- Ха! Да едва у кого-то из мальчишек возникал ко мне интерес, ты проходила мимо, и они мчались за тобой высунув язык, а про меня забывали напрочь. Эрла Пула я заполучила только благодаря тому, что он слеп как крот.
- Не говори глупостей. Эрл тебя обожал.
- Ага, а Уэйна Комера забыла? Когда он тебя увидел, он бросил меня, как горячую картошку, и помчался за тобой. Разбил мне сердце.
- Боже правый, Сьюки, да этот Уэйн никогда тебе не нравился. Он же был отвратный идиот!
- Сейчас-то я это понимаю. Кстати, раз уж об этом зашла речь, ты с кем-то встречаешься?
- Да. Вроде бы…
У Сьюки загорелись глаза:
- Я его знаю?
- Нет, вряд ли.
- Жалко. Я надеялась, у тебя умопомрачительный роман с какой-нибудь кинозвездой. Ну ты хотя бы влюблена?
- Слава богу, нет.
Сьюки удивилась:
- Ты что, не хочешь влюбиться?
- Ну, это мы проходили… Кошмар какой-то. Нет уж, хватит. Лучше пусть меня любят, чем я. Добейся меня - вот мой девиз.
- Слушай, Дена, а помнишь, как в колледже я по уши втрескалась в Тони Кертиса, а ты в этого писателя, как его… Теннеси Уильямса? У тебя над кроватью висела его фотография.
- Точно, господи, надо же… Как ты все помнишь? Я почти забыла.
- Да как я могла забыть! Ты же потащила меня к черту на рога, до самого Сант-Луиса, в штат Миссури, в паломничество, чтобы увидеть какую-то несчастную обувную фабрику, на которой он работал. Ты рыдала там, будто прикоснулась к святыне!
- Точно. Международная обувная компания…
- А потом мы на трамвае поехали к старой уродливой многоэтажке, где он когда-то жил.
- Господи, я все забыла.
У Сьюки был довольный вид.
- Ну вот, разве не приятно повспоминать прежние деньки? Теперь ты рада, что я приехала? А то ведь пыталась отвертеться. Теперь-то рада или нет?
- Да.
- Вечно мне приходится принуждать тебя к социальному общению. Если бы не я, ты никогда не вступила бы в "Каппа". Без меня ты и знать никого не желала, кроме этих экстравагантных актеров из театра, смахивающих на гомиков. Разве не правда?
- Правда, наверное.
- Помнишь, какая ты была застенчивая? А я тебя силком вытолкнула в свет. На самом деле ты сейчас звезда исключительно благодаря мне. По крайней мере, так я всем говорю, так что не вздумай озвучивать другую версию.
- Договорились.
- Я, конечно, шучу, но, Дена, разве ты не рада, что период увлечения претенциозным искусством и театром уже позади?
- Я увлекалась претенциозным искусством? Что-то не припомню такого.
- Не помнишь? А как ходила в тот дурацкий кинотеатр, где показывали разные странные фильмы?
- В "Лирик"?
- Да. Ты заставила меня посмотреть старое идиотское кино про клоуна, которое шло даже без перевода, не по-английски.
- "Дети райка"? Это был французский.
- В общим, французский или не французский, неважно, но фильм идиотский. Ты таскала меня в самые безумные места, как куклу, и я тебе это позволяла. Мама говорила, что я слаба на голову, и, видимо, была права, но нам было весело, правда? Что ты отчебучивала - ужас, такая дурочка была. Помнишь, как нам влетело за то, что мы всю ночь ржали? Помнишь Джуди Хорн, у которой был гайморит? Она долбила нам в стену, чтобы мы заткнулись. Помнишь, на вечере выпускников "Каппа" ты притворилась шведской студенткой, прибывшей по обмену? Оделась как чучело и говорила с акцентом, это был просто улет.
- Шведской?
- Ну да! Боже мой, а греческая неделя и песня, которую ты написала для скетча "Каппы"!
Дена смотрела на нее в недоумении.
- Да ты помнишь! Ты заставила нас засунуть воздушные шары под свитер, и мы пели "Благодарность молочным железам". Мы были такие глупые и такие счастливые! И ржали с утра до ночи.
- Правда? Я помню, что мы иногда веселились, но чтобы все время были счастливые, такого не помню.
- Ты была! Ничто не могло испортить тебе настроения. Всегда ходила с крыльями за спиной.
- Правда?
- Да.
- Хм. Ты уверена?
- Конечно, я же твоя соседка по комнате. Небось должна знать.
- Странно. Я помню, что в юности была несчастлива, вроде бы.
- Да нет же! Была немного мрачноватая, и только. Я считала, что это от всех этих жутких драм, в которых ты играла главные роли. Ты торчала в этом театре ночи напролет, и мне приходилось спускаться и открывать тебе дверь черного хода. Ты столько времени там проводила, что все решили, будто у тебя тайная любовь, а кто он, ты не говоришь. И однажды ночью - неужели не помнишь? - мы с Мици Макгрюдер - кстати, она наконец вышла замуж - прокрались в театр и увидели, как ты в два часа ночи репетируешь на сцене в полном одиночестве. Ты пела, смеялась, танцевала. Это было безумие, выходило за все рамки. Что ты там вытворяла?
Дена пожала плечами:
- Бог его знает. Наверное, репетировала что-то. Что я, помню, что ли.
- В общем, как бы там ни было, а результат налицо. Видишь, ты у нас звезда. А теперь расскажи, с кем ты встречалась.
- В смысле?
- С кем из звезд? Знакома с Тони Кертисом?
- Нет.
Сьюки была явно разочарована.
- А чего же ты у него интервью не возьмешь? Наверняка все с удовольствием смотрели бы. Ты меня слушай, Дена, я ведь - глас народа.
Тут подошла грузная официантка, встала у стола, долго разглядывала Дену, потом спросила, как ее зовут.
- Простите, что? - Дена подняла на нее глаза.
- Как вас зовут? Говорят, вы типа знаменитость.
Сьюки с радостью пояснила:
- Это Дена Нордстром, вы видели ее по телевизору.
Официантка, не имевшая представления, кто такая Дена, тут же сказала:
- А можно тогда у вас автограф?
Сьюки, ставшая к этому моменту бывалым профи, ответила:
- Конечно, можно. У вас есть карандаш и листок бумаги?
Официантка протянула Дене чековый блокнот:
- Вот, взади тут напишите. Для Билли.
Потом Билли обернулась и заорала:
- Тельма, поди сюда, возьми у ней автограф! И Дуэйна с кухни зови! - И спросила у Сьюки: - Можно для Дуэйна еще один?
Сьюки спросила:
- Дена, для Дуэйна еще подпишешь? - Потом обратилась к официантке: - А кто у нас Дуэйн?
- Повар.
- Это повар, Дена, ты ведь не возражаешь, нет?
Дена подписала блокнот другой официантки.
- Хорошо, но скажите ему, пусть поторопится.
Билли сунула ей клочок бумаги:
- А вот, черкните тута. Он щас занят. Я ему передам.
Дена подписала бумажку.
- Спасибо.
Сьюки сияла.
- Дена, я всегда знала, что ты прославишься, а теперь чувствую себя гордой, как мамаша. Я же тебе постоянно об этом талдычила, правда?
- Неужели?
- Ну да, ты что ж, совсем ничего не помнишь? - Сьюки поглядела на нее с сожалением. - Дена, ты не скучаешь по юности? Мне так не нравится быть взрослой. Конечно, я ни на что не променяла бы Эрла и моих девочек, но разве тебе не хотелось бы вернуться в прежние времена, ни о чем не беспокоиться, делать глупости и бегать на свидания?
Дена глянула на часы и удивилась, что уже так поздно.
- Черт, Сьюки, мне надо бежать.
Сьюки взвыла:
- О нет! Мы еще даже не начали. Только к интересному подобрались.
- Мы скоро опять увидимся. Обещаю.
Вдруг Сьюки запаниковала:
- Стой! Чуть не забыла! Я же должна сфотографировать нас для газеты "Каппа кей". - Она нырнула в сумку и выудила фотоаппарат. - Это секунды не займет. Сейчас позову официантку Билли, она щелкнет.
Проводив Дену до лимузина, Сьюки обняла ее на прощанье.
- Пообещай… Пообещай, что если когда-нибудь снова окажешься к югу от линии Мейсона-Диксона, то позвонишь. А иначе сама узнаю, припрусь и устрою тебе скандал.
Дена засмеялась:
- Обещаю.
- Да, и еще, если когда-нибудь встретишь Тони Кертиса, скажи ему, что у него есть преданная фанатка в Сельме, штат Алабама.
- Скажу.
Когда она уже отъезжала, Сьюки помахала рукой и крикнула:
- Люблю тебя!
В самолете Дена заказала "Кровавую Мэри" и задумалась о той девочке, которую описала Сьюки. Неужели это она и есть? Неужели Сьюки так в ней ошибалась? Девочка, которую она, как ей казалось, помнила, была грустная, заторможенная, много плакала, часами сидела, глядя на сверкание солнца в листве, и чего-то сильно, до боли, хотела. Но чего она хотела и куда это желание делось, Дена не знала. Дело в том, что она едва помнила ту девочку.
Она заказала еще одну "Кровавую Мэри" и проспала до самого Нью-Йорка.
Огни города
Нью-Йорк
Декабрь 1951
Когда Дене было семь лет, ее мама получила работу в "Бергдорфе" в Нью-Йорке и отослала дочь в школу-пансион в Коннектикут. Дена ненавидела слоняться по длинным, темным, пустым коридорам и ждать, когда приедет мама. Через пару месяцев настоятельница написала маме, что Дена плохо сходится с другими детьми.
"Наши ученики все в какой-то мере скучают по дому, особенно если в семье один ребенок, но Дена, боюсь, - трудный случай. Она вас явно обожает и здесь ужасно несчастлива. Обычно мы подбадриваем родителей, просим им дать детям время привыкнуть к новому окружению, но я сделаю исключение в нашей политике и спрошу, нельзя ли Дене почаще проводить выходные дома?"
Дене нравилась новая квартира матери - рядом с Грамерси-парком, на красивой улице, обсаженной деревьями. Дена спала на кушетке в гостиной. Квартира была на цокольном этаже, и окна находились почти вровень с тротуаром. Всю ночь фонарь на углу наводнял комнату черными кружевными узорами, когда ветер трепал листья, заставляя их танцевать на свету. Поздней ночью она слышала, как мимо окна проходят парочки влюбленных, - тяжелые удары мужских ботинок, звонкое цоканье женских каблуков. Она слышала приглушенные голоса - глубокий, низкий мужской и смеющийся женский. Иногда она слышала музыку по радио, когда проезжала машина, высвечивая фарами витиеватую решетку окна и превращая маленькую гостиную в волшебный театр теней и звуков. Дену переполняли мечты и любопытство. Ей было всегда интересно, откуда и куда идут люди, она мечтала обо всех этих удивительных местах, куда когда-нибудь и сама сможет пойти. Она страстно жаждала будущей, когда-нибудьной жизни в белом доме, который себе намечтала. Белый дом на зеленой лужайке, и мама всегда улыбается.
В то Рождество мама разрешила ей приехать на целую неделю. Это были замечательные каникулы. Мама сводила ее пообедать в ресторанчик "Хорн энд Хардарт", где они выбирали блюда из маленьких окошек, пили горячий кофе и ели пирог. Они прошли пешком до Пятой авеню, разглядывая сотни людей, Санта-Клаусов на каждом углу, витрины с крошечными, вращающимися под музыку вещицами, потом отправились в "Рэдио-Сити" смотреть рождественское представление, где Дена сидела с открытым ртом, зачарованная зрелищем. Она никогда не видела живого верблюда, а "Рокетты", одетые в красную с золотом униформу, были похожи на оживших игрушечных солдатиков. Она почти не дышала, глядя на все эти огни, завороженная тем, как они меняют цвет, опять же как по волшебству. Пока другие дети смотрели представление, Дена вся извертелась, оглядываясь на прожекторы, испускающие лучи из темного зрительного зала, чтобы образовать идеальный круг яркого белого света на сцене и занавесе. И мало того! Мама поразила ее, сказав, что знает одну из "Рокеттов" и что они идут за кулисы знакомиться.
За кулисами мамина подруга, милая женщина по имени Кристина, устроила им полный обзорный тур от огромного, сплошь в зеркалах, репетиционного зала до гримерок. За сценой толпились "Рокетты", музыканты, работники сцены и дамы в ярких костюмах, но Дена хотела знать только одно: кто заставляет прожектора на куполообразном потолке менять цвет с одного на другой и как они это делают. Кристину рассмешил вопрос, заданный такой малюткой, и она представила Дену человеку по имени Арти. Тот повел ее смотреть главный пульт управления с 4305 цветными ручками, которые управляют желтым, зеленым, красным и голубым светом, и рассказал о 206 прожекторах. Дена стояла рядом с ним и зачарованно слушала. Потом они ужинали с Кристиной в закрытом для публики кафетерии мюзик-холла "Рэдио-Сити", где едят танцоры и служащие. Ночью у Дены в голове все крутилось и вертелось. Она за всю жизнь не получала столько впечатлений зараз. Она спала рядом с мамой, держа ее за руку, и думала о прожекторах. Потом, два месяца спустя, без всякого предупреждения мама внезапно бросила работу и переехала в Кливленд, штат Огайо, и до лета Дена ее не видела. Но она не забыла ту ночь в "Рэдио-Сити" и с тех пор полюбила свет - любой: солнечный, лунный, электрический, поскольку именно освещение впервые обратило ее к театру. Она начала работать со светом в колледже и была поражена, насколько просто, одним движением рычажка, она может превратить сцену из яркой, веселой залы с ясным белым солнечным светом, льющимся в окна, в мрачную, пугающую, полутемную каморку. Она проникала в театр посреди ночи и часами играла с освещением. Она училась создавать разные настроения. Как раз в тот год она стала просто одержима светом. Тогда впервые она почувствовала, что полностью контролирует свою жизнь. Огни и вытащили ее обратно в Нью-Йорк.
Информационный бюллетень "Каппа",
Южный методистский университет
Сельма, Алабама
1973
Привет, Каппы!
Чего это она, спросите вы, такая радостная? Отвечу: в этом году как никогда находятся старые друзья и обновляются дружбы, и наша новая ответственная по новичкам, Лесли Вули, говорит, что этот год был вообще самый успешный. У нас 34 НОВЫЕ КАППЫ! Я присутствовала каждый раз, как юный член общества "Каппа" получала эмблему с ирисом и поздравление от всех Капп университетского городка с КАППА-ПОЦЕЛУЯМИ и объятиями. Каждой Каппе вручали значок с ее КАППСКОЙ КЛИЧКОЙ, чтобы она почувствовала себя как дома. Потом они по очереди вставали и говорили, что для них значит быть Каппой (трогательно до слез!). Потом всех принятых вывели на веранду, и вечер закончился Верандовой Песней.
А теперь - моя самая волнующая новость! Мне удалось встретиться с одной из самых знаменитых за последний месяц Капп в Атланте. Она приезжала в город получить награду от организации "Американские женщины на радио и телевидении". О ком я говорю? Конечно же, это не кто иной, как Дена Нордстром! Она шлет всем Каппам наилучшие пожелания, а мы с ней предавались воспоминаниям о прежних деньках, когда жили в одной комнате. Погрузились во тьму веков, ХА-ХА. Фотка получилась нерезкая, но все равно прилагаю.
КАППЫ ПРОДОЛЖАЮТ ЗАЖИГАТЬ, так что, девчонки, если вы стремитесь к славе, то, может быть, через годы кто-нибудь из сестер "Каппа" разыщет вас и скажет: "Я ПОМНЮ ТЕБЯ, КОГДА…"
Сьюки Кракенбери Пул, выпуск 1965.
Вдохновенные речи Айры
Нью-Йорк
1974
После первого обеда с Говардом Кингсли Дена изо всех сил старалась развернуть шоу в противоположном направлении, но мало чего добилась.
Уже в четвертый раз просила она Айру поставить в программу интервью со слепой женщиной, которой присудили звание Учитель года, и в четвертый раз он ей отказывал. Уоллес, остатки шевелюры которого в этот момент стриг личный парикмахер Нейт Албетта, сказал:
- Никто не захочет смотреть эту слащавую до тошноты хренотень, правда, Нейт?
- Меня не спрашивайте, - ответил Нейт. - Откуда мне знать.
- Нет, захотят, Айра, - возразила Дена. - Вы не в курсе, но вокруг много хороших людей. Не все стараются перегрызть друг другу глотку. Пора вам выехать за пределы Нью-Йорка, поездить по стране, познакомиться с людьми, которые вас смотрят.
- Ты намекаешь, что я не знаю своего зрителя? Я? Ты видела цифры этой недели?
- Нет. Но дело не в этом.
- Я тебе кое-что скажу, с твоего разрешения, и я, между прочим, цитирую того великого журналиста, Уолтера Уинчелла. "Слухи - как наркотик, если подсадил людей, им каждый день нужна новая доза, и если ты их не подведешь, они будут твоими до конца жизни".
Дена закатила глаза:
- Прекрасно, Айра, давайте выгравируем это на бронзовой доске и повесим на стену. - Дена посмотрела на Нейта, державшего в руке острую бритву: - Может, перережете ему горло, ради меня, а?
Нейт засмеялся, он привык к их спорам.
- Знаешь, детка, пора тебе избавиться от своих ошибочных представлений о человеческой натуре. Люди только и ждут, чтобы замарать грязью ближнего своего. Вот что заставляет мир крутиться и дает тебе зарплату, так что молись, чтобы ничего не изменилось. Ты где-то понабралась дурацких фантазий о братской любви. Да нет ее, пф! Думаешь, люди - это такие белые птички, парящие в облаках? Ничего подобного. Они свиньи и любят валяться в грязи.
- Прелестно выразились, Айра. Я так рада, что вы мне все это рассказали. А то я уж было начала подозревать, что в мире есть один-два достойных человека. Хорошо, что вы мне вовремя открыли глаза.
Нейт опять засмеялся, а Уоллес сказал, раскурив погасшую сигару:
- Давай, давай, можешь насмехаться, но если не будешь держать ухо востро, тебя затопчут. Нахваталась каких-то идеалистических идей. Человек - благородное создание, мы, мол, можем изменить природу человека… Чушь все это. Не можешь ты ее изменить, сколько ни долбись головой о стену. У людей была пара миллионов лет, чтобы измениться, и они пока не изменились, правда?
- Не слишком.