МАА-ЛИН, а не МАР-ЛЕНА, Ма-аалин Уорринер, Ма-аалин Боутрайт, Марлин О'Брайен, Марлин Репетти, и нисколько меня не удивило, что Марлена Лейбовиц была прежде Мааалин Кук и появилась на свет в Беналле, очень миленьком городке на севере Восточной Виктории, ненамного больше Бахус-Блата.
Братец удивился, потому что считал ее АМЕРИКАНКОЙ, а она - Марлин Кук, ее мамаша держала КОФЕЙНЮ. Из тех девушек, которые всегда ПИШУТ и просят рассказать ОТКУДА ВЗЯЛСЯ САХАР или О ПЕРВОЙ АВСТРАЛИЙСКОЙ МАШИНЕ. Узнав это, я с огорчением понял, что она придется под стать брату, ведь из-за него наш почтовый ящик номер 46 вечно оказывался забит БРОШЮРАМИ и ОБРАЗЦАМИ в ущерб нужным бумагам.
Сначала пишут, потом бросают родные места, чтобы превратиться, как она, в КАК БУДТО АМЕРИКАНКУ, специалиста по Лейбовицу, хотя все ее образование сводилось к средней школе в Беналле, откуда ее выгнали за плохое поведение, - она сама так сказала, чего же сомневаться? Меня тоже исключили из четвертого класса. Целую неделю я прятался под одеялом, рисовал на простынях. Они так и не узнали, какие картины мне представлялись, как близки они были к насильственной смерти, помилуй Бог. Кровь хлестала у них из глаз и ушей.
- И ты здесь, Хью, - обратилась она ко мне, уплетая свиную чевапи на Тейлор-сквер. - Кто бы в Бахус-Блате вообразил себе такое?
С этим я не был согласен, но спорить не стал, очень уж приятно было сидеть рядом с ней. И Мясник притих, улеглась БЕЗУМНАЯ ЯРОСТЬ, пробужденная картинами Красавчика и неотступной проблемой - он ВЫШЕЛ ИЗ МОДЫ. Марлена заказала блинчики со сливами и ТРИ ВИЛКИ, а когда я НАЕЛСЯ ДОСЫТА, мы вернулись на Бэтхерст-стрит, но сперва Мясник купил две бутылки "Д'Аренберг Дед Арм Шираз" по 53 доллара, по цене видно, чего он добивался: понравиться ей больше, чем я. Такова жизнь. Как-то он теперь вспоминает ту ночь, когда его жизнь полностью переменилась? Если о чем и заговаривал, то лишь о том, как мы забыли в ресторане мой стул и пришлось возвращаться и убеждать официанта, что это наша законная собственность. И не моя вина, что в Дарлингхерсте в такой час полно злобных пьяниц и преступников.
Наконец, мы поднялись по ступенькам дома на Бэтхерст-стрит и, не задерживаясь на первом этаже, прямиком устремились на второй. Освещение бальной залы оказалось лучше, чем мы могли рассчитывать; Мясник еще раньше повернул лампы, нацелив их на самую длинную стену, и теперь, несмотря на ущерб, понесенный в походе за моим стулом, у него хватило сил помочь мне расставить картины. Раз за деньги, два для красы. Птичка-шалашник, на хрен, раскладывающая ракушки и мертвых пауков перед самкой, ерошит перья, чтобы сделаться побольше, бегает взад-вперед, Господи ж Боже, чук-чук-чук.
До той минуты миссис Лейбовиц была ДОСТУПНОЙ, но тут глаза у нее утратили всякое выражение, и она сделалась, как говорится, профессионалом, стала в ТОЧНО ТАКУЮ ЖЕ ПОЗУ, как детектив Амберстрит в другом случае, правой рукой обхватила левый локоть, а левой рукой - подбородок, спрятала от нас свой милый ротик. Ведь не такого результата добивался мой брат?
Ничего не говоря, она молча кивала и, повинуясь ее жесту, мы, двое здоровяков, сворачивали один холст и прислоняли к стене другой. Господи Боже, я сам не понимал, что происходит. К "Дед Арм Шираз" никто и не притронулся, хотя его предлагали наряду с пауками и ракушками.
И тут она говорит:
- Я устрою вам выставку в Токио.
Господи Боже!
Такого я не ждал. А он? Не знаю. На его месте я бы с громким воплем пустился в пляс по всей комнате, ПЛЯСКА МЯСНИКА в бальной зале Артура Мюррея, но глаза Бойна оставались темными, сощуренными, как глаза папаши, когда он осматривал ухоженную скотину и прикидывал, не хворает ли она ЗАРАЗНОЙ БОЛЕЗНЬЮ.
- Где?
Рот мужчины приоткрылся скупой щелью, контраст женскому, широко раскрытому в изумлении. Окна распахнуты на улицу, слышен крик, ЗАПАД побил СЛАБАКОВ, как их тут называют. Женщина почесала обнаженную загорелую руку и спросила, хорошо ли он знает Токио. Он поджимался, будто она хотела кошелек у него из кармана вынуть.
- Каким образом вы устроите показ в Токио? - Лицо как скорлупа, вернее, как речная галька, не раскрыть, не пробиться к нутру.
- В "Мицукоси", - сказала она, улыбаясь, хмурясь во все лицо, кожа на лбу пошла мелкими складками, как волны слабого прибоя, когда в тихой панике мечутся под ногами песчаные черви.
- "Мицукоси"?
- Это универмаг.
- Универмаг, - повторил он, как будто покупка пары носков - неслыханное унижение, как будто он не прожил пятнадцать лет в одном доме с магазином, составлявшим его наследство и его ответственность.
Откуда Марлене было знать, что нам грозила проповедь идеалов, вбитых в его задницу Немецким Холостяком? Но ОНА СРАЗУ ЕГО СРЕЗАЛА, раскупорив пятидесятидолларовый "шираз" и разлив его по кофейным чашкам, после чего разъяснила моему брату, который ходил кругами, как лошадь на привязи, что в Японии самые интересные выставки проходят в универмагах. Я недоумевал, как она еще его терпит, но, разумеется, такова ПРИВИЛЕГИЯ гениев - им дозволено быть ЗАКОНЧЕННЫМИ ИДИОТАМИ. Марлена Лейбовиц настаивала и даже вытащила из сумки блокнот с запихнутыми в него большими и малыми листочками, и среди них нашлось приглашение с серебряным обрезом. На карточке с серебряным обрезом значились три важные вещи: во-первых, название универмага "Мицукоси", во-вторых, имя злобного спринцевателя Джексона Поллока, но лишь когда обнаружилось также имя НАСЛЕДНОЙ ПРИНЦЕССЫ, брат, наконец, ПЕРЕВЕРНУЛСЯ КВЕРХУ БРЮХОМ.
- Чтоб меня! - буркнул Мясник.
Хотя я в толк не возьму, почему человек, до смерти ненавидящий КОРОЛЕВУ ЕЛИЗАВЕТУ АНГЛИЙСКУЮ приходит в такой раж по поводу японской наследной принцессы, но он уже ВЕСЬ ТРЕПЕТАЛ, КАК НОСОК, НАБИТЫЙ КУЗНЕЧИКАМИ. Разве мне дано разгадать тайны его взбудораженного мозга? Знаю одно: увидев серебряные японские иероглифы на обороте карточки, Мясник полностью проникся идеей "Мицукоси" и уже не менял мнение, даже когда выяснилось, что выставку Джексона Поллока открывала ТЕЛЕЗВЕЗДА.
С того вечера он полюбил всякого рода сырую рыбу, а когда нажрался ТОЛЬКО ЧТО ВЫЛОВЛЕННОГО ТУНЦА, заполучил глиста, вызывающего вздутие, судороги, понос и внезапные движения кишок. Но в ближайшие месяцы нам предстояли и другие приключения.
17
Вечно Хью, Хью с его стулом и сэндвичем (курица и салат), и нельзя ни отъехать, ни припарковаться, не приняв во внимание его интересы, и так было всегда, с тех пор - для пущей, блядь, точности, - как ему исполнилось двадцать лет, событие, которое он отметил, постаравшись утопить папашу в ванне. Череп Боун крепкий подонок, сильный и скользкий, как старый варан, опрокинул Заторможенного Боуна на спину и, под страшный вой, успел до половины залить его легкие мыльной водой, прежде чем мать взломала дверь топором для щепки лучины. Когда семейную хронику излагает Хью, рассказа об этом событии не дождешься, поскольку он любил папашу до обморока, и мы все разыграли жестокую и громогласную мелодраму в тот день, когда я приехал за ним из Мельбурна. Бедная мама! А ведь была красивой девушкой.
С тех пор мы с Хью срослись, как сиамские, нахуй, близнецы, и не стану загонять себя в депрессию, припоминая разные попытки наладить жизнь, когда я, бесясь от разочарований и злобы вынужден был резать мясо на комбинате Уильяма Энглисса в пригороде Уильямстоуна, а мой брат жестоко страдал, брошенный в запертой машине или в ночной пивнушке, отданный на милость угонщиков, наркоманов, старшеклассников. К тому времени, как я познакомился с Истицей (как она предпочитает называть себя с некоторых пор), Хью уже не соглашался оставаться с посторонними и потому пребывал под моей опекой - не было другого выхода.
Я купил дом в Ист-Райде, когда мои картины поднялись в цене на аукционах, то есть в 1973 году. Галерея Искусств Нового Южного Уэльса наконец удостоила меня ретроспективным показом. Не могу передать, до чего красива была тогда эта улица, еще живы частные предприятия, все это до Жан-Поля, до особняков с бассейнами, до "БМВ". К северу участок шел немного под уклон, сад казался живым и запущенным, в нем прятались нарциссы, помидоры черри опутывала трава, старость изуродовала стволы яблонь, "Рибстон Пиппин", "Лакстон Форчун", сорта, уничтоженные сетями универсамов и тупыми покупателями, худшие вредители, они, чем плодожорка.
Истица была высокого роста, гибкая, словно кошка, а я, двадцативосьмилетний дурында, был тщеславен и глуп, и выходил под вспышки фотокамер под руку с кровожадной тигрицей. Кто бы не позавидовал мне? Великолепная, словно кинозвезда, медового цвета кожа, в генетике ее и геральдике черт ногу сломит, но ее принимали за королеву. С первой ночи мой пропахший хмелем дом пропитали иные запахи - тмин, кардамон, базилик, лук-порей томились в моей видавшей виды сковороде. Стояла жара, сад опьянел от поспевающих плодов и свежесрезанной травы, в скромном уголке моей студии она поставила стол и принялась рисовать миниатюрные образы воображаемых природных предметов, совершенно оригинальные, ни на что не похожие, а потом терпеливо вырезала их в дереве и делала оттиски. Мне нравился масштаб этих творений, их кажущаяся скромность, и я приходил в ярость от того, что ими пренебрегают в погоне за широкомасштабной и хвастливой чушью, какой набит Сидней. Да, я был влюблен и бился за нее, быть может, перегибая палку. Я заставил свою галерею устроить ей выставку, заставил своих поклонников покупать ее вещи. Кто разглядит крошечный изъян в пьедестале прекрасной статуи? Только не я, ваша честь, даже под угрозой смерти.
Конечно, мы ссорились, но человеку, выросшему в доме, где мать каждый вечер прятала двадцать семь ножей, эти ссоры казались любовными покусываниями. Мы яростно спорили, когда ей вздумалось отселить моего брата в сарай, но она звала его Братец Хью, Фра Хью, Братец Бойн, целовала его жирные щеки, так что он краснел. Она готовила чевапи специально для него: говядина, баранина, свинина, чеснок и кайенский перец, а он бродил по дому в своих бесстыдных жалких трусах, и вот уже она вся перепугана и просит меня запирать его на ночь в комнате. Я спрашивал: что, с ума сошла, но мне и в голову не приходило, что она и вправду чокнутая. Она, дескать, боится грабителей, и я подумал - а, так вот в чем дело - и (только не смейтесь!) присобачил изнутри нашей спальни здоровенный паршивый замок.
Теперь мне со всех сторон говорят, мол, с самого начала брак был обречен, это бросалось в глаза, но я трижды в день приходовал ее, и засов казался крошечным прыщиком, человеческим изъяном на идеальной заднице божества. Я не предвидел появление плодожорки, вылупившихся вскоре паразитов.
Когда родился Билли Боун, она устроила милого маленького засранца в нашей спальне, и я был тронут, пока не обнаружил, что она боится, как бы Хью ночью не выломал дверь и не сожрал младенца. Она все время была начеку, по ту сторону задвинутого засова, и, вероятно, мы все так бы и оставались вместе, Истица и я и между нами Билли Боун, почесывающий нам лодыжки грязными мальчишескими ногтями, если б она могла переварить вонь от грязных памперсов, но ее тошнило от запаха кала, так что Билли Боун вскоре перекочевал в детскую под охрану сигнализации. Кто оплатил сигнализацию? Я, разумеется.
Потенциальный каннибал держался на почтительном расстоянии от младенца, словно кошка, когда в доме появляется щенок, - он пристально наблюдал, но оставался сидеть в своем уголке. А мать постоянно пребывала настороже, бодрствовала, когда я умиротворенно храпел ей в ухо. Угадайте, что дальше? Бедного старину Хью скоро застукали. Хитрый старый вомбат пробрался по коридору, вынул батарейки из прибора на двери, но, по-видимому, от слуха матери не утаится ничего. Меня приволокли на место преступления, под вращающиеся игрушки-мобили, которые я с такой любовью привешивал к потолку. И тут, в сумраке, под огромной призрачной стаей орлов, попугаев, розовых какаду, чьи деревянные крылья дремотно вздымались и опадали в благоуханном сиднейском воздухе, передо мной предстала здоровенная сгорбленная фигура Людоеда, склонившаяся над моим сыном.
- Хью!
Он испуганно обернулся с младенцем на руках, и в проблесках ночника мы увидели, что отнюдь не ради вандализма он пробрался в детскую: заделанная пеленка убрана, юный Билли Боун превратился в аккуратный и чистый сверток, словно фунт сосисок и отбивных. Ваш заказ, миссис. Еще что-нибудь желаете?
Истица, надо отдать ей должное, рассмеялась.
И таким образом фра Бойн тут же, без сомнений и отсрочки на ближайшие семь лет преобразился в любимого дядюшку Бойна, няньку, товарища по играм. Когда в Беллингене я увидел его cо щенком, завернутым в пальто, сердце у меня чуть не разорвалось: старый дурень прижимал к себе пса, живого, а потом мертвого, как прежде - моего сына.
Мой сын любил моего брата, а как же иначе? Он рос, гоняясь за ним по траве, уплетая с ним на пару пахнущие анисовым семенем яблоки, плавая в деревянной лодочке по маленькому зеленому пруду. Они оба любили бороться. Еще когда малышу было полгодика, ему больше всего нравилось, чтобы его с силой, почти сердито, покатали взад-вперед. Едва научившись ходить, он свирепым бычком бодал наши ноги и каждый день, едва завидев меня, требовал побороться. Теперь и не поверишь, до какой степени Заторможенный Бойн был счастлив. Словно здоровенный пес, окруженный щенятами, которым разрешается гавкать, царапаться и покусывать. А потому я не сумею объяснить, как произошло то, что в итоге произошло. То ли мальчик не отпустил его вовремя или случайно ухватил дядю за причинное место, но Хью поступил так, как приходилось поступать мне, если я никаким другим способом не мог одолеть брата.
Из студии я услышал вопли, басовитые завывания Хью и дребезжащую жесть - плач Билли. Они и сейчас стоят у меня перед глазами. Хотел бы я забыть. Мой брат протягивает мне моего сына, словно пытаясь оттолкнуть его или вернуть обратно, в паутину только что минувшего мгновения. Сперва я не мог осознать увиденное: мизинец мальчика висит, болтается, удерживаемый только складкой кожи, цыплячья шейка.
Дальнейшее вы можете прочесть в жалобе Истицы. Я твердо решил не отрекаться ни от брата, ни от сына, однако мои представления о собственных правах были несколько преувеличены. Выяснилось, что тут решаю не я, а судья в галстуке от Пьера Кардена, который вынес постановление против обоих братьев Бойн, и я впервые разглядел смысл того замка.
Вот почему, когда великолепная Марлена Лейбовиц предложила устроить мне выставку в Токио, я в первую очередь призадумался не о ее благонадежности - какой уж там честности требовать от дилера, - но о том, что делать с Хью. Всегда Хью, и его как-то надо устроить.
18
Я бы не отказался получать по фунту каждый раз, когда Мясник решит, что мне пора отваливать в постель, но в случае с Марленой Лейбовиц мне и намеков не требовалось, их ДЕЛОВОЙ РАЗГОВОР сделался столь напряженным, что я поспешил сказать спокночи, пока не стало стыдно за них обоих. Я поднялся уходить, и она поцеловала меня в щеку и что-то сказала на иностранном языке, "спокойной ночи", наверное. Нечего сильно возбуждаться, хотя сами понимаете, что я почувствовал.
Оставив их вести ПЕРЕГОВОРЫ, я присел на лестнице между первым и вторым этажом, но тут Мясник налетел на меня, точно СТОРОЖЕВОЙ ПЕС, оборвавший цепь. Чего это я тут делаю? Дать бы ему в нос, но папаша в свое время отучил нас драться на лестнице, так что я спустился вниз и услышал, как он захлопнул дверь наверху, задвинул засов, бам-бац и так далее, какое мне дело?
С тех пор как меня выгнали из государственной школы номер 28 БЕЗО ВСЯКОЙ МОЕЙ ВИНЫ, я занял серый металлический стул от компании "Ар-Би" и летними воскресными вечерами садился и наблюдал, как несутся к нам машины из Балларэта и Пентлэнд-Хиллз, машины, сделанные из железа, но казавшиеся плотью и кровью, распаленными псами, каждый сунул нос под хвост тому, что впереди, непрерывная цепочка мужчин и женщин, любовников и любовниц, женщин, положивших голову на плечо самцу, порой видна изящная рука на задней спинке сидения. Один за другим неслись они в брачном рое, красные сигнальные огни в сумраке и печали нанизывались мерцающим ожерельем. Потом я шел в наружную спальню, так мы называли уголок веранды, который Череп огородил асбестовыми стенами, ныне объявленными вне закона. С тех пор, как мой брат сбежал из дома, там ничего интересно не осталось - металлические койки и потемневший липкий скотч, след от СВЯЩЕННЫХ КАРТИН скончавшегося Марка Ротко.
На Бэтхерст-стрит я стащил к подножью лестницы свой ГЕРМАНСКИЙ СТУЛ, чувствуя затылком неумолимый ГНЕВ Мясника, и мотор во мне сбился, застучал, все мышцы на руках ЭЛЕКТРИФИЦИРОВАЛИСЬ, мне потребовалась небольшая прогулка. Вообще-то не люблю выходить в темноте, но тут уж ничего не поделаешь. Я проталкивался через мальчишек и девчонок, пьяниц, оравших: "Отсоси". Падшие ангелы, бесы, джинны из бутылки ночи. Разве я создал их? Разве моя вина, что они собрались здесь?
На другую тему: не знаю, как Мясник обращался со своей миссис, но кто упрекнет ее за то, что в итоге она от него устала? Эта женщина создана не для Бойнов. Она всегда была добра ко мне, во всяком случае, пока я не дал ей повода вести себя иначе. И она родила на свет замечательного мальчишку УЛУЧШЕННУЮ МОДЕЛЬ, какую Мясник никогда бы не создал самостоятельно. И меня произвели в МАЙОРДОМЫ, слугу на все руки мальчика на побегушках, главного мойщика посуды, и хотя мой ЕДИНОУТРОБНЫЙ порой возмущался, что меня эксплуатируют, он понятия не имел, кто я такой, Господи Боже, я вертелся с рассвета до заката, все время приносил пользу, пока вдруг БУДЬ Я ПРОКЛЯТ! И достаточно об этом.
Так или иначе.
В жизни я не приносил столько пользы, как в ту пору, когда был Дядей Хью.
И довольно об этом, лучше бы они перерезали мне глотку да и схоронили, вот и все.
Но я не слишком храбрый, а потому остался жив и бежал от распутников с Бэтхерст-стрит, и пробивался сквозь ВИНОЦВЕТНУЮ толпу к гавани, и вскоре дорожки сделались безлюдными, это меня больше устраивало, но я держал глаза открытыми, как учили, на случай появления ГОМО. Будь у меня хоть капля мозгов, я вернулся бы в убежище ДОМА ВНАЕМ, но я бываю порой ЗАКОНЧЕННЫМ НА ХРЕН ИДИОТОМ и потому устремился в преступную тень Шоссе Кахилл, а затем к томатному соусу и застойным водам Круговой Пристани, где матрос как раз убирал трап Вулвичского парома. Я второпях запрыгнул на борт, трап так и подскочил, обрушился на причал, словно дубина клоуна. Матрос был тощий, уродливый, с татуировкой на носу, он еще головой покачал, будто ВАЖНАЯ ОСОБА. Слава Богу, Мясника тут не было - он бы впал в раж.
Домой я не вернусь. Он утрачен, за 600 миль от меня. Прежде чем мы обошли мыс Доус-Пойнт, я почуял маслянистый трюмный запах танкеров, стоявших у Козлиного Острова, чайки, как личинки белых муравьев, вились между пилонами моста, над головой надсаживалась бойкая дорога. А паром - чист и спокоен, северовосточный ветер раздувает на мне рубаху, словно я - человек-вешалка, и никаких проблем в голове. На миг я почувствовал себя счастливым и на миг этого было достаточно.
Довольно об этом.
Я сложил стул и побрел на нижнюю палубу, огромные дизельные моторы неумолчны под моими ногами, и я вспоминал места, знакомые Биллу Бойну и мне, наши ТАЙНЫЕ УБЕЖИЩА.
Лучше не думать.