Хоть и проза, но речь идёт о ... призраке.
Марченко Андрей Михайлович
Наследство одной ведьмы
Здравствуйте, я призрак.
Я спешу сообщить этот факт, чтобы снять уйму других вопросов.
В частности, о моем возрасте. Да, я стар, но если мы встретимся, и вы спутаете меня с живым человеком, то вы заметите, что я хорошо сохранился для своего возраста.
Это, конечно, если я сообщу свой возраст. Но знакомиться - так знакомиться. Я зову себя Францем Раухом. Остальные зовут меня реже - просто некому звать-то. И если бы я сам себе не напоминал свое имя, то вероятно бы и забыл. Я родился в 1918 году, еще через двадцать семь лет время для меня остановилось навсегда. Ведь призраки не стареют.
Погиб я на стройке, при восстановлении корпусов института. Строго говоря, над ремонтом зданий работало две бригады. И если про первую, студенческую писали статьи, ставили патетические радиопьесы, то второй от силы пугали детей.
Я работал во второй.
Нет, я не был преступником - разве что в той степени, в которой преступником может быть целый народ.
Я был солдатом - прошел Францию, Африку - сперва в одну сторону, а потом в обратном направлении. Война для меня закончилась в Бобруйском котле. Из моего взвода погибло две трети. Но не я. Я попал в плен.
Казалось бы - живи и радуйся. Условия и еда были неважными, но на земле уже не спали и люди уже не гибли сотнями. Но я все же умудрился умереть.
Погиб я при побеге. Вина в смерти лежит только на мне - ничью совесть я не запачкал необходимостью стрелять мне в спину.
Впрочем, того и названия, что побег - бегали-то все больше остальные: охранники, моя бригада. Я просто стоял и ждал.
И не дождался.
Получилось так - я присмотрел в подвале место и выложил там новую стенку - ровно так, чтоб за ней я смог спрятаться. Я думал - перестою ночь, дождусь, когда снимут оцепление и уйду.
Оцепление сняли только под утро, но было уже поздно - к тому времени я уже умер и смотрел на просыпающийся город, сидя на крыше.
Мой скелет до сих пор стоит там, за лестницей, где студенты тянут натощак свои дешевые папиросы. Они закоптили потолок и пожгли весь пол окурками.
Почему я их до сих пор не прогнал? Во-первых это без толку - мое появление они все равно спишут на действие табака.
А во-вторых, я там бываю, так же как и уборщицы - то есть редко. Не люблю я покойников…
За все эти годы я подружился только с одним человеком.
С профессором, чье имя вам ничего не скажет. Да и я сам, признаться, уже позабыл его фамилию.
В годы молодости он тоже был солдатом, правда, в иной армии. Мы воевали примерно в одно время в тех же самых местах, и, может, встречались на поле боя, смотрели друг на друга через прицелы.
Но это вряд ли - я был пехотинцем, фельдграу, он сапером. На мине он потерял три пальца. Но я-то видел, я-то знаю, что пальцы у него были на месте. Правда, иные, скроенные не из плоти, а из того же материала, из которого сделаны сны и призраки. По этой причине я выделил его из сотен прочих людей. Я сидел у него на лекциях, смотрел через его плечо, как он проверяет работы.
Затем у него погиб сын - утонул в пруду, и профессор стал часто оставаться в институте допоздна. В корпусах института гас свет и мы часто оставались одни в огромных лабораториях.
Профессор что-то писал, заваривал чай, разогревал в муфельных печах себе ужин. Один раз увлекся и забыл - весь борщ выкипел, выгорела картошка и алюминиевая миска превратилась в расплавленную лужу металла.
Еще я не мог понять - курит он или нет. Он носил с собой папиросы, которыми угощал знакомых по первой же просьбе. Но сам он их прилюдно не курил. А вот когда оставался один или со мной, зажигал и клал в пепельницу. Может, он и затягивался, когда я не видел, но думаю, он просто грелся от папиросного пепла. Комнаты были огромными, и в них было холодно даже в июльский полдень. Батареи центрального отопления почти не спасали.
Он был влюблен в свои установки и всегда был занят опытами, кои он ставил в разнообразии и во многом числе. Иногда мне кажется, что он умер не до конца, и то не вода, что шумит в трубах гидродинамических установок, кровь его. И манометры с трубками Бернулли меряют его пульс и давление.
Но вот беда - воду для опытов набирали самую обыкновенную, из-под кранов. И с окончанием опыта ее сливали в канализацию. Кто хочет для своей крови подобную судьбу?
Я долго не знал, что он меня видит - он не останавливал на мне взгляд, часто проходил через меня.
Наконец, одним поздним вечером он все же заговорил со мной. Закончив. Что-то писать, он откинулся на спинку стула, и потянулся, как человек довольный своей работой, посмотрел на меня и сказал:
- Ну что, - так и будем молчать? Скажи хоть что-то…
Я был настолько ошарашен, что на ум пришло только:
- Привет…
Если кто не знает, скажу - призрака не так уж и просто ошарашить.
Я бы подумал, что ты за мной, если бы к тому времени как я увидел, что ты проходишь сквозь стены, я бы привык к твоему виду… Скажи, что ты ищешь?
Я пожал плечами и опять пробормотал:
- Привет…
Чуть собравшись, я ответил по существу:
- Не знаю… Я вроде бы ничего не терял, чтоб искать.
- Кто ты?
Мне не оставалось ничего, кроме того, чтоб рассказать ему всю правду. Да и какой мне резон мне было врать.
- Призрак, значит… Великолепно. Получается, в один момент всю ортодоксальную науку - на фиг. Материализм и идеализм - туда же. Как думаешь, может, следует поговорить о тебе со знакомыми на кафедре философии?
- Не думаю, что изменит положение вещей… - осторожно ответил я.
Как я узнал позже, он все же с кем-то говорил, не сколько обо мне а про место призраков и потустороннего в марксовом учении. Легко вспомнили про бродящего по Европе призрака коммунизма, но дальше разговор не пошел.
В тот же день на стол парторга института легли две докладных в которых описывались политически невыдержанные слова профессора. Впрочем, доносы ему никак не повредили. Потому что дальше было некуда. За какие-то предыдущие грехи профессор уже был невыездным. Да и из-за возраста многие считали его не совсем здоровым умственно…
Впрочем, о большинстве окружающих он был мнения невысокого, и то что остальные думают о нем - его заботило мало.
Как и большинство гениальны людей он был немного аутеником - решал в уме дифференциальные уравнения, но мог четверть часа искать карандаш, который он заткнул за ухо.
Не то чтоб студенты его любили или не любили - за его спиной вертели пальцем у виска, впрочем, признавая, что свой предмет знает хорошо. Недопустимо хорошо, чтоб можно было сдать экзамен не прилагая никаких усилий. Иными словами, на шару или на халяву. У него не было любимчиков, он одинаково строго спрашивал с примерных отличников и с тех, кого впервые встречал только на экзаменах. И, о, ирония судьбы! Порой медалист шел в деканат за хвостовкой, зато сообразительный троечник любовался словом "хорошо" в своей зачетке.
Все же был в нем какой-то секрет - носился он по институту бегом, писал быстро. Его руки всегда были в меле - из-за спешки за тряпкой он никогда не ходил, а стирал ненужное прямо ладонью. Журналы посещения подписывал не глядя. Если приходил один студент - читал лекцию и для него, если не приходил вовсе никто, то закрывал кабинет и уходил на кафедру к своим установкам.
Я шел за ним. По дороге он мне что-то рассказывал из своего предмета - я провел рядом с ним семь лет, но даже на последнем году я понимал его речи ненамного лучше, чем в самом начале.
Думаю, и я ему был не нужен - не будь меня он бы все равно бормотал бы под нос свои формулы, как иной насвистывает опереточные мотивчики.
А затем он включал свои установки, вода с ревом наполняла огромные накопительные баки, и во всем институте резко падал напор воды.
Иногда он забывался и кричал мне наподобие:
- Покрути-ка седьмой вентиль.
Командовал он так уверенно, что я часто хватался за указанное. Но руки проходили сквозь рукояти. Все, на что меня хватало - это нажать какие-то не слишком тугие кнопки.
- Тоже мне - призрак. - Ругался профессор. Скажи мне, ты знаешь будущее?
- Я покачал головой.
- А скажем, вот можешь вызвать дух?… Ну, положим, Да Винчи?…
- На кой он вам? Вы же все равно не знаете итальянского?
- Да что за манера отвечать вопросом на вопрос. Ты не уходи от ответа, а прямо отвечай - можешь вызвать или нет?
- Тоже нет… - соглашался я.
- Так в чем же всесилье призрака? Что ты можешь такого, чего не могу я?
В смятении я пытался стереть пыль со стола, но вместо этого пальцы проваливались сквозь стол и даже сквозь пыль.
- Зато я буду жить вечно.
- Ну да - только потому что уже умер.
Но говорил он так, конечно, не со зла. Порой отдыхая и задумчиво жуя, он не глядя протягивал бутерброд. И только через время будто просыпался и бормотал:
- Прости, Франц, я не подумал… Прости…
Профессор умер примерно в то время, когда человек впервые стал паковать вещи в космос.
Умер он дома и я не видел, как он ушел. Он успокоился, хотя я надеялся, что он останется призраком.
На его похоронах я был единственным приведеньем.
Впрочем, и людей там было не густо.
* * *
Именно в те дни появилась легенда о призраке моторного корпуса.
Расстроенный смертью профессора я был немного не в себе, не разбирал дороги, путал места и времена. Иногда казалось, что я слышу в коридорах его шаги, его голос. Я выбегал - но то было лишь заблудившееся эхо.
И странное дело - порой, от волнений я становился видимым. Порой, я слышал, люди видели мои руки, голову, иногда даже целиком. Видинное вселяло в людей страх панический и иррациональный.
Но образ был расплывчатым, исчезал я быстро, и меня, конечно же никто не опознал.
Большинство тут же связало появившееся приведенье с недавней смертью профессора и стали именовать меня его призраком.
Но память, даже призрака небезбрежна - уже через полгода я почти не тосковал об умершем, перестал быть видимым.
Легенда прожила недолго - через десять лет я о ней уже не слышал.
О когда-то пропавшем без вести немце никто не вспомнил вовсе.
* * *
Что мне еще рассказать о себе, о своей жизни?
Я - земляк маршала Кессельринга. Кстати, мало кто знает, что он был не человеком.
Альберт Кессельринг, "Смеющийся Ал" был вампиром. Именно поэтому на большинстве фотографиях он в солнцезащитных очках. Вампиры вообще плохо переносят дневной свет. В следствие своей природы он пошел в авиацию - он не мог не летать.
В биографических справочниках вы найдете, что умер в Бад-Наумгейне. Но думаю, это не так - Альберт был жизнерадостным, и вряд ли в его планах было умирать в этом столетии. Вампиры практически вечны, и я думаю, что под могильной плитой лежит совершенно другой человек.
Говорят, у каждой не успокоившейся души есть невыполненное дело. У меня такого дела нет - или я его не знаю. Или знал, но забыл напрочь - мне нравится этот мир, и я не спешу его менять на что-то иное.
Про дела я слышал от людей - а много ли они разбираются в призраках? Думаю, поменьше призраков. Ведь приведения были людьми, а люди призраками - никогда. Во всяком случае, у всех моих знакомых призраков особых дел нет.
* * *
Много ли в городе наших? - спросите вы.
Призраков-то?…
Призраков, привидений, духов, фантомов?
Немного, но есть.
Я не буду рассказывать про всех, но несколько слов скажу.
Ночью пятого дня сентября на станции останавливается целый призрачный поезд. Его кондуктора злы и не пускают в вагоны посторонних, а билеты не продают ни в одной кассе. А в остальном - все как положено: из окон на нас смотрят пассажиры, впереди состава призрачный паровоз, которым управляют души машиниста и кочегара. В топке холодным синим светом бьется пламя, будто чье-то сердце. Машинист курит папироску и выглядывает в окно. Он будто смотрит на семафор, но семафора не вижу даже я. Наконец, он видит знак - дает гудок… Этот гудок слышат даже люди. Колеса раскручиваются, вместо дыма из трубы бьет туман, и поезд набирает скорость. Куда спешат они? Торопятся к отплытию Летучего Голландца, "Лузитании" или "Нормандии"?…
Еще бывает, посреди центральной площади вырастает церковь. Я узнавал - сто лет она действительно стояла на том месте. Двери храма закрыты и туда не могут войти даже приведенья. До утра слышно пенье, всю ночь идет служба, а к утру ветер рвет призрак на части.
От центральной площади к сортировочной идет узенькая улочка. В доме, где жил митрополит, сейчас собес. Те, кто работают в здании, клянутся, что иногда слышно шаги расстрелянного митрополита. Но это не так. Призрак там действительно есть, но это приведенье монастырской кухарки. Она и митрополит были примерно одинакового сложения, потому их шаги и путали. Женщиной она была спокойной и больше всего на свете любит спать - так она проспала свою смерть и последнее причастие.
В старом водонапорной башне живет призрак вовкулака-оборотня. Мы знакомы, но особо не общаемся. С ним невозможно говорить - он постоянно воет и теряет человеческий облик.
* * *
После смерти профессор а я опять остался один.
С иными привидениями общался я редко - город был слишком велик, чтоб пересекались наши интересы и дороги.
Я часто слушал чужие разговоры, но сам почти не разговаривал? Да и с кем? Только с собой.
Чем заняться одинокому призраку в городе живых?
Всезнающие люди говорят: перво-наперво мужчина-невидимка должен сходить в женскую баню.
Нет, я умер молодым, да и восемьдесят лет для призрака - совершенно детский возраст…
Ну сходил я туда пару раз… И что дальше?… Что мне делать с этим богатством.
Гораздо интересней оказалось ходить в кино и в театры. За свою жизнь, я вероятно не пропустил ни одной премьеры. И не только премьеры. И не только в этом городе - иногда я проводил в пути дни, пролетал тысячи километров, чтоб посетить то или иное представление.
Однажды самолет со мной разбился. В тот день появилось пять новых призраков. Но я был им совершенно чужим.
Часто я появлялся в библиотеке, читал книги, журналы и газеты из-за чужого плеча.
Иногда я появлялся там и ночью, включал светильник - на это меня хватало. И затем договаривался со сквозняком, чтоб он листал для меня страницы. Договориться с ним очень просто - мы же с ним говорим на одном языке.
И если вдруг на запотевшем стекле проступают буквы - знайте, это вам пишу я.
Зачем?
Да просто так. Когда живешь вечно, самая большая проблема - это скука. Не ищите особого смысла в моих посланиях.
Он неизвестен даже мне.
* * *
А затем появилась она.
Хотя нет, сначала в институте появились компьютера.
Безусловно, нечто иное было и раньше - огромные коробки размером в полкомнаты, с маленькими зелеными мониторами. Но работали они крайне невнятно и медленно, ломались по малейшему поводу и без оного.
Но вот пришли иные времена, от ветра перемен проржавел и рассыпался железный занавес.
Вместо одного институтского вычислительного центра, компьютера стали появляться то в одной то в другой лаборатории. Как всегда, чуда не хватало на всех, и часто студенты оставались на ночь, расписывали дежурства.
Даже заполночь коридоры наполняли звуки и свет. Студенты выходили курить, пытались прогнать сон шутками, чаем без сахара, громкой музыкой.
Не скажу, что я злился на них - мне не составляло труда найти вовсе тихий уголок. Напротив, они как-то разнообразили мне жизнь, с ними легче переносилась бессонница.
Но все же сон оказывался сильней их - мало кто выдерживал всю ночь. И часам к пяти спали все - на стульях, столах.
Контингент был все больше мужским, но это не было абсолютным правилом.
Я просто шел по своим делам - хотя, какие дела могут быть у призрака. Я выспался за всю свою земную жизнь и на сто лет вперед и потому мучался бессонницей. Гулял корпусами, переходами. Гонял консервную банку с блохастым котенком. Когда время повернуло к утру, я отправился встречать рассвет на крышу общежитий.
Я шел не разбирая пути - сквозь заборы, деревья, стены, парты. Достаточно мне было бы где-то свернуть, чтоб эта история не состоялась. Или же случилась позже. Или же произошла, но совсем по-другому.
А так - я прошел сквозь очередную стену, и увидел ее. Отчего я остановился? Что в ней было?
Думаю, ничего… Я не думал кого-то встретить на своем пути - но это произошло, я сбил шаг, остановился.
Кроме нас, никого в кабинете не было - если у нее и были напарники, то их уже сморил сон.
Стоял я тихо и иного объяснения, кроме того, что она почувствовала мой взгляд, у меня нет.
Она обернулась и вскрикнула:
- Кто вы? Что тут делаете? Как вы сюда попали? Уходите, не то закричу!
Ночь была слишком прекрасна, чтоб колоть ее криком. Я пожал плечами и вышел из комнаты. По рассеянности сделал я это как обычно - то есть через стену.
И он все же закричала - вероятно, тише чем собиралась. Но это было не средство женской самообороны а глас души. Вряд ли она потревожила сон вахтера в другом крыле корпуса. Сам я, стоя в другой комнате, едва слышал его.
Подумалось, что я поступил неумно и я даже хотелось вернуться, чтобы извиниться. Но вовремя одумался - мне не хотелось, чтоб она кричала громче.
* * *
А вот все же, отчего одни видят призраков - а другие нет?
Положим такую ситуацию - призрак в городе. Он идет по своим делам через толпу. И вы идете ему навстречу и видите… Но как вы узнаете, что это призрак? Ну если конечно он без косы и савана? Но что тот саван - иногда люди того хуже одеваются.
И если прямо на ваших глазах не пройдет.
Да, действительно, призраки не отражаются в зеркалах. Да вот только, во-первых зеркала сделаны человеком отражать человеческое. Зеркальных дел мастера о призраках как-то забывают. Во-вторых человек-то призрака не видит - с чего ему видеть и его отражение? Отражение невидимого? В-третьих призраку отражение тоже не нужно - призраки есть неизменными.