая обувная щётка, под которой золотом же выведено:
ООО "Чистильщик" Леонов Сергей Сергеевич Генеральный директор
– Это, конечно, громко сказано: "генеральный директор", – будто оправдываясь, говорит мой новый знакомый, – в фирме, кроме меня, ещё три человека всего.
– Попробую угадать, все трое – тоже какие-нибудь директора?
– Точно, – смеётся он, – коммерческий, технический и исполнительный.
Я тоже улыбаюсь: фантазии ступивших на коммерческий путь соотечественников на большее не хватает, в кого ни плюнь – обязательно в директора попадёшь.
– Это потому, что всем хочется руководить, – будто читает мои мысли Леонов, – или, по крайней мере, чтобы другие думали, что ты – руководитель. И я тут, к сожалению, не исключение.
– Самокритично. Говорят, это и называется "понты", хотя я могу ошибаться.
На лице собеседника появляется выражение чрезвычайной задумчивости.
– Я под этим словом понимал публичную демонстрацию показателей некого статуса… – проговаривает он медленно, – собственно, что я только что и сделал!
Мой собеседник смеётся совершенно искренне, как ребёнок. Глядя на него сложно поверить, что передо мной представитель наиболее циничного сегмента российской коммерции – мельчайшего бизнеса.
– У меня с собой пиво, – неожиданно говорит он, – составите компанию?
Так как я никогда ничего не имею против вечернего пива, у меня в руках тут же оказывается зелёная бутылка с золотой этикеткой.
– О, "Золотой фазан"! Поохотимся…
Я открываю свою бутылку зажигалкой, а генеральный директор Леонов С. С. для этой цели достаёт из чемодана предмет, в котором я узнаю металлический футляр печати. Ребром футляра он ловко подцепляет крышку и – пшик! – бутылка открыта. Женщина справа, та, что когда-то покупала у него крем для обуви, саркастически хмыкает.
– За что пьём? – спрашивает Леонов, слегка поклонившись даме.
– За смычку спроса с предложением, – предлагаю я.
– Принимается! – хохочет тот.
Делаю маленький глоток – пиво в бутылке, скорее всего, совершившей продолжительное путешествие по морозу, холоднющее. Леонов, напротив, употребляет своё богатырскими порциями.
– Я давно заметил, – говорит он, причмокнув от удовольствия, – что дорога домой покажется вдвое короче, если пьёшь пиво, и вчетверо, если при этом ещё и разговариваешь.
– Это если пива хватит, – замечаю я.
Согласительно кивнув, Леонов внимательно смотрит на ватерлинию своей бутылки.
Беседа начинает утомлять, когда мы подъезжаем к станции Лосиноостровская. Мой собеседник, для которого бутылка "Золотого фазана" совершенно точно была не первой и, скорее всего, не второй, пускается в пространные рассуждения об устройстве российского бизнеса. Наш разговор быстро превращается в монолог, из которого я заключаю, что Леонова сильнее всего гложет зависть к более успешным конкурентам.
– Всё дело в том, что на коммерческой ниве нет, и никогда не будет равных возможностей, – вещает он, прихлёбывая из горлышка, – одни, как я – с серпом, а другие на комбайнах…
Чтобы хоть как-то участвовать в беседе, я киваю.
– …а комбайны эти они, разумеется, не купили, а украли! А что делать тем, у кого не было такой возможности? Правильно, ничего! Они неминуемо окажутся в аутсайдерах…
– Да, тем, кто прощёлкал этап первоначального накопления капитала, на вашем поле делать нечего, – подтверждаю я.
– Вот-вот! – радостно восклицает Леонов. – Потому-то я и в жопе!
Пиво заканчивается в Мытищах. Беседа к этому времени иссякает совсем, и до следующей станции – "Подлипки – Дачные" – мы едем молча. Когда за окном показываются освещённая площадь у магазина "Заря", Леонов начинает спешно собираться. После нескольких безуспешных попыток подбить меня выйти с ним и продолжить, новый знакомец, попрощавшись и зачем-то прихватив с собой мою и свою пустые бутылки, покидает вагон. Сжимавшие меня с флангов женщины тоже выходят, и я остаюсь на целом сидении один, чему, если честно, несказанно рад. Хоть одну остановку проеду, как человек.
До дома от станции я иду пешком. Мой путь лежит по так называемой "Аллее фаллоимитаторов" – улице, с обеих сторон обрамлённой поставленными ещё в восьмидесятые бетонными столбами, на которые новая власть так и не удосужилась водрузить фонари. Совершенно безлюдная, с накатанной ледяной колеёй, циклопическими сугробами по берегам, и, по вышеописанным причинам абсолютно неосвещённая, она сошла бы за иллюстрацию к Пушкинской "Метели", если бы не глухие пятиэтажки и огни проспекта Королёва, светящиеся вдали.
По дороге мне попадаются трое замёрзших до дрожи в конечностях бомжей, впряжённых в заваленную каким-то хламом волокушу. Медленно, с остановками, движутся они в сторону станции – там есть пункт приёма лома цветных металлов, работающий круглосуточно. Один из них – коренной – на секунду останавливает на мне неласковый взгляд, пристяжные не удосуживают и этим.
Даже сквозь мороз я чувствую их жуткий удушливый запах; всматриваюсь в изуродованные пьянкой и побоями лица – и мне становится противно и стыдно разом, будто я чем-то виноват в их бедственном положении, противно, что я живу этой стране, стыдно, что я – русский…
Одолеваемый невесёлыми мыслями, захожу в свой подъезд. По привычке бросаю взгляд на почтовый ящик – и сквозь круглые отверстия вижу, что там что-то есть. Открываю: пухлый конверт без адреса, с одной лишь однозначно узнаваемой подписью в графе "От кого". Любопытство побеждает, и я раскрываю конверт прямо тут, в подъезде.
Здравствуй, Лерик.
Я сама не знаю, зачем написала тебе в прошлый раз всякого. Точнее, знаю – была пьяна. Прости.
На самом деле, не всё так плохо. Мне кажется, я всё-таки люблю Сержика, потому что иногда его ненавижу. Помнишь, ты говорил, что по-настоящему ненавидеть можно только любимого человека? Вот так у нас и выходит. Я люблю его. Когда его нет рядом, люблю; люблю, когда он спит, когда бреется в ванной, когда ест… И ровно столько же раз ненавижу: когда он пропадает непонятно где, когда храпит, как трактор, когда утром занимает ванную, когда жрёт, как свинья… Он нужен мне, а я, кажется, нужна ему. И плевать, сколько он сейчас весит. Я тоже, знаешь, не тростиночка.
Ладно, с Сержиком разобрались. Теперь с тобой.
Ты, конечно, в курсе, какое место в моей жизни занимаешь, и что никто тебя с этого места уже не спихнёт. Поэтому я и пишу тебе – пойми, я хочу тебя забыть, выбросить тебя и всё, что с тобой связано, из головы навсегда, но не получается. Никак. Нет-нет, да всплывает что-нибудь в памяти, плохое или хорошее. Иногда я даже говорю с тобой, когда сижу дома одна, жду Сержика с какой-нибудь гулянки. Было бы у меня побольше мужиков, я бы, наверное, вспоминала вместо тебя кого-то другого, а так выходит, что вспоминать-то мне больше и некого. И вот сажусь я, как дура, за письмо и думаю: вот напишу ещё раз, последний-препоследний, запечатаю конверт, брошу его в почтовый ящик и забуду тебя навсегда. Но не выходит…
Так что, скорее всего, это моё письмо не последнее.
Не твоя Света.
P.S. Шлю тебе фотографии, где есть ты. Делай с ними, что хочешь – я бы всё равно когда-нибудь их сожгла…
– Что пишут, сынок? – слышу я сзади голос скрытно подобравшейся ко мне соседки снизу – незлобливой замшелой бабки, которой я иногда по вечерам отдаю оставшуюся в карманах мелочь.
– Пишут, что ненавидят, но на самом деле, похоже, ещё любят, – отвечаю я, запихивая набитый фотографиями конверт в карман.
– А так оно всегда, сынок, и бывает, – кивает бабка. – Мелочишкой-то не поделишься?
Часть вторая
Волшебная сила искусства
1
Мы лежим с Татьяной в постели голые. Она – кверху попой, читает "Вальсирующих" Бертрана Блие; я – на спине, изучаю трещины на потолке. Они напоминают мне зубцы крепостной стены, строители которой злоупотребляли джазом.
За окном только март, но солнце бьёт сквозь незашторенные окна так, что в комнате по-настоящему жарко.
– Если ты хочешь стать писателем, тебе в первую очередь надо отрастить нормальную бороду, – говорит Татьяна, не отрываясь от чтения.
Я молчу. Татьяна мне это уже говорила.
– И ещё курить трубку, а не твои дурацкие сигареты. Кстати, что ты куришь?
– "Золотую Яву".
– Брось сейчас же! Я имею в виду не курить, а "Золотую Яву".
– Чем тебе не угодила "Золотая Ява"? Хорошие сигареты…
На Татьянином лице появляются признаки подступающего раздражения: