- Ага, и не собираются меняться. По крайней мере, ты этого не увидишь. Так что забудь об этом.
- А вы никогда не чувствовали себя хоть немного виноватым?
Уоллес вскинул руки:
- Иисус, что за дела? - Он поглядел на Нейта: - Я, кажется, вдруг очутился в фильме Франка Капры. Только пощадите, не давайте мне роль жалкого неудачника.
- Айра, я не навязываю вам роль неудачника. Я согласна, надо говорить о коррупции, но вы вряд ли знаете: народ жалуется, что передачи становятся слишком жестокими. Я постоянно это выслушиваю.
- Естественно. Богатеи и власть имущие больше не могут контролировать прессу, и это их бесит. Но злодеи не мы, а они. Не стреляйте в гонца.
- Я не стреляю, но скрытые камеры, которые вы ставите, - вещь очень сомнительная.
- Эй, а кто тут решает, что умалчивать, что говорить? Ты? Президент? Нет. Говард Кингсли? Нет. Этот стародавний треп о том, что новости нужно умалчивать по причинам национальной безопасности, уже никого не убедит. Мы спустили с них штаны и выставили напоказ их хозяйство, и, разумеется, им это не нравится. Поэтому-то они и визжат как недорезанные свиньи, и кого бы мы ни застукали - кого угодно, будь это хоть сам Папа Римский, - на том, что он полез в казну или еще куда, где ему не место, мы об этом заявим. Правильно, Нейт?
- Правильно.
- Теперь-то телевидение зауважают. Мы можем поднять их или опустить, и они это поняли. Держись рядом со мной. Делай, что я тебе говорю, и народ будет драться, чтобы попасть к тебе на передачу. Ты станешь известней, чем большинство этих засранцев, у которых ты берешь интервью. И поверь, они рухнут и сгорят, а ты останешься и еще долго будешь работать.
Уоллес поднял руку, останавливая Нейта, и наклонился к Дене:
- Помнишь парня, который недавно залез на крышу высотки на Шестьдесят седьмой улице? Он грозился спрыгнуть, собрал толпу, и через каких-то полчаса они стали орать ему: "Прыгай, прыгай!"
- Да, помню. Гадость.
- Ага, гадость, но это и есть твоя аудитория, детка, вот они, твои "хорошие" люди. Так что когда ты берешь интервью, помни: они сидят и ждут, чтобы что-нибудь произошло. Они хотят событий, и рейтинг - тому доказательство. Думаешь, Уинчелл был виноват? Да нет же, черт, но помнят его, а не этих снобов из загородных клубов.
- Айра, я только спрашиваю, почему нам всегда нужно бить так больно? Это же не война, а всего лишь телепередача. Неужели нельзя для разнообразия показать несколько историй об интересных людях?
- Хочешь проповедовать? Иди в церковь. Это тебе не "Уолтоны", это новости.
- Полагаю, это ответ "нет", никаких учительских историй.
- Только если учитель заодно еще и растлитель малолетних. - Уоллес подал знак Нейту продолжать. - Вот тогда это история.
Не было, конечно, смысла спорить с Айрой. Он прав. И рейтинги доказывали его правоту. Он первым ввел моду на интервью-западни и стал совершенствовать возбуждающий болезненный укус. Поначалу над ним смеялись, затем стали ненавидеть, но теперь - нет. Мир так называемых теленовостей менялся, и менялся быстро. И сейчас все стремятся к такого рода изменениям.
Как любил говорить Айра, "эй, да это бы и так случилось, просто я первый до этого додумался".
Встреча
Нью-Йорк
1974
Дена проснулась в ужасе перед предстоящим походом к врачу, но идти все равно придется. Он отказывался и дальше прописывать лекарства без осмотра. Повезло же ей попасть к настоящему деспоту. После осмотра она сидела у него в кабинете, умирая от желания курить, пока доктор Холлинг проглядывал свои прошлые записи и изучал результаты гастроскопии, которую он заставил ее снова сделать. Вид у него был недовольный.
- Дена, ваша язва не затягивается, хотя должна была. Честно говоря, стало даже хуже. - Он посмотрел на нее: - Вы не курите?
- Нет.
- Ни кофе, ни алкоголя?
- Нет.
- И диету соблюдаете?
- Да, полностью.
На прошлой неделе она действительно съела тарелку овсянки.
- Ну, тогда не понимаю. - Он вздохнул. - Единственная причина, которая приходит мне в голову, это обычный стресс. Так что мне остается только прописать вам постельный режим.
Дена встревожилась не на шутку.
- Постельный режим? Это как?
Он глянул на нее поверх очков:
- Дена, это именно так, как я сказал. Я собираюсь уложить вас в постель по крайней мере на три недели. У меня ощущение, что иначе вас не остановить. Вы на грани. Еще немного - и язва начнет кровоточить, и тогда только операция. Или хуже - вы умрете от потери крови.
- Но она еще не кровоточит?
- Нет, но к этому идет, если станет хоть немного хуже. И я не позволю вам себя убить.
- Но мне нужно работать. Правда. Я потеряю работу, если залягу. А я только пробилась.
- Дена, это ваше здоровье.
- Послушайте, я обещаю. Я пойду прямо домой, лягу в постель и буду пить молочные коктейли и есть пюре - правда. Обещаю. Я всю жизнь работала, чтобы попасть туда, где сейчас оказалась. Неужели ничего нельзя сделать? Может, еще каких-нибудь таблеток пропишете?
Доктор Холлинг покачал головой:
- Нет. Вы уже все перепробовали, ничего не помогает.
- Честно говоря, я иногда позволяла себе отклоняться от диеты. И я покуриваю. Может, слишком много носилась, но я обещаю исправиться. В следующий раз вы увидите меня на сто процентов здоровее. Ну пожалуйста!
Он откинулся на спинку кресла:
- Это против моих правил, но я заключу с вами сделку. Я хочу, чтобы вы пришли через два месяца. И если лучше не станет, заточу вас в больницу, поняли?
- Да, да, поняла.
- А пока я хочу, чтобы вы побеседовали с моим другом. Может, он разберется, что является причиной этого стресса. Вы слишком молоды, чтобы доводить себя до такого состояния. Поговорите с ним, может, он поймет, что вас… снедает. Может, это не только из-за работы.
Он написал имя и адрес. Дена успокоилась.
- Хорошо. Пойду к кому скажете.
Доктор протянул ей листок. Но, прежде чем отпустить бумажку, сказал:
- Пообещайте, что будете ходить к этому человеку не меньше двух раз в неделю, или немедленно кладу вас в больницу.
- Клянусь. Позвоню ему, как только доберусь до дому.
Если бы Дена могла, она бы выбежала из кабинета бегом.
Днем она позвонила этому О'Мэлли и три дня спустя вошла в здание, где он вел прием, и прочитала в расписании на стене: "Доктор Джералд О'Мэлли, психиатр. 17-й этаж".
Дена пришла в ужас. Психиатр? Он что, обалдел, этот доктор Холлинг? Она хотела развернуться и уйти. Но одумалась. Холлинг узнает, если она не придет, так не лучше ли сходить, а про себя посмеяться над ними обоими.
Она поднялась на семнадцатый этаж, постучала и услышала: "Войдите". Навстречу Дене поднялся молодой врач, немногим старше ее самой, пожал ей руку:
- Здравствуйте, мисс Нордстром, я доктор О'Мэлли.
Аккуратный молодой человек смахивал на ученика частной школы и носил очки в роговой оправе. У него были голубые глаза и чистая, почти младенчески свежая кожа. Ощущение, что утром, перед уходом, его одевала и причесывала мамочка.
- Вы врач?
- Да. Присядете?
- Не знаю почему, - сказала она, садясь, - но я ожидала увидеть человека постарше и с бородой.
Он засмеялся.
- Жаль вас разочаровывать, но с бородой у меня как-то не сложились отношения.
Он сел, приготовил ручку и тетрадь и стал ждать, когда она заговорит. Ей предстояло узнать, что он это делает весьма часто.
Наконец она произнесла:
- Гм, я здесь не для того, чтобы попасть на прием к психиатру. Точнее, я здесь не потому, что считаю, будто мне нужен психиатр, поверьте.
Он кивнул. Это он тоже будет проделывать весьма часто.
- У меня язва, и это идея доктора Холлинга. У меня просто небольшой стресс, связанный с работой.
Он удовлетворенно кивнул и сделал пометку. Она откинулась на спинку и стала ждать, что он скажет.
Он молчал.
- В общем, поэтому я и здесь - из-за стресса по работе.
- А-га, - кивнул он, - а чем вы занимаетесь?
- В смысле?
- Какая у вас работа?
Дена была поражена.
- Телевидение!
- Что вы там… делаете?
- Я на нем работаю.
Он кивнул и стал ждать, что она продолжит. Повисла еще более длинная и неуклюжая пауза.
- Вы могли меня видеть. Я беру интервью в вечерней программе новостей.
- Нет, простите. К сожалению, я не имею возможности часто смотреть телевизор.
Он совсем сбил ее с толку.
- Ну ладно. В общем, это важная работа, и…
Вдруг Дена почувствовала раздражение. С какой стати объяснять, кто она такая и что делает.
- Вы наверняка говорили с доктором Холлингом насчет моей язвы. Он считает, что я должна с кем-то побеседовать о стрессе. - Дена взглянула в сторону кушетки. - Я не должна лечь или… еще чего?
Доктор О'Мэлли сказал:
- Только если сами захотите.
- Ага. Ну а… закурить можно?
- Я бы попросил этого не делать.
Дена разозлилась уже не на шутку.
- У вас что, аллергия какая-нибудь?
- Нет. Просто с язвой курить не следует.
Дена злилась все больше. Закинув ногу на ногу, она принялась покачивать туфлей. Парень-то настоящий кретин.
- Слушайте, я пришла только потому, что обещала доктору Холлингу.
Он кивнул.
- Ну так я не знаю, что мне нужно говорить. Не хотите задать мне какие-нибудь наводящие вопросы?
- А о чем бы вы хотели рассказать? - по-прежнему уклончиво спросил он.
- Я вам уже сказала. У меня на работе нервная обстановка, мне трудно заснуть, я думала, вы мне что-нибудь пропишете, и все.
- Предполагается, что сначала мы немного побеседуем.
- О чем вы хотите побеседовать?
- Вас беспокоит что-нибудь определенное, о чем бы вы сами хотели поговорить?
- Вообще-то нет.
Он смотрел на нее и ждал. Она оглядела кабинет.
- Послушайте, я уверена, что вы хороший человек, и не хочу обижать вас, но я во все это не верю. Все это нытье и жалобы на то, что твои мама и папа сделали, когда тебе было три года. Может, некоторым это подходит, но я никаким боком не принадлежу к их числу.
Он опять кивнул. Она продолжала:
- Я не в депрессии, у меня отлично идет работа. У меня нет желания спрыгнуть с Бруклинского моста, и я не считаю себя Наполеоном. Родители меня не били…
Доктор О'Мэлли, что-то пометив в тетрадке, сказал:
- Расскажите мне побольше о ваших родителях.
- Что?
- О ваших родителях.
- Нормальные были родители, они умерли, но они не привязывали меня к спинке кровати и ничего такого не делали. Я очень общительна. Обо мне всегда говорят, что я уверенная в себе и мудрая. Люди приходят ко мне со своими проблемами. Если откровенно, все говорят, что я самый нормальный человек в мире, а в моей работе, поверьте, это явление довольно редкое.
- Братья, сестры?
- Что братья-сестры?
- Есть?
- Нет. Я одна.
- Ясно. - Он записал: "Единственный ребенок". - Сколько вам было, когда умерли родители?
- Отец был убит на войне до моего рождения.
Он ждал. Она оглядывала кабинет.
- Сколько лет нужно, чтобы стать психиатром?
Доктор О'Мэлли сказал:
- Много. А ваша мать?
- Что?
- Сколько вам было, когда умерла мать?
- Не помню. На психиатра нужно меньше учиться, чем на настоящего врача?
- Нет, не меньше. Что вызвало смерть?
Дена посмотрела на него:
- Чью?
- Вашей матери.
- А-а, ее сбила машина. - Дена принялась рыться в сумке.
- Ясно. Какие вы чувства испытали?
- Такие, какие обычно испытывает человек, чью мать сбивает машина. Но потом все проходит. Нет ли у вас какой-нибудь жвачки или еще чего?
- Нет, к сожалению.
Он ждал, что она продолжит, но она молчала. Через минуту она еще больше разозлилась:
- Слушайте, я пришла не для того, чтобы меня анализировали. Мне это не нужно. Жаль огорчать вас, доктор, но я абсолютно счастливый человек. У меня есть все, что я хочу. У меня есть любимый. Все идет как нельзя лучше, единственный минус - это язва.
Он кивнул и сделал пометку. Да что там у него за почеркушки, крестики-нолики, что ли? Как только время сеанса закончилось, Дена тут же ушла. Интересно, о чем она будет говорить с этой хладнокровной рыбиной целых два месяца? Как с ним вообще можно о чем-то разговаривать? Он же идиот, неандерталец.
Даже телевизор не смотрит, господи прости.
Тем временем в Спрингс
Элмвуд-Спрингс, штат Миссури
1974
Норма, Мак и тетя Элнер обедали в гостиной. Норма подала булочки.
- Бедняжка Тот, все утро потратила на этот пирог, и все пропало. Надо вам сказать, она ужасно невезучая.
Тетя Элнер сделала грустное лицо.
- Бедняжка Тот.
Норма сказала:
- Надо же было Синему Мальчику такое отчебучить. И как раз в тот день, когда у нее вышел такой восхитительный коричный пирог для праздничного ужина в церкви.
- Надо отдать ей должное, - сказала тетя Элнер, - коричные пироги удаются ей на славу.
- О да, что касается коричных пирогов, здесь Бедняжке Тот нет равных.
- Что за Синий Мальчик? - спросил Мак.
Норма сказала:
- Это тот, кто загубил ее пирог. Она сказала, что отошла за блюдом, чтобы переложить его, возвращается, глядь - батюшки, он весь в птичьих следах. Затоптал все напрочь.
Мак снова спросил:
- Что за Синий Мальчик?
- Ее дурацкий попугай.
Тетя Элнер сказала:
- Он не синий, скорее уж зеленый, если вы меня спросите. Ко всему прочему Бедняжка Тот, похоже, еще и дальтоник.
Норма задумалась.
- А по-моему, женщины дальтониками не бывают. По-моему, только мужчины… Мало того что Бедняжку Тот угораздило выйти замуж за пьяницу, так этой беды еще не хватало.
- Почему же она назвала его Синим Мальчиком, если он зеленый? - спросил Мак.
- Не знаю почему, вопрос не в этом. Вопрос в том, что он делал за пределами своей клетки? Она сказала, что ей пришлось его выбросить и начать все сызнова.
- Попугая?
- Нет, Мак, пирог.
Тетя Элнер сказала:
- Зачем уж так-то, от птичьих следов еще никто не умирал.
Норма посмотрела на нее с тревогой.
- Не знаю, как вы, но я бы нипочем не стала есть пирог, вдоль и поперек истоптанный заразной птицей. А вдруг она к тому же сделала на этот пирог свои дела? Ужас какой - чтобы все прихожане в одночасье слегли от неведомой птичьей болезни. И подумать только, на следующий же день с ней приключилась эта история с волосами. Она говорила, что когда Дарлин выпустила ее из сушилки и стала расчесывать, волосы вылезали целыми пригоршнями. Говорила, ей повезло, что вообще на голове хоть что-то осталось.
Тетя Элнер сказала:
- Птицы вовсю расхаживают у меня по столу, и ничего, не померла пока. По-моему, можно было просто стереть следы, и все.
- Так, напомните мне, пожалуйста, впредь не есть в одном доме. Короче, она говорила, что Дарлин вылила ей на голову слишком много перекиси и передержала вдобавок и еще что-то в этом роде. В прошлом году, если память мне не изменяет, она сотворила то же самое с племянницей Вербены.
- Одного не понимаю, почему вы продолжаете к ней ходить, - сказал Мак.
- Мак, а ты не думал, каково ей одной растить четверых? А все благодаря твоему милому дружку, который просто взял и дал деру, исчез в голубой дали с этой зубной медсестричкой, а ее оставил на мели с четырьмя крошками.
- Моему милому дружку? Норма, я всего-навсего пару раз сыграл с этим парнем в боулинг. Ему было двадцать лет. Я даже не помню, как он выглядел.
- Я скажу тебе, как он выглядел. Как преступник, вот как, сплошь в татуировках. И круглые глазки-горошины. Как ты умудрился связаться с такой темной личностью - выше моего понимания. Или тебе неважно, с кем шары гонять?
- А я не могу понять, как тебе удается с разговора о волосах перескочить на мой боулинг?
Тетя Элнер, которая по случайному совпадению как раз подкладывала себе очередную порцию горошка, сказала:
- Эти дети получили в наследство папочкины глаза-горошины.
Норма согласилась:
- Да, но старший неплохой парнишка. - Она обернулась к мужу: - И вообще, Мак, что ты ей предлагаешь, не работать? И пусть дети с голоду помирают?
- Нет, конечно, зачем же помирать. Просто вы, по-моему, без конца жалуетесь, какой она дрянной парикмахер. Разве нельзя подыскать другую работу, в которой она бы хоть немного соображала? Официантки, например, или что-нибудь в этом роде?
Тетя Элнер возразила:
- Ей ума не хватит работать официанткой, дай ей бог здоровья.
- И каким же умом надо обладать, чтобы работать официанткой?
Норма сказала:
- Официантка должна как минимум уметь писать, чтобы заказы записывать. Она говорит, что это единственная работа в городе, где не требуется знать грамоту. Признаюсь, я читала каждую этикетку на ее банках-склянках, прежде чем она польет мне этим голову.
Тетя Элнер все грустила.
- Бедняжка Тот… у нее и без того были реденькие волосы. Такие же, как у ее матери, прямо насквозь просвечивали.
Норма сказала:
- Я где-то читала, что девяносто девять процентов преступников делают себе татуировки. А ты этого не знал, Мак?
- Нет.
- Так вот знай теперь. Покажи мне татуировку - и я покажу тебе преступника.
- Непременно скажу об этом преподобному Докриллу. У него тоже есть татуировка.
Норма изумилась:
- У пресвитерианского священника?
- Ага.
- Не может быть! И где же?
- На руке.
- И что там написано?
- Не помню.
- Все ты выдумываешь. Нет у него никакой татуировки.
- Есть. А у нас еще есть масло?
Норма поднялась и сходила на кухню.
- Мак Уоррен, все ты врешь. Нарочно выдумываешь, чтобы меня подразнить.
Мак засмеялся и посмотрел на тетю Элнер.
- Нет, не выдумываю. Есть у него татуировка.
- И когда же ты ее видел? - спросила Норма.
- Прошлым летом, когда мы новую пожарку строили. Он снимал рубашку.
- А где на руке?
Мак показал на предплечье:
- Где-то тут.
- Нет, не верю я тебе. В жизни не слыхала, чтобы пресвитерианский священник разгуливал с татуировками. Ты сочиняешь.
- Норма, я не сочиняю. Мне совершенно все равно, хоть бы у него портрет Мэрилин Монро на заднице красовался, но я тебе говорю, татуировка у него есть…